17 февраля 1942 года в селе Кричим произошел провал. Чтобы избежать ареста, секретарь партийной организации Георгий Бубаров и Никола Крушаров вынуждены были покинуть село. Борис Стамболиев попал в полицию, но ему удалось выломать решетку в окне и убежать к своим товарищам-подпольщикам. К кричимцам вскоре присоединились Петр Велев и Атанас Ненов. В апреле из [93] села Стрелча к ним пришел Георгий Ликин - Дед - и стал их командиром, а только что перешедший тогда на нелегальное положение Георгий Кацаров из села Полатово был избран политруком. Потом к ним присоединилось еще несколько коммунистов, но кричимцы остались ядром отряда, который так и сохранил свое название - Кричимский.
Впоследствии, когда Батакский и Кричимский отряды объединились, Деда вновь избрали командиром, а Георгия Кацарова - комиссаром.
Деду было около пятидесяти лет. С 1919 года он участвовал в борьбе Болгарской коммунистической партии. В 1923 году являлся руководителем восстания в родном селе Крыстевич.
После разгрома восстания среди арестованных оказался и Дед. Его отвезли в Голямо-Конаре, а потом, после долгих пыток, почти без признаков жизни бросили туда, где находились мертвые. А он остался жив, снова бежал, его опять схватили, заковали в кандалы и бросили в тюрьму.
В 1925 году он вступил в повстанческий отряд Йордана Кискинова из Лесичево. Полиция расстреляла его младшего брата Илию. Вскоре арестовали и жену, а затем сожгли их дом.
Отец Георгия Ликина вместе с осиротевшими внуками всю ночь простоял возле догоравших обломков - никто не решался приютить их. В ту ночь бабка Мария, мать Георгия, сошла с ума.
Встревоженные земляки на следующее утро узнали еще одну страшную новость: неподалеку от села были убиты товарищи Деда - Тодор Табаков и Добри Кокалов. В одной из перестрелок тяжело ранили и Георгия Ликино. Полиция пошла по его следу. Ценой огромных усилий раненому удалось добраться до села Дюлево и спрятаться в стоге сена. Там его нашли добрые люди, укрыли у себя, а когда рана зажила, переправили через Пловдив и Широка-Лыка к греческой границе. Из Греции Дед уехал в Советский Союз.
Когда немцы напали на Советский Союз, Дед вернулся в Болгарию. 31 августа 1941 года подводная лодка с группой эмигрантов, среди которых был и Георгий Ликин, подошла к устью реки Камчия. Сойдя на берег, группа отправилась в Варну. Но явка в городе оказалась известна [94] полиции. Большинство товарищей погибло в столкновениях с врагом. Дед и другие, оставшиеся в живых, ушли в Панагюрские горы. В районе Сливена группа снова была кем-то предана, и ей пришлось схватиться с полицией. В результате завязавшегося боя в живых остались только Дед и еще один товарищ. В конце концов они дошли до Стрелчи и установили связь с тамошними коммунистами. Вместе с двумя подпольщиками Дед провел зиму в землянке поблизости от села, а весной 1942 года его переправили к кричимцам.
У Деда было волевое лицо со следами перенесенной когда-то оспы. Говорил он не очень внятно, и голос его звучал хрипло, но смысл сказанного ясно читался в его выразительных и живых глазах. Он отличался подвижностью, несмотря на свою тяжеловатую коренастую фигуру.
Неряшливости Дед не терпел. Все на нем выглядело ладным и пригнанным, свое оружие он всегда держал в исправности и регулярно смазывал.
На одной из встреч с нашими помощниками из Батака я проговорился, что Батакский отряд уже не одинок. Я, конечно, понял допущенную ошибку, но поправить уже ничего было нельзя.
- Чего ты там наболтал?! - словно из-под земли вырос передо мной Дед. - Какой же ты после этого партизан!
Ни слова больше не говоря, он сел у своего раскрытого рюкзака и в который уже раз начал его укладывать, бормоча что-то себе под нос, как будто меня вовсе и не существовало. А я стоял перед ним вытянувшись и не знал, что делать, и мне даже показалось, что Деду доставляют удовольствие мои мучения. Немного успокоившись, я стал наблюдать за ним. Он вытащил свои нехитрые партизанские пожитки. Чего только в рюкзаке не было - мука, соль, клещи, шило, воск... Помня его обидные, но справедливые слова, я боялся взглянуть на Деда и поэтому старался не отводить глаз от рюкзака. Георгий Чолаков, видевший все это, молчал, а его брат Никола улыбался мне добродушно из-за синеватого дыма вечно торчавшей у него во рту сигареты.
- Ну, будет, довольно с него и этого, - вмешался он. - Мы его отчитывали, теперь ты... Да и наши помощники ведь не слепые же, все равно бы разобрались, что к чему. [95]
- Все равно не к чему болтать лишнее. Это до добра не доведет...
Одежда на мне после ночного дождя все еще не просохла. Почувствовав озноб, я весь съежился и поднял воротник своей ученической шинели. Потом вдруг начал чихать.
- Да ты, парень, простудился! - повернулся ко мне Дед. - Подожди, я дам тебе снадобье. Сразу пройдет...
Он вынул из какого-то мешочка маленький узелок из черной материи, развязал, и на его огромную ладонь выпали два высохших корешка чемерицы. Он настрогал с одного корешка несколько стружек, растер их и высыпал порошок мне на руку.
- А теперь постарайся втянуть это в нос. Сильнее! Еще!..
Я покорно выполнил его приказание. Из глаз потекли слезы. Мое чихание превратилось в болезненные спазмы.
- А теперь простуда наверняка пройдет. Это лекарство я проверил на собственном опыте. Против насморка ничего лучше не бывает. Вот возьми кусочек корешка, пригодится. Но храни его в сухом месте...
Я взял корешок и сунул его в карман. Дед посмотрел на меня с раздражением:
- Конечно, не ты его собирал, тебе не жалко и потерять...
И он стал аккуратно заворачивать второй корешок в кусочек материи.
Для Деда, который долгие годы был вынужден вести кочевую жизнь, отряд стал и семьей, и домом. Он посвятил ему себя с необыкновенной преданностью и верностью. И это, не будь он чересчур суров и порой даже несправедлив, что часто мешало ему в исполнении своих командирских обязанностей, могло бы сделать его по-настоящему уважаемым партизанским руководителем. Он вполне заслуживал добрых чувств, однако мы сильно страдали от его тяжелого, вспыльчивого характера и грубого, иногда граничившего с жестокостью, отношения к некоторым людям.
