Первый день пасхи выдался ясный, солнечный. Над Калычовым мостом поднималась легкая дымка, а над Арапчалом небо было такое голубое... так бы и смотрел, не отрываясь!
Этот день Кочо Гяуров, Дуков и я провели в горах над Шоновой поляной. В лесу уже стало тепло, и молодая листва покрыла кустарники. Фруктовые сады в Ленище утопали в бело-розовом цветении.
С самого утра из Каменицы доносились визгливые звуки зурны и глухая дробь барабанов. Это провожали новобранцев. Родившиеся в 1923 году уходили в армию. Мы не могли присутствовать на этих проводах, но нам рассказывали о них столь живописно, что и поныне они сохранились в моей памяти, как будто я сам был их участником.
За музыкантами шел Стоил Гылыбов, парень с худым [123] обветренным лицом, на отвороте его пиджака был приколот букетик цветов. Мы учились вместе с ним в гимназии и хорошо знали его. За ним шагало человек пятьдесят молодых ребят - кто в ученической форме, а кто в полугородской одежде. Жители Каменицы толпились на улицах, чтобы посмотреть на них.
Раньше новобранцы напивались еще с утра и начинали буянить, а на сей раз все выглядело совсем по-другому. Они шли бодро и пели песни Ботева. И музыканты играли совсем не грустно, как обычно на проводах, а подстраивались к тому, что пела молодежь. Барабан кто-то выкрасил в красный цвет. Барабанщик, парень, видно, веселый, заметив изумленные взгляды земляков, выпятил грудь колесом, заговорщицки подмигнул молодым ребятам и еще сильнее ударил по натянутой коже барабана.
В селе мало кто знал, что происходит. А дело было в том, что ремсисты из Каменицы провожали в числе новобранцев и первых партизан из своего села. Вместо того чтобы идти в армию, несколько человек решили вступить в партизанский отряд имени Антона Иванова...
В обед к нам пришли наши товарищи и верные помощники Мильо Михайлов и Ваня Пандев. Они принесли с собой большой мешок с куличами и крашеными пасхальными яйцами.
Немного погодя около нас появилась охотничья собака, а следом за ней из кустов вышел Делчо Ганчев с двустволкой на плече. Он долгие годы работал кочегаром и машинистом на лесопилке, и нам казалось, что потому-то у него и стало все таким черным - и волосы, и глаза, и даже кожа. Делчо оделся как заправский охотник: брюки-бриджи, обмотки на ногах, перепоясан патронташем. Он тоже принялся развязывать мешок. Мы рассмеялись, а Делчо удивленно посмотрел на нас:
- Чего смеетесь-то?
- Уж не сговорились ли вы угощать нас только куличами да пасхальными яйцами? - спросил Дуков.
- Вот-вот! Уж вина-то вам наверняка никто не принес!
Делчо, как все охотники, любил порядок. По его мнению, праздник без вина - все равно что не праздник, будь он даже церковным.
В полночь к нам пришла моя мама. Она неожиданно появилась из темноты, встревоженная и молчаливая. Мама [124] тяжело дышала, руки у нее дрожали от усталости. Я бросился помочь ей. При виде меня лицо ее просияло.
- Зачем же ты пошла, раз это опасно? - спросил я. - Делчо сказал, что около нашего дома постоянно рыщут полицейские ищейки.
- Ничего, сынок, ничего! Я переждала. Они обошли все дворы, покрутились и исчезли. Больше всего я боялась, чтобы они не пошли за мной следом и я не привела бы их к вам. Но за мной никто не шел...
Мать, кроткая и набожная женщина, опасавшаяся всего на свете, вынуждена была прибегать к уловкам, чтобы перехитрить полицию. Она тоже принесла нам поесть, а чтобы не вызвать подозрений, уложила еду в ведро, а сверху насыпала картошки.
В овраге под нами росла старая осина. Ветер доносил до нас шелест ее вечно трепещущих листьев. Над Каркарией поднимался яркий серп луны. Мама успокоилась и, видимо желая передать это спокойствие и мне, стала рассказывать о моих детских годах, которые я едва помнил.
- О-о-ох, сынок! - вздохнула она. - Все на хорошее надеялись, да так и не дождались. Еще во времена турецкого ига твоему деду пришлось бежать из Якоруды, потому что он примкнул к повстанцам. Его же отца казнили, а твоя бабушка выдала себя за румынку и с двумя детьми бежала через границу. Шести лет я осталась сиротой - помню, все сидела на лестнице и плакала. Потом басурманы подожгли Белицу, пришли и к нам. До сих пор не понимаю, как нам удалось тогда спастись! Да и здесь я горя натерпелась. Дом строили, считай, из ничего, к тому же больной ребенок на руках... Поэтому-то я и не боюсь за свою жизнь. Лишь бы вам удалось пожить...
На следующий вечер мы ждали молодежь из Каменицы - тех, кто решил вступить в отряд. Договорились, что встретим их у Гергеванче. Пришли туда в сумерки.
С темных улиц и дворов села доносился шум голосов и мычание скотины. Луна еще не взошла. В селе кое-где светились окна, отчего казалось еще темнее.
Мне помнится, что партизанские задания, которые мы выполняли, зачастую казались нам однообразными, обыденными, но в этот раз мы испытывали чувство какой-то особой приподнятости. Обычно очень сдержанный, Кочо не мог скрыть своего волнения по поводу того, что именно нам предстоит вывести в горы первую группу новых [125] партизан. Помимо всего прочего, это же были те ребята, с которыми мы вместе учились и мечтали о будущем. Притаившись, мы стояли среди молодых сосенок, прислушивались и с нетерпением ждали, и это еще больше усиливало наше волнение. Чувство близкой опасности, никогда не покидавшее нас, в ту ночь совершенно исчезло, и наши сердца переполняла радость в ожидании предстоящей встречи.
Совсем рядом зашуршали раздвигаемые кем-то ветки и послышались осторожные шаги. Среди молодых сосен мы увидели новых партизан: Велу, ее сестру Геру, Крума Гинчева, Георгия Шулева и еще двоих парней. Немного погодя появился и запыхавшийся Стоил Гылыбов. Пожимая друг другу руки, мы перешептывались.
Это произошло на второй день пасхи, и новые партизаны принесли с собой много еды: огромные белые караваи, мясо, слоеные пироги. Партизану легче сохранить спокойствие в бою, чем при виде такого изобилия. Все это "интендантское продовольствие" оказалось запихано в узлы, сумки и большие бумажные пакеты.
- Послушайте, да как же мы потащим в горы весь этот груз? - удивился Кочо.
Крум Гинчев рассмеялся:
- Ну, если тебе тяжело, мы можем отнести обратно!
Мы глотали слюнки, но из гордости не притрагивались к еде. Вела догадалась и подошла ко мне с развернутым пакетом в руках:
- Возьми! Христос воскрес...
Та же давно знакомая мягкость в голосе, та же шутливая интонация.
- Воистину воскрес... - И я взял кусок слоеного пирога.
Вела рассмеялась:
- В самом деле!.. Кроме хлеба, нет другой истины, во имя его мы и ведем борьбу.
Георгий Шулев шутливо пробасил:
- Съедим же тело Христово, и будет порядок!..
Вытянувшись цепочкой, мы отправились в лагерь у Лепеницы. Рассвет застал нас уже в горах. Огромный красный диск солнца показался над зазубренными скалами Градище.
Вела шла впереди. Ремни тяжелого рюкзака впивались ей в плечи. Шагала она с трудом, но я чувствовал, [126] что она твердо решила идти впереди. И не только сейчас - всегда, несмотря на опасности, повсюду, куда бы ни привел ее долг.
В лагере нас ждали Атанас Ненов и еще несколько партизан. Они дружески встретили нас и старались ободрить уставших ребят. Но мы буквально валились с ног и тут же легли спать.
Вечером Атанас Ненов собрал нас для беседы.
- Так как коммунистическое движение началось с теории, - сказал он шутливо, - то первый день для новых партизан тоже начнется с кое-каких наставлений.
Я наблюдал за Велой. Она была серьезна - словно не хотела принимать никаких шуток. Атанас Ненов продолжал:
- Если кто-нибудь верит выдумкам о романтике партизанской жизни, пусть возвращается, пока еще есть время. Вам же, девушки, будет вдвойне трудно. Так что...
Вела слушала его внимательно и старалась быть спокойной, но то, что она все время поправляла очки, выдавало ее волнение. Сделав резкое движение головой, она заговорила:
- Вы предупредили нас об опасностях и о том, что можно вернуться... А теперь скажите, что нам предстоит делать!
Вела посмотрела прямо в глаза Атанасу Ненову, и это, кажется, его смутило.
- Да ты никак обиделась?.. - спросил он.
- Да! Мы пришли сюда не для того, чтобы возвращаться!
Такой Велу я не знал. Голос ее звучал столь решительно, что все почувствовали себя неловко.
- Ну хорошо... - улыбнулся Ненов. - Раз вы так решили, добро пожаловать!
