В начале июня двое студентов, один из которых был родом из села Величково Пазарджикского уезда, с большими чемоданами в руках ждали трамвая на остановке в Софии. Не успели они сесть в трамвай, как двое одетых в штатское полицейских остановили их.
- Что у вас в чемоданах? Откройте! - приказал один из них.
Оба чемодана оказались до отказа набиты бумагой и восковками, закупленными студентами для подпольного "Информационного бюллетеня" Пазарджикского окружного комитета партии. Сыщики повели студентов в полицейский участок.
Три дня спустя войска и полиция блокировали Пазарджик и Величково. Агенты и взвод полиции окружили дом Динко Баненкина и ворвались во двор. Разбуженный поднятым шумом, Динко схватил пистолет, подбежал к окнам, но понял, что все попытки скрыться бессмысленны. Динко не мог даже оказать сопротивление - дом стали бы обстреливать или забросали ручными гранатами, а в нем находились его дети.
Динко связали и вывели на улицу. Несмотря на полночный час, все соседи поднялись и с тревогой посматривали на двор Баненкина. Любы, жены Динко, в этот момент дома не было: она ушла к своим родным в Черногорово, чтобы помочь в полевых работах. Дети стояли на пороге и жались друг к дружке. Где-то скрипели сапоги, кто-то кашлял, кто-то шептался. В полуночной темноте дома и деревья казались выше. Послышался чей-то режущий слух голос:
- Ручки связаны... и ни гугу...
- Тетя Стоилка, позаботься о детях! - крикнул Динко соседке. - Когда вернется жена, скажи ей, что меня забрали в полицию. Пусть принесет поесть...
- У тебя еще хватает совести разговаривать! Людям больше делать нечего, как возиться с твоим змеиным отродьем!.. - Послышался глухой удар, а потом вздох, вернее, сдавленный стон; казалось, он так и повис над черными крышами.
В течение нескольких ночей арестовали сто тридцать пять человек, а может, и больше. Среди арестованных оказались члены окружного и городского комитетов партии, [146] РМС и жители нескольких других сел. Динко Баненкина и большую часть арестованных увезли в Пловдив в полицейские застенки, откуда нет возврата. Начались очные ставки, допросы, пытки...
Данные, которыми располагала полиция и которые ей удалось вырвать у арестованных, свидетельствовали о том, что главной фигурой является Динко Баненкин, руководитель боевых операций в округе. В полицейских документах не нашлось бы и страницы, где бы не упоминалось о нем.
"...К концу февраля 1943 года Георгий Перустийский, секретарь Карабунарского районного комитета партии, после провала перешедший на нелегальное положение, отвел одного парня в Пазарджик и познакомил там с Динко Баненкиным, - говорилось в одном из документов. - Баненкин поручил парню поддерживать связь с находившимися на нелегальном положении Николой Бечевым из Карабунара и Любеком Йовчевым - секретарем Саратовского районного комитета партии.
5 марта Бечев послал в Пазарджик человека передать Баненкину, что им нужно встретиться в урочище Стражда, между Бошулей и Пазарджиком.
К 20 марта Баненкин провел совещание с Бечевым, Перустийским и еще одним товарищем по партии, а через несколько дней и с Любеном Йовчевым...
В начале апреля Бечев послал к Баненкину человека, чтобы сообщить о том, что в села Варвара и Семчиново прибыла полицейская часть и что она действует весьма активно, а потому перебрасывать людей по этому каналу стало очень трудно.
Баненкин передал через курьера, что просит о встрече с руководителями Сараньовского и Карабунарского районных комитетов партии Любеном Йовчевым и Перустийским, чтобы обсудить вопрос о переброске людей.
Примерно 20 апреля Баненкин снова встречался с Бечевым, и они обсуждали вопросы, связанные с боевой работой..."
В других полицейских материалах говорилось об участии Баненкина в работе подпольных окружных конференций, в доставке оружия, организации боевых групп и убийстве Мачо Генова.
Полицейским ищейкам не удалось раскрыть связи Баненкина с воинскими частями, где он создал подпольную организацию, членами которой являлись многие офицеры, [147] а также его связи с другими районами округа. Но и того, что они узнали, оказалось достаточно, чтобы привести полицейское начальство в изумление. Кто мог допустить, что трактирщик с Софийской улицы окажется таким опасным и таким опытным конспиратором!
Его подвергли пыткам, которые по жестокости превосходили все, что может себе представить нормальный человек. Но никаких новых сведений, кроме самых общих показаний, полученных еще в Пазарджике, полиции вырвать у него не удалось. На протоколе допроса появилась резолюция высшего полицейского начальника: "Ерунда! Нам нужен состав окружного комитета партии, данные о деятельности каждого члена этого комитета и, в частности, о том, чем специально занимался Баненкин; сведения об убийстве Генова и саботаже на фабрике!"
В последний раз его повели на допрос в ночь на 13 июня. Через четыре часа его принесли в камеру завернутым в одеяло и бросили на пол. Это было чудовищное зрелище: голова словно вдавлена в грудь, череп проломлен, язык вывалился, изо рта текла кровь. И на этот раз Динко ничего не сказал. Впоследствии кто-то из полицейских начальников написал на его старых показаниях: "Да человек ли это или железо?"
В полдень в Пазарджике кто-то постучал в ворота дома Динко и, не дожидаясь ответа, вошел во двор. Люба взглянула в приоткрытую дверь и увидела пожилого полицейского с худым небритым лицом, в нескладно сидевшей форменной одежде.
- Это дом Димитра Георгиева? - спросил он.
- Это дом Димитра Стоянова Баненкина, - поправила его Люба. - Баненкина...
- Это не имеет значения, - сказал полицейский и отвел взгляд в сторону. - Если человека прикончили, то как его звали - Стояновым или Георгиевым - все равно... Смерть, бабонька, она для всех...
Люба попыталась сказать что-то, но не смогла. Ей казалось, будто на нее навалилось что-то тяжелое и вот-вот раздавит.
Полицейский повернулся, чтобы уйти, и она словно издалека услышала его голос:
- Поезжай в Пловдив, забери его...
Одолжив у соседей денег, Люба уехала в Пловдив. Только она одна знает, каких трудов ей стоило добраться [148] до места. Из областного управления полиции ее отослали на Пловдивские холмы искать там старое желтое здание - морг. У входа в это здание она застала пожилого человека в грязном белом переднике. Старик вытер руки о передник, как бы раздумывая, что ей ответить. Наконец его ввалившийся рот задвигался:
- Да, есть тут один Баненкин... Муж твой, что ли?.. Привезли позавчера. Велели привести в божеский вид, чтобы незаметно было... А разве можно скрыть такое?.. Вчера я сказал хозяину, чтобы подыскал себе другого человека для подобной работы...
Старик повел Любу за собой, кивком указал на открытый гроб и отошел в сторону. В гробу лежал Динко Баненкин. Люба покачнулась... Когда пришла в себя от потрясения, то заметила, что крепко держится за край гроба. Протянула было руку к голове мертвого, но рука повисла в воздухе, словно ее парализовало: это был вроде и Динко, и вроде не он...
Годы спустя, уже после победы, я зашел к Любе, чтобы узнать, что случилось с Динко, как все произошло. Очень тяжело было говорить об этом, но время, прошедшее с тех пор, все же сделало возможным наш разговор.
О том, что пережила тогда в промерзшем подвале морга, Люба сказала:
- Я перестала видеть и слышать... В какой-то мрак погрузилась, и в этом мраке вдруг замигал огонек, который все увеличивался и приближался ко мне. И когда он оказался совсем близко, я увидела Динко. Не мертвого, а таким, каким помнила с тех пор, когда он был молод и служил солдатом в царской гвардии...
Последние слова Любы напомнили мне один рассказ о Динко, услышанный от его односельчанина и друга.
...1929 год. Дворы в селе Лесичево благоухали, утопая в белой акации и сирени. Заколосившаяся в поле рожь от порывов теплого ветерка гнулась до земли - так серебристые волны на озере наплывают одна на другую. Из густой зелени тутовых деревьев доносились детские голоса. К вечеру на дороге из Калугерово показался молодой мужчина, одетый довольно странно для этих мест. На голове у него - меховая шапка с длинным пером, ярко-красная куртка, расшитая белыми галунами, казалось, вот-вот лопнет на широченной груди и в плечах. Сапоги поскрипывают, шпоры позвякивают, позвякивает и сабля [149] в сереоряных ножнах, пристегнутая к широкому ремню. Дети толпой обступили его, а он идет среди них, сильный и жизнерадостный.
Таков был Динко Баненкин, солдат гвардии его величества. А через четырнадцать лет этого самого Динко, обезобразив до неузнаваемости во имя и по воле его величества, положили в наспех сколоченный гроб...
В те июньские дни 1943 года мы ничего не знали о тяжелом провале. Командование отряда продолжало ждать около Паталеницы встречи с секретарем окружного комитета партии Любеном Гумнеровым и Динко Баненкиным.
Шли дни, а из города никто не приходил. Не переставая лил дождь, и все промокли до нитки. Это только усиливало в нас чувство досады на виновников нашего бесполезного ожидания.
Однажды вечером пришли два товарища из Паталеницы. Поставили перед нами корзину с черешней и несколькими буханками хлеба и сообщили Деду и Георгию Чолакову, что встреча не состоится. Они рассказали о провале, и наш небольшой партизанский лагерь словно замер. Лев Желязков снял очки и долго-долго протирал стекла. Всем было тяжело. Нас не покидало чувство вины за несправедливые упреки в адрес товарищей, не явившихся на встречу.
Больше нам нечего было делать около Паталеницы. Мы расстались с нашими помощниками из села, и Георгий Чолаков повел нас в горы около Батака...
У гроба Динко Баненкина в Пазарджике собрались немногие - одни из его товарищей скрывались в горах, другие находились в тюрьмах и концентрационных лагерях. Дети Динко поверили взрослым, что их отец только уснул, но недоумевали, почему все плачут. Его трехлетняя дочка, только недавно оправившаяся после тяжелой болезни, ощупывала гроб и непрестанно бормотала:
- Папа Динко... Папа Динко...
Когда сняли крышку гроба, она в испуге отскочила назад и закричала:
- Это не папа Динко!..
Я не присутствовал на похоронах Динко и обо всем этом узнал после 9 сентября 1944 года, но мне все кажется, будто и я находился там. И в ушах звучит детский крик, вобравший в себя ужас того страшного времени, [150] когда полицейская блокада как обручем стягивала города, когда зловещие выстрелы разрывали темноту ночи и деревенские собаки тревожно выли вслед уводимым полицией хозяевам. Слезы лились во многих домах. А дети, которые были еще слишком малы, чтобы понять смысл трагических событий, продолжали звать своих отцов...
