Через несколько дней после нашего прибытия в отряде состоялось собрание. Мы уселись на поляне под огромными елями, и Любен Гумнеров объявил повестку дня. Предстояло обсудить тревожившие нас настроения некоторых партизан, что пришли из долины. Они были недовольны тем, что им пришлось перебраться в Батакские горы, и хотели вернуться в родные края.
Обстановка накалилась уже с самого начала собрания. Высказались Гумнеров, Георгий Чолаков. Взяли слово и другие. Они считали, что подобные настроения только ослабляют отряд, и осудили их.
Те же, кого критиковали, молчали. Нелегко признавать собственные ошибки перед товарищами, да к тому же когда среди них есть и такие, как мы, безбородые юнцы. Труднее всего пришлось пожилому партизану с широким скуластым лицом, участнику Сентябрьского восстания. Он сидел на краю поляны, покусывая травинку, и неприязненно посматривал на нас - молодых.
Встал Методий Хаджийский - побледневший, но уверенный в себе. Он с жаром набросился на "местнические" настроения. Тогда мы легко произносили подобные речи, нам казалось, что мы уже взрослые и это дает нам право судить и осуждать. Методий говорил столь искренне и горячо, что слова только усиливали его собственную убежденность.
Взял слово и Данчо Пачев. Да, молодые порой бывают слишком решительны! Встав в позу завзятого оратора, Данчо обратился к пожилому партизану, упрекая его в том, что именно он больше всех говорил о возвращении в родные края. "Он обязан высказаться, мы ждем от него объяснения!" - увлеченно ораторствовал Данчо. Был он маленького роста, с мелкими, но очень выразительными чертами лица, а в своей ученической куртке и синих брюках-гольф казался еще меньше. Данчо говорил, а пожилой партизан все больше хмурился. Под конец он не [62] выдержал, встал с места и, махнув рукой, ушел с поляны.
Собрание закончилось поздно. Однако, осудив "местничество", мы так и не уяснили задач отряда, который делал свои первые шаги. А ведь именно эти вопросы предстояло решать.
С собрания я шел с двояким чувством: я был согласен с критикой, с высказываниями товарищей, но в то же самое время испытывал чувство обиды за тех, кто подвергся столь резкому осуждению. Особенно переживал за пожилого товарища...
После собрания, когда все немного успокоились, мы занялись организацией кружка марксистского просвещения.
Первую беседу - о первобытном строе - поручили провести Тодору Коларову (бай Горан). Он долгое время жил в Советском Союзе как политэмигрант, и это давало нам основание считать его самым просвещенным среди нас. Усевшись на крутом склоне прямо на траве, все слушали его с большим вниманием. Крупный, широкоплечий, он говорил каким-то тихим и мягким голосом, столь не вязавшимся с его фигурой. Глаза смотрели на нас добродушно и даже, как мне казалось, ласково. Некоторые вопросы его настолько увлекали, что он останавливался на мельчайших подробностях, а другие просто упускал. Конечно, не все из того, что он имел возможность изучать в Советском Союзе, сохранилось в его памяти, но беседу Коларов провел с большим старанием.
Со следующей беседой выступил Любен Йовчев, познакомивший нас с рабовладельческим обществом. После этого Методий Хаджийский рассказал о феодальном строе. Мы проявляли к этим занятиям большой интерес. Задавалось много вопросов, и возникали оживленные обсуждения. А в свободное время каждый торопился взяться за книгу.
И только Никола Чолаков и Божан считали, что их время миновало и не стоит забивать себе голову столь сложными вещами.
- Нет, друзья, эти занятия не по мне, - отшучивался Божан. - Вы молоды, вот и учитесь...
- И в рабоче-крестьянской республике кому-нибудь надо будет землю копать. Не всем же учеными быть... - вторил ему бай Никола. [63]
Но и они ходили на беседы, внимательно слушали и вместе со всеми старались вникнуть в смысл того, о чем говорилось.
В начале июля в отряде заговорили о предстоящей встрече с представителем Пазарджикского окружного комитета партии или даже Центрального Комитета партии. Законы конспирации не позволяли нам проявлять излишнее любопытство, но тем не менее мы все же пытались кое-что разузнать. Удалось выяснить только одно: товарищ, которого ждали, останется в отряде на несколько дней.
- Такой человек, - утверждал Никола Чолаков, - не придет к нам только затем, чтобы воды напиться. Может, он нас пропесочит, а может быть, на свадьбу пригласит.
Под "свадьбой" бай Никола подразумевал начало активной боевой деятельности.
Но тут в разговор вмешался Тодор Коларов:
- Да ты посмотри, сколько нас - двадцать человек. Партия не может оставить нас вот так, без руководства.
В число партизан, выделенных для этой встречи, попал и я. Мы отправились в путь, когда уже начало темнеть. Горный ветерок затих, но еловый лес никак не мог успокоиться. Когда совсем стемнело, лесные шумы замерли. Луна еще не взошла, но верхушки деревьев уже посеребрились от ее сияния. По безлюдным полянам лениво несла свои воды река.
В нашей колонне то и дело слышался шепот - ночная прохлада придавала нам бодрости.
На условленное место встречи мы прибыли на рассвете. Георгий Чолаков обошел всю поляну около полуразрушенного здания бывшей погранзаставы и послал трех человек в боевое охранение. Я и Божан остались у дороги на Кара-Тепе.
Сначала мы бодрствовали: полагая, что ответственные товарищи, которых мы ждем, придут рано, ни я, ни Божан не хотели упустить их появления. Но прошел час, второй, третий. На дороге никто не показывался. Мы находились на самом солнцепеке и тщетно старались найти тень под редкими соснами. Воздух, накалившись, как печь, дрожал. Мухи роями вились вокруг нас и кусались так, будто мы смазаны медом. Нас стало клонить ко сну, [64] но никто так и не появлялся. Кругом мертво. Ни лесорубов, ни возчиков, ни скотины.
- А! Да ведь нынче-то петров день, все спустились с гор в села! - догадался Божан.
Лишь после обеда Георгий Чолаков подал нам сигнал оставить свой пост. Я растолкал Божана, который, раскинув руки, спал на траве, и мы направились к заставе. Там мы застали Манола Велева и еще одного, незнакомого человека. Они пришли не из Кара-Тепе, откуда мы их ждали, а с вершины Малка-Сютка. Представителя Софии не было, но Манол передал нам указания Центрального Комитета.
Согласно этим указаниям отряд предстояло разделить на четыре группы. Первая группа должна перейти в западную часть Среднегорья, вторая - в горы около села Варвара, а третья - в горы над селами Паталеннца и Ветрен-Дол. В новых районах эти группы должны были развернуть политическую работу среди населения и стать ядром для создания новых отрядов. Часть отряда оставалась в Батакских горах. Ей поручалось подготовить площадки для заброски оружия по воздуху и составить топографическую карту местности. Группе предстояло организовать прием оружия и переправку его во вновь создаваемые партизанские подразделения.
Новый товарищ, Нено Стоянов, прибывший вместе с Манолом, был среднего роста, коренастый. На лице его выделялись острый, резко очерченный подбородок да аккуратно подстриженные усы. Одет он был в светлый спортивный костюм, ярким пятном выделявшийся на фоне нашей помятой и изношенной одежды. И даже рюкзак, который он снял со спины, был совсем новенький. Партизаны с любопытством рассматривали его, а Георгий Чолаков, улыбнувшись, сказал:
- Здорово ты разоделся! Знал, куда шел!.. Эх, если бы удалось покрасить нашу одежду или поменять, а то больно уж она пестрая, в глаза бросается.
Вечером, еще до того, как взошла луна, вся наша группа отправилась обратно в лагерь. Лес стоял темный, глухой. Около старых лесопилок над Стойчевым Полце светились огоньки. Шли молча, и наши искривленные тени безмолвно следовали за нами по камням и придорожному кустарнику...
Нено Стоянов и Манол упомянули имя Антона [65] Иванова{12}. На недавно закончившемся процессе над членами ЦК шестерых подсудимых приговорили к смертной казни. В их числе был и Антон Иванов. В эту ночь и родилась идея - когда наш отряд станет грозой для врага, назвать его именем Антона Иванова.
http://militera.lib.ru/memo/other/semerdzhiev_a/03.html
Док. 623695
Перв. публик.: 15.02.80
Последн. ред.: 31.03.10
Число обращений: 0
Атанас Семерджиев. Во имя жизни
|
