Никола Чолаков и Петр Марджев должны были выбрать место для Батакского и Кричимского отрядов, которые решили объединиться и зимовать вместе. С ними отправился и я.
Лонгурли - одно из самых глухих мест в Батакских горах. Кругом сосновый лес, на небольших полянах трава по колено. Покой гор нарушает только пение птиц. Ветер доносит запахи смолы, гнилушек, мяты и дикой герани. Около родников и прозрачных ручьев проносятся серны, а в самой глухомани можно наткнуться и на берлогу медведя. Человек, выросший на равнине или в городе, чувствует себя беспомощным и потерянным перед спокойным величием этих мест...
Никола Чолаков и Петр Марджев знали каждый овраг и каждую поляну в этих горах. Изгибы каждой тропинки они помнили так же, как межи на полях родного села. Даже ночная темень не была для них помехой. Мы остановились в получасе ходьбы от небольшого поселка на лонгурлийских полянах. Там, в деревянных бараках, обитали жители Батака, занимавшиеся лесозаготовкой.
Петр Марджев внимательно осмотрел место над оврагом, точно собирался строить там дом.
- Оно защищено от ветра, и здесь будет тепло, - пояснил он. - Тут мы и будем зимовать.
- Давайте-ка присядем, а то у меня что-то в глазах зарябило. - Никола Чолаков устало прислонился к стволу ели.
Крепкий и закаленный человек, с детства привыкший к тяжелому крестьянскому труду, он ступал по земле уверенно и твердо. Он никогда не жаловался на усталость и, когда ему вдруг становилось плохо, только отшучивался: "Что-то у меня зайчики начинают прыгать в глазах". Несловоохотливый по натуре, он даже этим внушал к себе уважение.
И хотя Петр Марджев был старше, но побаивался его. Петр отличался покладистым характером, общительностью. Был самостоятелен, свои обязанности выполнял без лишнего шума, с извечной крестьянской неторопливостью. И однако в его руках спорилось любое дело. Мы догадывались, что он очень скучает по детям, но старается не показывать этого. Говорить о них он решался только с [86] теми из партизан, которые, по его мнению, могли его понять. И разговор этот всегда заканчивал одним и тем же:
- Кое-кто меня упрекает за это... Но если я отдал всю свою любовь и все, что мне дорого, нашему делу, разве должен я при этом разлюбить своих детей?..
На следующий день на заре я отправился с бай Петром устанавливать связь с людьми из лесного поселка. Пока шли лесом, уже рассвело, и мы притаились на опушке у поляны. Роса еще не сошла. Между бараками слышался звон колокольчиков волов и коров. Какой-то черноглазый парень, примерно моего возраста, вывел двух волов и стал их запрягать.
Бай Петр стал свистеть, подражая какой-то лесной птице. Парень вздрогнул, прислушался и осторожно осмотрелся. Потом погнал волов к лесу. Петр Вранчев - так звали парня - был предупрежден, что мы придем в Лонгурли, и ждал нас.
- Кругом все тихо, и весь лес в вашем распоряжении, - ответил он на наши вопросы.
- Кто сейчас живет в бараках? Нет ли среди них наших врагов?
- Да все надежные люди...
Вранчев начал их перечислять, а Петр Марджев внимательно слушал.
- Ну, смотри в оба, - сказал он. - Если появится кто-нибудь из жандармов, сразу же предупреди нас.
Через несколько дней стали прибывать и остальные партизаны, а вместе с ними и первые группы из Кричимского отряда. Георгию Чолакову, да и другим тоже понравилось выбранное нами место. Лагерь ожил. Наши связные Петр Вранчев и Димитр Чучулев привезли из села первые телеги с продуктами. Очень часто нам доставляли продукты из Батака и из лесничеств в Широкой Поляне, Беглике и Дженевре, где работали наши люди. Через Чепинский районный комитет партии, связь с которым была восстановлена, удалось организовать покупку бай Петру (Зяблику) лошади и телеги, и тот постоянно привозил из Чепино муку, фасоль, мясо. Зяблик ночевал у Кольо Гранчарова на Кара-Тепе. Постелью ему служил огромный сундук, стоявший у двери.
- Иди спать сюда - кровать же широкая! - убеждал его Кольо, но дед твердил свое:
- Ты, Кольо, ничего не понимаешь! Я буду спать [87] здесь, потому что в любую минуту могут нагрянуть жандармы. Тогда я спрячусь за дверью и, если они только вздумают подойти к тебе, нападу на них сзади и помогу тебе вырваться. Ты только глянь, какой у меня топор!..
На месте, где мы собирались разбить лагерь, все с энтузиазмом принялись за работу, пустынно здесь становилось только тогда, когда осенний день угасал и на леса спускалась ночная тьма. Там оставались только охрана и кашевары. Продукты мы хранили в глухом месте, в 30 минутах ходьбы от лагеря, где собирались построить землянку, после того как выпадет снег. Мешки с мукой спрятали между ветвями елей, а картошку зарыли в землю. Около этих "складов" мы свалили несколько громадных деревьев, будто сломленных бурей, чтобы никто не мог ничего заметить.
С приближением зимы замолкли птицы, лес стал совсем безлюдным - не слышались уже ни удары топора, ни взвизгивания пилы. В округе появились голодные волки.
Первым мы приметили крупного матерого волка. Каждый вечер, едва солнце скрывалось за Суоджаком, он появлялся в пади под нами и начинал протяжно и жутко выть. Через несколько дней их там собралась целая стая. Вечером волки подходили совсем близко, но нападать на людей, видимо, не решались и через какое-то время исчезали.
- В лесу остались только мы да волки. Мы теперь что-то вроде лакомой добычи для стаи, - уверял бывалый охотник Ангел Чаушев.
Как-то Георгий Чолаков поручил мне и Тодору Коларову за ночь испечь хлеб для отряда. Мы прихватили с собой полмешка муки, жбан с водой, небольшое сито и отправились искать подходящее для этой работы место.
Стараясь отойти подальше от места будущей землянки, чтобы не выдать ее расположение, мы отшагали несколько километров. Пересекли овраг с ручьем и направились в глухую падь. Продвигались с большим трудом. Коларов был грузным и неповоротливым, к тому же страдал острым ревматизмом и из-за этого быстро уставал.
- Ой, так долго я не могу идти. Слушай, давай отдохнем немного, - предложил он.
Коларов любил молодежь и охотно беседовал с нами, хотя и несколько наставническим тоном. Ему многое пришлось [88] пережить, он участвовал в Сентябрьском восстании, много лет жил в СССР как политэмигрант. Так что жизнь его была полна всяких событий и бесчисленных встреч. Очевидно, он был очень впечатлительным человеком, потому что помнил многое, иногда даже самые мельчайшие подробности. Когда он рассказывал, возвращаясь в прожитые годы, мы невольно погружались в мир его воспоминаний.
Только мы присели, как до нас донесся одинокий вой старого матерого волка. Вой то стихал, то вновь усиливался - протяжный, мрачный и зловещий. Стая начала собираться. Мне стало не по себе. И даже лес вроде бы насторожился.
Я взял часть груза у Коларова, и мы снова двинулись в путь. Шли осторожно, прислушиваясь после каждого шага. Стая шла за нами следом. Казалось, что волки вот-вот набросятся на нас - сначала они держались на внушительном расстоянии, потом стали смелее.
Остановившись около какого-то ручья, мы поспешили разжечь костер - ведь зверье боится огня. Языки пламени охватили хворост, и темнота сразу же отступила за деревья. В тридцати шагах от нас сверкали глаза хищников. Они кружили вокруг, но не решались напасть. Я схватил горящую головешку и бросил ее в волков. Оскалив зубы, они чуть отошли назад, но не разбежались.
- Давай займемся делом. Они почувствуют, что мы партизаны, и не тронут нас. И Хаджи Димитра убили люди, а волки только облизывали его раны{16}, - попытался шутить Тодор Коларов.
Мы нашли несколько больших плоских камней и соорудили из них печь. Потом постелили брезент в предварительно выкопанную небольшую яму и замесили тесто. Когда первые лепешки подрумянились и запахло подгоревшим тестом, Коларов, с трудом наклонившись, начал их переворачивать.
Через несколько часов мы испекли уже сотню лепешек. Бай Тодор устал все время наклоняться и присел. Уже не вставая, он орудовал возле печи, готовые лепешки [89] укладывал в мешок, чтобы они дольше сохранялись свежими.
- Их, конечно, не хватит, чтобы накормить всех досыта, но пусть хоть они будут свежие, как пышки, - бормотал он себе под нос. - Пусть едят на здоровье...
Вдруг он вспомнил о волках, всмотрелся в темноту и воскликнул:
- Хм! Уже и след простыл, посмотри! Я же говорил: они поняли, что мы партизаны...
На рассвете, усталые и продрогшие, мы вернулись в лагерь. Коларов отправился искать овечий тулуп, чтобы отогреть поясницу и ноги. Ревматизм никак не давал ему покоя.
В конце октября прибыли и последние партизаны из Кричимского отряда. Среди них оказалась и единственная женщина Макри Апрахемова - Катя.
Мы начали строить землянку. Работали ночью при свете костров. Если бы случайный путник заглянул в это глухое место и увидел наши мелькающие в отблесках огня фигуры, то, наверное, решил бы, что попал в самое пекло к чертям. Одни копали яму для землянки на 36 человек, другие распиливали срубленные сосны, третьи переносили их к месту строительства. В тишину осенней ночи врывались резкое визжание пил, удары топоров и возбужденные разговоры занятых делом мужчин.
Наша партизанская "казарма" получилась просторной и очень массивной. Для стен мы использовали стволы сосен, перекрыв их сверху балками, а щели забили мхом и сухой травой, чтобы не проникал холод. Стены снаружи утеплили дерном, а крышу - несколькими слоями соломы и земли. Внутри соорудили два ряда нар, а отяжелевшую от земли крышу подперли столбами. На одной из этих подпор Петр Марджев прибил подставку для двух наших радиоприемников, а посередине землянки мы поставили две невысокие печки на ножках.
На нарах каждому было выделено место. Георгий Чолаков, его брат Никола, Кочо Гяуров и я - все мы провели столько времени вместе, что и в землянке решили устроиться рядом. Никола Чолаков - хороший хозяин - любил порядок и нас приучал поддерживать его. Он сделал несколько полок, прибил их над нарами и, довольный собой, объявил:
- Ну, теперь забирайтесь и раскладывайте свои вещи! [90]
http://militera.lib.ru/memo/other/semerdzhiev_a/04.html
Док. 623700
Перв. публик.: 15.02.80
Последн. ред.: 31.03.10
Число обращений: 0
Атанас Семерджиев. Во имя жизни
|
