Судебное заседание по делу Ивана Пашова, Бырзьо Боянова и их товарищей было назначено на 10 февраля. Оно проводилось пловдивской коллегией военно-полевого суда. В качестве свидетелей вызвали и многих учителей. Самые тяжелые обвинения были выдвинуты против находившегося на нелегальном положении Методия Хаджийского и Бырзьо.
Когда слушали свидетелей, прокурор, располневший подполковник в очках, обратился к преподавателю естествознания: [28]
- Что вы можете сказать о подсудимых? Чем они интересовались, имели ли влияние в классе?
- Да, господин прокурор. Оба очень способные ученики с разносторонними интересами, пользовались авторитетом и влиянием среди учеников, - ответил учитель.
Прокурор остался доволен. Повернувшись к судьям, он подчеркнуто сказал:
- Неужели не ясно, господа судьи, что их так называемые внеучебные интересы на деле не что иное, как участие в марксистском движении? К тому же они пользовались влиянием в классе, вели агитацию среди учеников и старались привлечь их на свою сторону, а уже одно это является противозаконным.
Однако классная наставница Бырзьо, хотя и не разделявшая убеждений своего ученика, высказалась о нем весьма похвально. Председатель суда прервал ее:
- Все это, уважаемая барышня, отнюдь не свидетельствует о том, что он не коммунист. Месяц назад мы уже проводили подобный процесс над учащимися. И на нем выяснилось, что один из любимцев учителей являлся организатором коммунистической группы...
Матев явился в суд как свидетель обвинения. Его сопровождал один из агентов политической полиции. Провокатор прятал свою птичью голову в поднятый воротник ученической шинели и ни разу не посмел взглянуть на подсудимых. Поскольку против Ивана Пашова не удалось собрать серьезных улик, Матев в своих показаниях старался оклеветать главным образом его. Пашов не выдержал и, возмущенный, крикнул:
- Это ложь! Я не знаю тебя. Кто научил тебя всем этим выдумкам?
Матев от неожиданности запнулся, растерялся и уже не вымолвил больше ни одного слова. Председатель суда махнул рукой, и провокатор поспешил скрыться среди публики.
После трехдневного слушания дела суд вынес приговор - Методия Хаджийского и Бырзьо Боянова приговорили к 15 годам строгого тюремного заключения; по отношению к Ивану Пашову и остальным ребятам суд ограничился строгим предупреждением.
Председатель суда после зачтения приговора, обращаясь к оправданным, не мог удержаться от очередного нравоучения: [29]
- Кто в молодости не стремился к преобразованиям, не увлекался идеями коммунизма - у того нет сердца; но тот, кто после тридцати лет жизни продолжает быть коммунистом, - у того нет разума...
На площади перед судебной палатой тускло светило февральское солнце. Вдоль тротуаров текли мутные потоки - таял снег. На улицу вышли все вместе, но одних выпустили на свободу, а Бырзьо вернули в следственную камеру старой пловдивской тюрьмы забрать свои пожитки. Подсудимые с нетерпением ждали его, чтобы узнать, чем кончился суд. К Бырзьо подошел закованный в цепи, приговоренный к смертной казни Пантелей Пачов:
- Не отчаивайся, парень! На будущий год братушки{9} будут поить коней в Дунае. - И он обнял Бырзьо за плечи.
Собрав вещи, Боянов попрощался с Пачовым и остальными товарищами, и его повели к вокзалу.
В арестантском вагоне оказалось тепло. Бырзьо разморило, и он заснул. Ожидание беды порой мучительнее, чем сама беда. Теперь все уже позади: и прокурор с его обвинительной речью, и сам приговор...
Бырзьо проснулся уже на станции Пазарджик. Значит, ему придется отбывать свой срок в пазарджикской тюрьме. На него надели наручники, и он с каким-то равнодушием посмотрел на матовый блеск их острых зубцов, потом на полицейских, по лицу его скользнула усмешка.
Весть о том, что произошло, дошла и до нас. Рассказывали об этом иногда с многочисленными подробностями, как о чем-то необычном, или же просто приводили как факт. Ведь каждый из нас жил под угрозой, каждому приходилось сталкиваться с опасностями и лишениями. Но будет несправедливо, если я скажу, что мы всей душой не болели за своих товарищей. Тюрьма представлялась нам чем-то страшным и непреодолимым, и, когда становилось известно, что кто-то убит или осужден, мы забывали о собственных тревогах и с простодушием молодости думали о том, что к нам судьба все же оказалась более милостивой...
Предстояло пережить тяжелую зиму - нас ждала неизвестность, растворявшаяся где-то в глубине нашего сознания, так же как и дали снежных равнин... [30]
