Примерно 20 января мы вышли к Глубокому оврагу неподалеку от реки Бистрица. Место возле шоссе в Кара-Тепе оказалось удобным: по шоссе часто проходили рабочие с лесозаготовок и крестьяне из окрестных деревень. Это давало нам возможность поддерживать связь с селами. Даже и после того как выпал снег, мы могли, шагая по руслу горного потока, а потом и по реке, выходить прямо на шоссе, не оставляя следов на снегу. К тому же с шоссе наш овраг не просматривался. Выход из оврага скрывали могучие сосны и скалы, обросшие мхом и лишайником. Мы решили зимовать там. Манол Велев, Стоил Гылыбов, Божана и Георгий Шулевы обходили села, прилагая немалые усилия, чтобы запастись продуктами. В Чепино продукты приносили к Миланке Станудиной и бабушке Марии Кордевой, а в Лыджене - к фотографу Костадину Бояджиеву. В горы все это вывозили на телегах Иван Содев, Димитр Табаков, Костадин и Иван Берговы, Сульо Шиплев и Димитр Сеизов. Эти простые люди шли на большой риск, потому что полиция зорко следила за каждым, кто отправлялся в лес, и обыскивала все до единой телеги. Наши продукты перевозились только ночью, и партизанским возницам приходилось переживать немало тревог и страхов при каждой поездке в лагерь.
Бай Иван Содев, так тот и не пытался скрывать своих страхов - ему все казалось, что он на подозрении у полиции. При этом он постоянно путал слова "подозревает" и "презирает" и всегда утверждал: "Полиция очень меня презирает". Отсюда и пошло его, прозвище - Презренный.
Запасы продуктов постепенно увеличивались, и наш овраг уже казался нам значительно приветливее. Впоследствии мы часто вспоминали о вкуснейших лепешках, [203] которые Вела и Юмерский пекли на раскаленных камнях. Однажды мы даже попытались приготовить тефтели в луковом соусе, и, должно быть, получилось бы замечательное блюдо, но мы готовили рубленое мясо на сосновом пне, и мясо перемешалось со смолой. Но мы, конечно, все равно все съели. А Гулев еще сокрушался по поводу того, что нет лаврового листа, а то бы получилось не хуже, чем в ресторане.
В конце ноября выпал снег. Первый снег! Но мы давно уже забыли, что снег приносит радость. В один из этих дней в лагере вдруг появился пес. Он почуял присутствие людей и с лаем бросился к нам. Вслед за ним со склона спустился какой-то парнишка. Часовой увел его в сторону от лагеря.
Вместе с Дарлоковым я пошел выяснить, что это за человек. Паренек посматривал на нас с испугом и удивлением. Но после первых же слов он понял, что мы не сделаем ему ничего плохого, успокоился, и вместо страха у него появилось любопытство. На вопросы он отвечал весьма охотно, сказал, что он пастух в одной из соседних деревень.
- А где же твои овцы? Что-то не слышно бубенчиков, - спросил я.
- Да они в загонах. А я пришел взглянуть, есть ли вода в овраге. Ведь только здесь она не замерзает, и мы поим тут стадо.
- А ты понял, что мы за люди?
Мальчик смотрел на меня наивными глазами и не спешил с ответом. Должно быть, прикидывал, стоит ли говорить правду.
- Догадываюсь. Вы из тех, за кем охотится полиция... - И он опустил голову.
- А почему она за нами охотится?
Это был, пожалуй, слишком тяжелый для него вопрос.
Поколебавшись, паренек выпалил:
- Так вы же против царя!..
Он продолжал смотреть на нас своими детскими глазами, словно просил, чтобы мы согласились с ним, даже если он ошибся.
Я постарался, насколько мне это удалось, объяснить ему, что мы боремся против зла и не хотим, чтобы народ делился на бедных и богатых, а добиваемся, чтобы все жили хорошо, были сыты и одеты. Парнишка, наверное, [204] не все понял, но был убежден в одном: мы враги властей. Родопчанам многое довелось пережить, и для них все, кого преследуют власти, - это добрые люди.
Дарлоков между тем разговорился:
- Когда мы придем к власти, то дадим вам на равнине лучшую землю. Нечего вам мучиться на этих скалах у черта на куличках. Переселим вас вниз, и вы заживете как люди...
Лицо парнишки помрачнело. В глазах появилась растерянность, мелькнуло даже что-то враждебное.
Мы поняли, что допустили ошибку. Разве можно говорить человеку про его родные места, что они "у черта на куличках!" Да ведь предложить жителю Родоп покинуть свой край и переселиться на равнину - это значит смертельно обидеть его.
Встал вопрос, как поступить с нашим гостем, как быть? Что-то подсказывало: этот паренек нас не выдаст. Но все же теперь нам не следовало оставаться зимовать в овраге. Оставить его в лагере тоже не выход. Его родственники, а вместе с ними и вся деревня отправятся его искать, и следы приведут их прямо к нам. Если бы не снег, все было бы проще - за одну ночь мы перенесли бы лагерь на другое место, но снег, хотя его выпало не так уж много, не давал нам возможности свободно передвигаться. Да, положение не из легких!
Самым разумным нам показалось отпустить парня, подождать, пока растает снег, и тогда искать новое место для зимовки. А до тех пор не оставалось ничего иного, как положиться на его совесть.
Я сочинил клятву и заставил его поклясться. И, как полагается в таких случаях, он должен был поцеловать пистолет и кинжал.
Последовавшие после ухода парнишки дни прошли в напряженном ожидании. Мы все время были начеку, но нас по-прежнему окружали тишина и спокойствие. Пастушок сдержал свою клятву.
Через несколько дней на солнцепеке показались проталины. Мы выбрали новое место для зимовки - овраг возле Баталашкой реки - и за две ночи переселились туда со всеми своими пожитками.
В начале декабря там впервые собрались все партизаны нового отряда. Нас было пятнадцать человек.
Под ветвями покрытой лишайником старой ели мы [205] провели первое партийное собрание. Манол Велев подробно доложил о работе в селах, о заготовке продуктов. Он говорил приподнятым тоном и то и дело размахивал правой рукой. Нам, окоченевшим от холода, эта приподнятость казалась некстати, но Манол всегда говорил с известной долей пафоса. Однако он не упомянул о связях с окружным комитетом партии в Пазарджике и со штабом Третьей зоны. Просто этих связей не существовало - мы это почувствовали и без слов, потому что у людей какое-то особое чутье на неприятные обстоятельства.
Вела Пеева, Кочо Гяуров и я предложили провести несколько боевых операций до прихода настоящей зимы. Мы хотели напомнить врагу о своем существовании и вдохнуть в людей надежду. Теперь я бы не решился утверждать, что две или три операции могли стать серьезным ударом по властям, но тогда мы были убеждены, что это явится чем-то грандиозным. Манол, однако, предложил подождать с этим, и начался горячий спор.
После партийного собрания было избрано руководство отряда. С этого дня я стал командиром нового партизанского подразделения, а Манол Велев - его комиссаром.
Мне очень хочется верить, что подвиг партизан будет волновать будущие поколения так же, как нас воодушевляли дела старших поколений коммунистов. Эту общность двух поколений борцов мы чувствовали и в холодной долине Баталашкой реки, поэтому и дали нашему отряду имя братьев-коммунистов Крыстининых, расстрелянных в дни Сентябрьского восстания 1923 года.
Через несколько дней мы завершили строительство землянки. Она получилась удобной и даже красивой. Мы строили ее и радовались. Рядом с землянкой оборудовали кухню и большую печь. С пасеки деда Георгия Галина принесли круглую железную печку. Землянка должна была спасти нас от холода, ветров и дождей. Вот почему мы устраивались в ней с такой же радостью, с какой люди переезжают в новый дом.
