Иван Пандев, Стойо Калпазанов и я собирали свои рюкзаки. Нам предстояло отправиться на встречу с Божаном и Крумом Гинчевым. Те находились над Каменицей, а им пора было возвращаться в лагерь.
Вела хотела идти с нами. Когда получила отказ, ее лицо вспыхнуло от негодования.
- Я тоже хочу что-нибудь делать! - резко и решительно сказала она.
Начались объяснения, почему мы не посылаем партизанок в села, о тяжелой зиме, выносливости мужчин... Но чем убедительнее становились наши доводы, тем больше возрастало раздражение Велы. В конце концов я согласился, [292] и она начала собираться в дорогу. Взяла у сеетры рюкзак и шинель, потом сняла царвули и начала плотно обматывать ноги какими-то лоскутами.
Над Лыджене завыла сирена поста противовоздушной обороны. Объявили тревогу. В селе погасили все огни. Загудели грузовики - карательный отряд спешил покинуть село. А мы стояли в кустах над Шанцей. Как раз удобный момент, чтобы пробраться в село. Вела предложила зайти к ее сестре, которая после замужества жила в Лыджене.
- Это рискованно, - возразил я. - Ее деверь - плохой человек.
Через сестру Вела хотела установить связь с Каменицей - в отряде ждали, что мы достанем продукты. Но дом, в который нам предстояло войти, вызвал у меня опасения.
- Сестра живет отдельно, на втором этаже. Мы поднимемся прямо к ней, - настаивала Вела.
Стойо Калпазанов и Иван Пандев остались на окраине села, а я и Вела спустились к затемненным домам. Возле сеновала нам повстречался дед Павел, свекор Велиной сестры. Он узнал Велу и загородил нам путь:
- Вы куда идете?
- Тихо, не поднимай шума! - предупредил я.
Дед стал озираться кругом - нет ли в соседних дворах людей. Из открытых ворот хлева на нас пахнуло спертым воздухом. Вела подошла к старику:
- Хочу повидать сестру.
- Нельзя! Нельзя! - возразил он. - Не позволю впутывать ее в эти дела...
- Ты не можешь меня остановить, - резко перебила его Вела. - Делай свое дело и не мешай нам.
- Лучше поднимись к ней, - сказал я заупрямившемуся старику, - и скажи, чтобы она вышла.
- Не могу! Она больна... У нее сейчас врач...
Подошел и деверь Велиной сестры, Илчо. И он уперся, как и его отец. Так и не позволили Веле повидать сестру.
Мы вернулись назад и через соседние дворы, где разлаялись собаки, отправились к дому Косты Йовчевл. Я бросил в окошко горсть земли. Выглянула его жена и позвала нас в дом. Косты не оказалось, уехал работать на станцию Белово. Рассказывая о новостях в селе, женщина [293] поджарила нам несколько яиц и положила на стол сухари, чтобы мы подкрепились. Маленькая Фанче вертелась возле нас, смотрела на меня и никак не могла понять, что мы за люди.
- Дядя, ты поп? - спросила девочка тоненьким голоском.
- Да, милая, я поп.
С тех пор для маленькой Фанче я так и остался "дядя поп".
Прошло почти полчаса, и с улицы послышался мужской голос:
- Замаскируйте получше окна! Через щели просвечивает.
Елпис, так звали жену Косты, вздрогнула. Патруль проверял затемнение домов. Она быстро поправила домотканое одеяло, которым занавешивали окна, а Вела спросила:
- Если войдут полицейские, что ты будешь делать?
- Открою окно, и вы убежите. А там будь что будет.
После полуночи к часовому, стоявшему на посту перед полицейским управлением, торопливо подошел мужчина. Часовой схватился за оружие. Мужчина остановился под уличным фонарем, и полицейский его узнал.
- Этой ночью к нам в дом приходили партизаны, - прошептал мужчина. - Просили хлеба.
Его отвели к старшине. Мужчина так торопился, что едва переводил дух. Он почтительно снял шапку и присел на предложенный ему стул.
- Кто? Сколько человек? - расспрашивал старшина. - А потом куда пошли?..
- Да всего двое. Дочь бай Пейо и Семерджиев... Но это не все - другие остались на окраине села.
- Просили хлеба, говоришь?.. Значит, у них нет продуктов. Некуда им деваться, - сказал полицейский и поднял трубку.
Карательный батальон, поднятый по тревоге, ворвался на улицы верхней слободы...
Ночь выдалась темная. Покинув дом Косты Йовчева, мы часа, в два ночи - снова через двор Малинова, потому что не подозревали о предательстве Илчо, - выбрались из села, чудом разминувшись с карателями.
Следующий день, 26 марта, был ясный, солнечный - первый погожий весенний день. В кустах появилось множество [294] птах. Начали лопаться набухшие почки деревьев, лес наполнился веселым гомоном. Белые облака плыли в небесной синеве и исчезали где-то на севере, за вершиной Алабак. По берегам Луковицы на вербах показались светло-зеленые листочки.
На закате Вела и Стойо Калпазанов расстались с нами и отправились к санаторию, где их должны были ждать Божан, Крум Гинчев и еще двое партизан. Иван Пандев и я пошли по дороге к Лыджене. Солнце зашло за Острец. Похолодало. Мы ускорили шаг и, когда совсем стемнело, спустились к Шенце. Возможно, весенний вечер, а может быть, близость родных мест заставили нас застыть зачарованными перед селом. Какая-то удивительная, ласковая теплота и светлая печаль охватили душу. Мне даже показалось неправдоподобным, что когда-то, давным-давно, я ходил по этим улицам, ничего не боясь.
- В школе горит свет... Все окна освещены, - прошептал мне на ухо Ваня.
- Наверное, моют классы.
- Закончилась наша учеба... - вздохнул Ваня.
Я ничего ему не ответил.
В тот вечер, под старой сливой за школой, мы встретились с Крыстьо Халачевым. От него узнали, что вокруг все блокировано.
Мы давно договорились об одной встрече в верхней слободе, но никто не пришел. Я довольно долго ждал, но напрасно. Дом Ленче Поповой, в котором жил и Коста Йовчев, хорошо был виден с того места, где я стоял. В окнах горел свет, а на балконе мелькали чьи-то фигуры. Раньше, когда товарищи не являлись на встречу, я сам заходил в село, но сейчас решил не рисковать и перебрался через Бабин холм к зданию школы, где Ваня ждал Крыстьо Халачева.
- Что, никто не пришел? - спросил я Ваню еще издали.
- Нет! А к тебе?
- Никто...
Вдруг из темноты раздался голоса:
- Эй, это вы, что ли?
Это был Крыстьо. Он притаился среди груды камней, но не окликал Ваню.
- Почему ты раньше не отзывался? - рассердился на него Ваня. [295]
Крыстьо было лет девятнадцать. Был он невысокого роста, коренастый, и от этого казался неуклюжим. Говорил протяжно, нараспев, как говорят жители Банского уезда. Крыстьо рассказал нам о своих треволнениях, которые все еще не давали ему покоя.
О встрече с нами его предупредили поздно - уже вечером. Он вернулся домой, приготовил для нас хлеб, повидло и еще кое-что, а к девяти часам вышел на улицу. Мимо здания школы пробрался ползком, потому что там, оказывается, уже несколько дней стояли каратели.
Крыстьо направился к старой сливе за школой, спрятался под скалой и начал наблюдать за ложбиной, откуда ожидал нашего появления, и за постом карательного батальона перед входом в здание школы.
Прошло, должно быть, полчаса, и Ваня показался в ложбине. Но он пришел один, а Крыстьо ждал двоих. "Здесь что-то не так", - подумал Крыстьо.
Ваня покрутился возле сливы и, никого не обнаружив, отправился к школе. Мы же не знали, что в ней расквартированы каратели. Во дворе школы тоже росла старая слива, и Ваня подумал, что, может, встреча состоится там. Крыстьо опешил: если это свой, его сразу же схватят. Совершенно очевидно, что это чужой, раз так уверенно направился к школе.
Увидев у школы часового, вернулся назад. Солдат, наверное, не заметил его. Когда Ваня стал взбираться наверх, появился и я. А Крыстьо притаился в полной уверенности, что мы начнем стрелять друг в друга. Только услышав наш разговор, он узнал нас и отозвался.
- Черт возьми! - прервал Крыстьо свой сбивчивый рассказ. - Бегите отсюда, а то вас перестреляют. Все вокруг блокировано. Ночью Малинов выдал полиции, что вы приходили к ним. Страшное дело! Вас ведь могли схватить...
- Тоже мне, страшное дело! Это тебе так кажется, потому что ты перепугался, - пробормотал Ваня Пандев.
- Я не за себя боюсь, а за вас...
На рассвете, когда мы с Ваней Пандевым возвращались через Дылго-Бырдо, ветер донес до нас звуки винтовочных и автоматных выстрелов, взрывы ручных гранат. Шел бой, но где?
Едва дождавшись наступления темноты, мы спустились к лесопильной фабрике у Сухой реки. Поздно вечером [296] связались с Делчо Ганчевым. Поручили ему немедленно отправиться в Лыджене и выяснить, что за перестрелка велась там среди бела дня.
2 апреля мы встретились с Делчо у скал за фабрикой. Еще издали почувствовали, что тот пришел с плохими вестями.
- Плохо дело! - выпалил Делчо. - Около санатория схватили Стойо Калпазанова.
- А что с Велой?
- Она спаслась. Ей удалось добраться до Вербицы и спрятаться в груде сухого валежника. Крестьянин из деревни Света Петка заметил ее, но не выдал...
Через несколько дней из разрозненных рассказов мы узнали, что случилось с Велой.
21 марта на рассвете Вела и Стойо вышли к лесу виол о санатория. По шоссе со скрипом проезжали телеги из села Света Петка.
Примерно в шесть часов к Хасковским колониям прибыли грузовики карательного батальона. Жандармы соскочили с машин и, предводительствуемые офицерами, двинулись вдоль хребта. Еще рота заходила со стороны Каменицы.
Вела и Стойо, на подозревая об опасности, шли к Медвежьим скалам. Они имели при себе только по пистолету. Жандармы их заметили. Над головами засвистели пули.
- Никита{36}, ко мне! - крикнула Вела.
Они кинулись в овраг. По ним начали строчить из пулемета. Вела свернула влево и стала отстреливаться. Стойо был рядом.
Каратели забросали овраг гранатами. Стойо поднялся и побежал по склону, но как раз в этот момент рядом с ним разорвалась граната. Его оглушило взрывом, и он, потеряв сознание, упал. Осколками Стойо ранило в руку. Его схватили еще до того, как он пришел в себя. Вела, проскользнув между кустами, сумела оторваться от преследователей. Они бросились было за ней, но им удалось, найти только окровавленные лоскуты рубашки. В селах ходило много разговоров о храбрости девушки, часто фантастических: в дни рабства и борьбы люди живут легендами, которые сами творят.
Связанного Стойо провели через все село. Жители [297] высыпали на улицы, чтобы хоть взглянуть на него. Он уже сумел оправиться от контузии и ступал твердо. Лицо слегка побледнело, на лоб свешивалась окровавленная прядь волос. Люди едва сдерживали слезы...
За годы войны нам пришлось многое пережить, немало бед выпало на нашу долю, и казалось, что уже ничто не может заставить нас плакать. Но так только казалось, и, когда Делчо Ганчев сообщил, что схвачен Стойо и ранена Вела, мы не могли сдержать слез. Миланка наклонилась ко мне, прижавшись мокрым от слез лицом к моему рюкзаку. Манол молчал, молчал и я - так нам было легче совладать с горем.
Потрясенные вестью о судьбе Стойо, мы не сразу вспомнили о самих себе. Но со дня поимки Стойо прошла целая неделя, а отряд продолжал оставаться на Марта биваке. Выдержал ли Стойо испытания, выпавшие на его долю за эти долгие семь дней? Успеет ли отряд покинуть Марта бивак и скрыть свои следы где-нибудь около Абланицы? Что с Велой, где она? Эти вопросы мучили нас, и некому было на них ответить...
Мы простились с Делчо Ганчевым и сразу же отправились в лагерь отряда. Ребята в лагере сияли - по радио только что передали сообщение об успехах Красной Армии на Украине. Когда же мы рассказали о том, что Стойо схвачен, оживления как не бывало. Мы быстро свернули лагерь и нагрузили на себя скудные свои пожитки.
Можно было отойти через Главеев мост к Легоринецу, но на шоссе зарокотали моторы грузовиков, битком набитых жандармами. Я подумал, что Стойо не вынес пыток и именно в эту ночь карательный батальон решил окружить наш лагерь. Видимо, об этом же думали и другие, но никто не высказал своего предположения вслух. Вместо Главеева моста мы направились к вершине Чадыр. Чем выше поднимались, тем глубже становился снежный покров, а двигаться - все труднее и утомительнее. Через каждые двадцать метров мы сменяли идущего впереди. В ожидании самого страшного цепочка двигалась в полном молчании.
http://militera.lib.ru/memo/other/semerdzhiev_a/13.html
Док. 623744
Перв. публик.: 15.02.80
Последн. ред.: 31.03.10
Число обращений: 0
Атанас Семерджиев. Во имя жизни
|
