Центральный и Чепинский отряды продолжали действовать как боевые единицы под командованием Деда и Георгия Кацарова. В сущности, это было ядро отряда имени Антона Иванова. В конце марта 1943 года группы приступили к проведению первых боевых операций. [108]
Дед, Георгий Чолаков и Серкеджиев отправились в район Паталеницы, чтобы установить связь с Пазарджикским окружным комитетом партии и организовать диверсии на центральной железнодорожной линии София - Пловдив и на узкоколейной линии Пазарджик - Лыджоне. Комиссар повел вторую группу в район Брацигово. Ей предстояло привести в исполнение партизанский приговор предателю из села Козарско и осуществить несколько диверсий на железнодорожной линии Пазарджик - Пловдив.
Третья группа, которой командовали Божан и комиссар Атанас Ненов, отправилась в Лыджене. Нам предстояло пробраться в село и укрыться там до начала действий. Решили пойти к Винчо Горанову.
Винчо принадлежала фабрика упаковочных материалов, но он стал коммунистом и не скрывал своих убеждений, потому что знал силу денег и продажность представителей власти. К рабочим относился дружески. А свое положение хозяина использовал для борьбы против власть имущих, против тех, кто являлся опорой государственного порядка. А те в свою очередь считали его выдумщиком, заявляя, что это смешно, если какой-нибудь столяр поверит вдруг в свою исключительность и начнет видеть во сне социальную революцию...
А бай Винчо еще и подшучивал над собой.
- Что же это получается? - говорил он своим рабочим. - Хозяин учит вас классовой борьбе и сам с вами заодно. Выходит, что удар-то в пустое пространство.
- Скажете тоже!.. - смеялись рабочие. - Когда дойдет до дела, найдется, куда нанести удар...
Винчо Горанову исполнилось тогда сорок лет. Выглядел он солидно, всегда был тщательно выбрит, костюм безукоризненно сидел на нем. В то время он исполнял обязанности секретаря Лыдженской партийной организации и пользовался большим уважением у товарищей.
Мы пересекли поле и пошли по Каменскому шоссе. Мутные воды Старой реки с шумом разбивались о деревянные опоры Калычевского моста. С горановской фабрики ветер доносил запах сероводорода. Мы осмотрелись вокруг и вошли во двор.
Винчо вышел в накинутом поверх сорочки пальто и радостно пожал нам руки.
- А мы ждем вас, ждем!.. Всех поднял на ноги, как в [109] то время... - напомнил он Божану и Ненову о двадцать третьем годе.
Винчо пригласил нас в дом, снял с плеч пальто - из-за пояса у него торчала рукоятка пистолета. Был он оживленным, разговорчивым, и это настроение не покидало его весь вечер.
Слова Винчо подтвердились. Села действительно были охвачены волнением, мы почувствовали это при первых же встречах. На фабрике братьев Кынчевых, у деда Георгия Галина, в мастерской братьев Вецовых, в фотоателье Костадина Бояджиева - повсюду проводились нелегальные собрания.
Партийные и ремсистские организации собирали оружие, одежду и продукты, создавали боевые группы. Многие товарищи настаивали на том, чтобы их отправили в партизанский отряд.
Молодежь из Каменицы была наиболее активна. Она объединилась в несколько ячеек и издавала свою рукописную подпольную газету "Просветитель". Ее выпуском руководила Вела Пеева. Помню, в отряд пришло несколько номеров этой газеты, и партизаны, исхудалые и изнуренные, с воспаленными глазами, склонились над ними. К обычному любопытству примешивалось и нечто другое: эта газета связывала нас с тем миром, в котором мы оставили теплые комнаты и одеяла, уют чистых занавесей на окнах и бульканье кипящей фасоли на плите. Мы уже порядком позабыли об этих вещах, они казались нам чем-то совершенно нереальным, и "Просветитель" Велы Пеевой, как мы рассчитывали, должен был пробудить в нас приятные воспоминания.
Но нет. Эта газета оказалась далеко не столь невинной, как ее название. На первой странице сияло неукротимое солнце и из его лучей вырывались гордые слова:
...Но умереть в тот час, когда смывает
С себя земля веков гнилую плесень
И к жизни миллионы воскресают, -
Да, это песня,
Лучшая из песен!
Вела слушала все передачи радиостанции имени Христо Ботева, добросовестно записывала информацию и со свойственным ей темпераментом сообщала обо всем читателям газеты. Четкими печатными буквами она передавала самые важные сообщения газеты "Работническо дело". Эта [110] газета издавалась тогда небольшим форматом, печаталась на тонкой бумаге микроскопическими буквами, совсем как имена святых в календаре, даже еще мельче. Вела написала статью о гибели на советско-германском фронте болгарки партизанки Лили Карастояновой. Из томика стихов Смирненского{20}, с которым она никогда не расставалась, Вела переписывала волнующие стихи, чтобы их могли прочесть и мы - партизанская группа, затерявшаяся в бесконечных лесах Лонгурли.
Нам рассказывали, что молодежь Чепинской котловины с нетерпением ждала выхода каждого следующего номера газеты. Незаметно эта газета стала необходима и нам, партизанам.
А когда через какое-то время все заговорили о разгроме немцев под Сталинградом и по радио стали передавать траурные марши, Вела обратилась к читателям газеты с полными драматизма словами: "Товарищи, друзья, великое рождается в борьбе за свободу!"
После Лыджене мы перешли в Чепино, в дом Петра Акева. Петр был по профессии фотографом, жил тихо и неприметно. Его считали кротким человеком, и никто, конечно, не предполагал, что через фотоателье Петра поддерживается связь районного комитета партии с окружным комитетом и Софией.
27 марта к нам пришел Ангел Чопев, до колен перепачканный грязью, к спине прицепились какие-то веточки. Сняв полушубок, он потер руки и весело поздоровался с нами.
- Ну, все готово! - сообщил он. - Пошли.
Атанас Ненов накинул на себя пастушью бурку и спрятал под ней карабин. Божан захватил пистолет. Ангел повел их в сад Карагьозовых, где уже собралась чепинская боевая группа, которая должна была принимать присягу.
Земля была еще очень сырая. Ветер доносил из садов запах прелых листьев. С шумом несла свои воды Бистрица.
Товарищи вернулись после принятия присяги поздно - за полночь. Вместе с ними в комнату ворвалась волна холодного сырого воздуха. [111]
На следующий вечер под Юруковыми скалами принимали присягу и члены лыдженской боевой группы.
Последние дни марта мы вместе с Костей Пырчевым, молодым, но опытным партизаном из Цалапицы, скрывались у Иванки Родиной. Дом ее выходил прямо на дорогу между Лыджене и Каменицей. В обед мимо нас шумной ватагой проходили гимназисты. Я смотрел на них, и собственные ученические годы казались мне такими далекими, словно и не были.
Вечером у нас состоялась встреча с боевыми группами молодежи из Каменицы и Лыджене. Мильо Михайлов и Илия Малев собрали молодежь из Каменицы в сосновом бору на горе. Заметив нас, ребята вскочили с мест и засыпали вопросами. Мы оказались в крайне затруднительном положении: они были полны романтических представлений о партизанской борьбе, им хотелось получить подтверждение этому, а нам приходилось или отмалчиваться, или говорить неправду. Тяжело лишать человека иллюзий!
Вела, единственная девушка в группе из Каменицы, интуитивно поняла это. Мы обменялись с ней понимающими взглядами. Она сняла очки и без всякой надобности стала протирать стекла - похоже было, что она хочет что-то сказать и никак не найдет нужных слов.
Обратившись к Георгию Шулеву, она наконец сказала:
- Время романтических декламаций прошло. Наш долг слишком суров, и его надо выполнять, а не любоваться им.
Воцарилась неловкая тишина. Ребята из Каменицы примолкли. Им предстояло принимать присягу и, может быть, поэтому хотелось какой-то патетики. Но вот Вела напомнила всем, что сейчас не время для красивых фраз.
Помню Велу еще маленькой. Ее старшая сестра вышла замуж за нашего соседа Александра Малинова, и Вела часто приходила к ней в гости. Появлялась она всегда с младшей сестрой Герой - обе чистенькие, подтянутые, держались всегда за руки. Взор невольно задерживался на их белых накрахмаленных воротничках. Они, наверное, чувствовали на себе наши взгляды, старались не смотреть по сторонам и побыстрее проскользнуть в ворота. Мы так привыкли видеть обеих сестер вместе, что, встречая их порознь, не сразу могли угадать, кто из них Вела, а кто Гера. [112]
Со временем мы все-таки научились их различать. Вела была стройнее и выше Геры и носила очки. У нее выработалась привычка все время поправлять светлую оправу очков, и, возможно из-за близорукости, она слегка наклоняла голову вперед. Несмотря на ее чрезмерную стеснительность, в ней улавливалось нечто такое, что заставляло нас относиться к ней с уважением.
Когда мы уже учились в Пазарджике, как-то осенним октябрьским днем решили поехать в Лыджене. Мы собрались перед зданием вокзала в Пазарджике, веселые, шумные, неугомонные. От холодного воздуха лицо Велы разрумянилось. У меня не хватило денег на билет, и я собирал взаймы у своих одноклассников. У Велы не попросил - ведь я же мужчина! Она догадалась, подошла ко мне и дернула за рукав:
- Это еще что за новости?.. На, возьми деньги!
В ответ я пробормотал что-то невнятное и почувствовал в ладони холодную монету.
Мы ехали в одном вагоне. Вела возбужденно о чем-то рассказывала. Я не запомнил слов, в моей памяти сохранились лишь интонации - голос звучал необыкновенно мелодично, ровно и повышался только тогда, когда она хотела особенно подчеркнуть что-нибудь. Я читал тогда захваченную в дорогу брошюру Марко Марчевского о проблемах любви и брака, однако, все время прислушиваясь к голосу Велы, совершенно не мог уловить смысл прочитанного.
Вела подошла ко мне, взглянула на обложку - на ней были изображены мужчина и радостно улыбающаяся женщина с развевающимися от порывистого ветра волосами. Она посмотрела на меня смеющимися глазами:
- Семью можно заводить, когда все в жизни определилось, а нам предстоит борьба... Не так ли?
Это "не так ли?" в устах Велы прозвучало так мягко и ласково - она вообще умела располагать к себе людей, - что я готов был согласиться с чем угодно.
Позже Вела уехала учиться в Софию, и до нас доходили слухи об ее участии в студенческом движении. В одной из схваток с полицией она прикрыла собой товарища, которого уже хотели схватить, угодила под ноги лошади и только чудом осталась жива. В другой раз по время студенческой демонстрации она несла красный флаг и не опускала его до тех пор, пока у нее над головой не [113] засвистели пули. Тогда, быстро сложив флаг, она спрятала его под пальто и скрылась через узкие проходные дворы. Мы слушали эти рассказы, и вся наша деятельность начинала казаться нам крайне незначительной.
А в тот вечер Вела принимала присягу. Она стояла подтянутая, с гладко зачесанными волосами, слегка подавшись вперед, - совсем такая, какой я помнил ее с детства.
Коста Пырчев вынул свой пистолет, взял большой кинжал и скрестил их. Я нажал кнопку электрического фонарика, и на металле заиграли синеватые отблески света, а темный зрачок дула устрашающе уставился на нас.
Я перенес луч света на лист бумаги с текстом присяги. У меня пересохло в горле, и я с большим усилием произнес первые слова. В наступившей тишине ребята шепотом повторили:
- Клянусь!..
А нам с этой таинственной ночи казалось, что мы не шепотом, а громко, на весь мир, заявляем о себе.
Вела наклонилась и поцеловала холодноватую сталь пистолета. Это было для всех как отречение от жизни, как выбор судьбы, которой они отныне, с этой ночи, посвящали себя...
Когда мы спускались по склону, Вела, видимо пытаясь скрыть волнение, пошутила по какому-то поводу, но шутка не получилась. Тогда девушка подошла ко мне, и я почувствовал ее легкое прикосновение - это был прощальный знак, ведь мы расставались, и кто знает, что станет с каждым из нас.
В дни, проведенные нашей партизанской группой в Чепинской котловине, в работе партийных ячеек чувствовалось явное оживление. Связные районного комитета партии непрестанно сновали из села в село. Винчо Горанов и Ангел Чопев по нескольку дней не появлялись у себя дома. Мы проводили встречи, собрания, формировали новые боевые группы. Эта активизация нашей деятельности не оставалась тайной и для полиции. Именно в эти дни лыдженский полицейский начальник написал в своем рапорте в уездное управление полиции в Пештере, что "левые элементы" становятся все более дерзкими, замечается большое оживление в их деятельности. Рапорт заканчивался тревожным выводом: Чепинская котловина охвачена волнением. [114]
