В селах Чепинской Котловины все еще сохранялась блокада. С наступлением темноты улицы замирали - полицейский час начинался сразу же после сумерек. И только окна лыдженской гимназии, где был расквартирован отряд жандармов, светились всю ночь. В классах, когда-то оглашавшихся гомоном детских голосов, теперь громыхали подкованные сапоги. Подвалы были забиты арестованными. Люди старались обходить гимназию стороной, а если все же случалось проходить поблизости, торопились как можно скорее миновать это место, чтобы не слышать криков тех, кто подвергался пыткам.
Мы вышли на дорогу к Каменице. Все замерзло - холод словно бы потоками стекал с остекленевшего неба. Снег скрипел под ногами. Не успели сделать и сотни шагов, как услышали чей-то разговор. На дороге показались нагруженные вязанками дров ослы, а за ними - двое мужчин. Оба были из Каменицы. Я вышел навстречу без оружия.
Вслед за мной из кустов вышел Крум Гинчев. Односельчане его узнали.
Мы пошли вместе, разговорились. Подковы осликов выстукивали дробь по твердому насту...
- Ох батюшки! Как же вы живете на таком морозе, а? Ведь даже камень от него трескается, - искренне изумился один из них.
Они не могли себе представить, что в такой холод можно жить под открытым небом.
Действительно, как мы жили, где спали и когда спали - об этом трудно было сказать что-нибудь определенное...
Возле Каменицы и Лыджене мы оставались несколько дней. После полуночи уходили в овраг позади Шоповой [214] поляны. С тропы дровосеков, которая вела к Острецу, мы сворачивали в сторону и шли по ручью, потом спускались к оврагу и снова - по другому ручью - в следующий овраг. Вода скрывала наши следы. Под огромной елью мы разжигали костер, но даже он не мог нас обогреть. Сворачивались клубочком вокруг углей и мерзли. Наши носы опухли от постоянного насморка, болели уши.
Согревались только тогда, когда трогались в путь, особенно когда карабкались на холмы. Но тогда тело наливалось свинцом и нас начинало клонить ко сну. Мы останавливались возле какого-нибудь куста, ногой стряхивали с ветвей снег и в изнеможении опускались на них. Я поднимал воротник ученической шинели, пытался закрыть отворотами лицо и дышал так, чтобы подольше сохранить тепло. После пятнадцатиминутного сна наши тела остывали, мороз начинал сковывать руки и ноги, и мы поднимались, чтобы продолжать свой путь. Как только согревались, снова останавливались, чтобы вздремнуть. Так нам удавалось украсть у холода несколько минут сна.
Несмотря на аресты и овладевший жителями сел страх, наши помощники продолжали делать свое опасное дело. Были и такие, кто струсил, заколебался, но их оказалось ничтожное меньшинство. На их место пришли новые, взявшиеся за дело с нетерпеливостью новопосвященных, с воодушевлением, свойственным людям, еще не успевшим обжечься. Они ходили по селам, пытаясь выяснить намерения полиции, укрывали тех, кому угрожал арест, помогали им связаться с партизанами. Собирали для нас оружие, деньги, продукты, даже распространяли листовки и сообщения о победах Красной Армии.
Через несколько дней мороз вдруг ослабел, подул теплый ветер, а однажды вечером окрестности осветились синими вспышками молний. По Чепинской котловине прокатились оглушительные раскаты грома. Необычайными и величественными показались нам эти молнии в феврале. Природа словно преобразилась. Мы не могли припомнить, чтобы в это время случались такие грозы.
По нашей одежде барабанили крупные капли дождя, но это нас не смущало. После холодов дождь показался теплым, освежающим.
Посещение села оказалось бесполезным. Товарищ, которого мы думали включить в отряд, откладывал свой [215] уход в горы, уверял нас, что ему ничто не угрожает, жаловался на здоровье. Он даже упрекнул меня в том, что я зашел к нему в дом, тогда как полиция каждую ночь выставляет секретные посты.
Я ушел из села. Вместе с Крумом Гинчевым мы отправились обратно к Мачешским скалам. Из-за облаков выглянул огромный диск луны. Снова стало холодно. Моя шинель затвердела, и при ходьбе полы ее издавали странный звук.
Одна из скал нависла над землей, образовав нечто вроде норы. Решив, что более сухого места все равно не найти, мы остановились под ней, постелили на землю овечьи шкуры и, промокшие до нитки, улеглись спать.
Утром нас разбудил собачий лай. Открыв глаза, мы так и обмерли - дубовая роща и земля покрылись выпавшим за ночь снегом. Над скалой кто-то разговаривал. Собака рыскала где-то поблизости и приближалась к нам.
- Эй, Кольо! Посмотри, что там в норе, черт побери! - крикнул один из охотников.
- Да если там и был кто-нибудь, то давно сбежал, - ответил ему другой.
Собака подошла к самой норе, тявкнула пару раз.
- Пес перестал лаять... Должно быть, почуял что-то, - снова крикнули наверху. - Пойди посмотри!
Мы приготовились встретить охотников. Но собака, повертевшись около нас, снова пустилась по какому-то следу. Сразу же прекратился и разговор на скале над нами. Охотники скрылись, и мы вздохнули с облегчением.
