|
|
21. Ночь, проведенная дома
Назад
|
21. Ночь, проведенная дома
|
В конце октября вместе с Нено Стояновым я отправился в Чепино. Нужно было встретиться с секретарем районного комитета партии Манолом Велевым. Мы решили зайти к нам домой - я хотел повидаться с мамой и своими близкими. В село спустились примерно в полночь. Под ногами шуршали опавшие с тополей листья. В окнах уже погас свет. Только где-то около сосновой рощи грустила одинокая флейта.
Мы вышли на нашу улицу, и еще издали, через оголенные ветви старой груши, я увидел, что окна в нашем доме освещены. Я невольно вздрогнул. Что случилось, почему наши не спят? Нено Стоянов остановился в тени высокого деревянного забора.
- Давай не пойдем! Кто его знает, почему у вас горит свет...
Нено был, конечно, благоразумный парень, но я его не послушал.
- Ты оставайся здесь, а я пойду. Если все в порядке - подам тебе знак.
Осторожно вошел во двор, уже ясно предчувствуя недоброе. Маму, явно чем-то огорченную, застал на кухне. Лицо у нее побледнело и казалось измученным. При моем появлении она совершенно растерялась, а когда обняла меня за плечи, я почувствовал, как дрожат ее руки.
- Что случилось? - спросил я, сжав ее ладони.
- Славка... твоя сестра... при смерти!..
Славку я не помнил здоровой, да и она сама уже такой себя не помнила. Но дома, не сговариваясь, об этом никогда не упоминали и делали вид, что все в порядке. Эта недосказанность, эти подавленные слезы и молчаливые вздохи наполняли наш дом тягостной тишиной и безнадежностью. Сестра никогда не жаловалась, и только иногда мы догадывались, что она плакала.
Когда в первую мировую войну началась эпидемия оспы, заболела и сестра. Много детей тогда умерло: по пять-шесть раз в день колокол звонил по усопшим. Сестра выздоровела, но еще до того, как поднялась с постели, начала жаловаться на боли в позвоночнике. Врачей не было. Как-то мама укутала ее потеплее и отправилась пешком в Пазарджик. Отец в то время воевал в Македонии против англичан и французов. Вернувшись, он застал [91] сестру в гипсе. Она очень мучилась и часто кричала от боли. Отец не выдержал и, прежде чем вернуться в часть, вызвал врача, чтобы тот снял гипс. Когда мать увидела, что случилось, ей стало плохо. А случилось непоправимое.
Сестра росла, а недуг прижимал ее к земле, постепенно разрушая позвоночник. Я тогда был совсем маленький. Ничего не помню о той поре, кроме мамы - всегда заплаканной, с темным платком на голове, который она повязывала, когда шла за врачом.
Однажды я проснулся среди ночи и увидел, что мама, наклонившись над постелью, разбудила сестру и заставила ее подняться. Через окно проникал яркий лунный свет, заливавший всю комнату. Предметы, потерявшие свои привычные очертания, отбрасывали искривленные тени, а лицо сестры с широко раскрытыми глазами, словно во сне, поплыло перед моим взором.
Мама взяла ее на руки.
Тогда только я заметил, что на печке грелся жестяной бак с водой, а на земляном полу темнела куча сосновых веток и пучки каких-то трав.
Мама открыла дверь, отец вынес бак, прихватив с пола ветки и травы. Мне стало страшно. Страшно от тишины, от лунного света в окне и казавшихся огромными глиняных горшков на полке.
Вскочив с постели, я в одной рубашке побежал за ними.
Они остановились под вербами у реки. Отец опустил в теплую воду травы и ветки, а мать раздевала сестру дрожащими руками. Потом она перекрестилась. Отец поднял бак и начал лить на больную теплую воду. Славка от страха вся дрожала, но молчала.
Я задыхался от сильного волнения, хотелось кричать, плакать, но я удержался, должно быть боясь помешать лечению.
Кинулся к дому, а в ушах все звучал плеск воды, когда отец поливал сестру. Пробежав через весь луг, я остановился и обернулся назад, но мать, отец и Славка словно растворились в ярком лунном свете. Из-за верб на берегу луна казалась рассеченной тенями на две половины...
И вот теперь туберкулез вспыхнул с новой силой. Моя сестра лежала в соседней комнате на спине, задыхалась, и глаза ее то и дело закатывались... [92]
Я направился к двери, но мама остановила меня. В комнате собралось много женщин, а меня никто не должен был видеть. Стараясь отвлечься, я заговорил о чем-то, а мама, на секунду забыв об одной беде, целиком отдалась другой - тревоге за меня.
Я позвал Нено Стоянова. Тот молча вошел в комнату. Мама приняла его за Кочо, поцеловала, но, заметив его начавшие седеть волосы, смутилась. Нено Стоянов улыбнулся:
- Ничего, мать! Спасибо тебе. Ведь я уже двенадцать лет не видел своих родных. И они, наверное, меня не узнают...
Из раскрытого буфета пахло чубрицей{17}. Мама принялась резать хлеб. Нож с хрустом разрезал подгоревшую корку, так что стол при этом слегка покачивался. Потом она положила перед нами по куску сала и поставила две пестрые чашки с компотом. Мама отошла в сторонку, а мы торопливо ели, даже жилы на шее напряглись, и старались не поворачиваться, чтобы не встретиться с ней взглядом.
Из дома вышли после полуночи. Провожая нас, мама очень переживала - но теперь уже за меня. Мы попрощались, не проронив ни слова, и пошли, прислушиваясь к монотонному звуку своих шагов.
На следующий вечер неподалеку от Филипповской фабрики мы встретились с Манолом Велевым и Тодором Дуковым. Манол передал нам распоряжения окружного комитета партии и сообщил, что его призывают в армию как военнослужащего запаса и он по решению партии пойдет служить. Секретарем районного комитета остается Дуков.
http://militera.lib.ru/memo/other/semerdzhiev_a/05.html
Док. 623701
Перв. публик.: 15.02.80
Последн. ред.: 31.03.10
Число обращений: 0
Атанас Семерджиев. Во имя жизни
|
|
|
|
|
