В начале марта пришло сообщение от Васила Василева (Цикаты), чтобы я немедленно явился к нему по важному делу.
Стало уже теплее, и в полдень старики в Черногорово грелись на солнышке, сидя перед своими воротами. Возле них возились ребятишки.
У Цикаты я застал Кочо Гяурова. Мы не виделись уже почти два месяца. Он осунулся, похудел, но старался держаться бодро. Нам столько хотелось рассказать друг другу, я даже начал расспрашивать Кочо, но Циката прервал меня: [35]
- У вас еще хватит времени наговориться. Принято решение о вашем переходе на легальное положение и возвращении в город. Отсюда отправитесь в Пиштигово, а там вас разыщет человек из Пазарджика. Он и устроит встречу с нужными людьми в городе.
- Что?... - спросил я в недоумении.
- Я передаю вам то, что приказано! - повторил Циката.
Это сообщение никак не укладывалось у нас в голове. Кочо подался вперед, лицо его сделалось злым. Я знал, что он вот-вот сорвется.
- Чье это распоряжение? - резко спросил Кочо.
- Это решение окружного комитета РМС. Провал оказался частичным, на процессе никто не упоминал ваших имен, и товарищи считают, что вам надо легализироваться, - спокойно ответил Циката.
Сложный вопрос!.. Это был слишком серьезный шаг, последствия которого трудно предугадать. Что ни говори, а трехмесячные скитания кое-чему научили нас и, по крайней мере, освободили от идеализированных представлений о многих вещах. В данном случае мы были убеждены в том, что на процессе нас не тронули из вполне определенных соображений. Не забыли мы и истории с нашим соучеником Йорданом Пачевым. Тот ушел одновременно с нами, однако дней через десять ему приказали вернуться в город, и Йордану удалось избежать ареста только благодаря нерасторопности полиции.
Чем дальше мы обсуждали создавшееся положение, тем яснее становилась абсурдность переданного нам решения.
Ночью перебрались в Пиштигово. Взяли продукты у бай Анчо и отправились в их сад за селом. Устроились в том же сарае, где Еньо прятал зерно, из-за которого произошла тогда вся эта история.
Вблизи проходило Пазарджикское шоссе, а через сады жители протоптали дорожку, ведущую в село. Следующий день оказался базарным, по шоссе с грохотом проезжали телеги, поскрипывали запряженные волами арбы. До нас доносились оживленные разговоры.
Уже к вечеру пиштиговцы начали возвращаться из города. В одиночку, по двое или группами они проходили по дорожке возле сарая. Сквозь щели мало что удавалось разглядеть, но по звуку шагов и разговорам нетрудно [36] было определить, молод человек или стар, выпил или трезвый, доволен собой или сердит. Тепло солнечного дня все еще разливалось вокруг, а мы, как кроты, сидели в полумраке сарая, со страхом прислушиваясь ко всему происходящему и с нарастающим беспокойством ожидая наступления темноты.
Уже смеркалось, когда с шоссе донесся неясный шум. Заржала лошадь, и на мокрой дорожке послышались шаги каких-то людей. Они приближались к сараю. Мы замерли.
- Мы здесь как в западне, - тихо прошептал Кочо и умолк.
Совсем близко послышались веселые голоса.
- Ничего опасного, - сказал я на ухо Кочо. - Эти тоже возвращаются с рынка и пройдут мимо.
Я не отрывал глаз от щели: кто-то перепрыгнул через канаву, полную воды, другой пролез между голыми ветвями фруктовых деревьев и очутился прямо перед нашей дверью.
- Это сарай Анчо! - воскликнул он. - Здесь Еньо прятал зерно. Может, поглядим, что там теперь?
Я отпрянул от щели, а говоривший стал давить на дощатую дверь руками.
- Заперто на ключ, но если поднажать, можно открыть, - прокряхтел он.
Мы затаили дыхание. Дверь действительно закрыта на ключ, но она не выдержит, если на нее нажать сильнее. Возможно, крестьяне и не сделали бы нам ничего дурного, но среди них мог оказаться недобрый человек, и для бай Анчо это кончилось бы большими неприятностями.
Изо всех сил мы упирались в дверь, готовые защищать ее от натиска извне. За дверью еще какое-то время слышалось тяжелое дыхание, потом этот человек припал к одной из щелей, пытаясь рассмотреть, что же там внутри. Но в сарае было темно, свет едва-едва проникал между досками, растворяясь в густом сумраке.
- Да ладно, оставь, ничего там нет, - вмешался другой крестьянин.
Они заспорили, все время упоминая Еньо, - должно быть, у них были с ним какие-то свои счеты. [37]
- Вот сломаю дверь - и пусть он ее чинит! - рассердился тот, кто пытался открыть сарай.
Второй рассмеялся:
- Брось ты это дело! Вон уже стемнело совсем. Я пошел...
Наконец-то прошел этот день. Мы вышли из сарая, чтобы поразмяться и подышать свежим воздухом. Мрак окутал голые ветви старых яблонь. Пришел Еньо.
- Почему ты один? - встретили мы его. - А где товарищ из города?
- Ждали его, ждали, а он так и не появился.
Мы все же решили отправиться в город. К полуночи добрались до пригородных домов. Еньо пошел в город один, а мы сошли с дороги и улеглись в колючих кустах. Хлеба уже выросли на целую пядь. На фоне ясного неба мерцало электрическое сияние города. Где-то в стороне тяжело пыхтел паровоз.
Примерно через час Еньо вернулся с секретарем окружного комитета РМС. Тот подтвердил: принято решение, чтобы мы легализировались.
- Да мы тотчас же угодим в полицию! - возразил нахмурившийся Кочо. - И о чем только думают в комитете?
Однако вскоре выяснилось, что Иван Тотляков, Атанас Кадийский и большинство членов комитета придерживались мнения, что решение о легализации было принято неправильно, и согласились с нашим отказом выполнить его. Наступала весна, и самое трудное оставалось позади.
Мы мечтали попасть в Батакский отряд. О нем ходили легенды. Партизаны в них выглядели героями, все были вооружены автоматами, пулеметами, увешаны гранатами. На нас это производило особое впечатление, поскольку, кроме старенького пистолета, у нас ничего не было.
Однако из-за провала, вызванного Колунчевым, связь с Батакским отрядом никак не удавалось восстановить, а перебираться из одного пазарджикского села в другое становилось все более опасным и рискованным. Поэтому-то мы и выразили желание перебраться в Чепинскую котловину. Секретарь окружного комитета РМС уехал за решением в Лыджене, а мы остались дожидаться результатов на квартире Ивана Тотлякова. [38]
