21 год назад в мае 1988 года начался вывод войск из Афганистана, который завершился 15 февраля 1989 года. После 9 лет и двух месяцев мы наконец осознали, что, нельзя силой оружия заставить другой народ подчиниться нашей воле. И если это так, то ради чего мы положили в афганскую землю полтора десятка тысяч жизней молодых солдат и офицеров.
Хотя, может быть, солдатское мужество на чужой земле стоит каких-то иных измерений? Не количественных и не медальных? Не знаю.
Просто прочитайте эти воспоминания двух людей, прошедших Афганистан и встречавшихся там — на поле боя.
В чем-то они о разном, а в чем-то об одном…
Отрывки из воспоминаний бывшего начальника Главного управления боевой подготовки Вооруженных сил РФ генерал-полковника Александра Ивановича Скородумова (в Афганистане служил командиром 149-го полка 201-й дивизии, подполковник).
В августе 1986 года, после двух лет и трех с половиной месяцев службы в Афганистане, мне наконец-то пришла долгожданная замена. Я уже почти передал должность командира полка, собрал свои вещи… Тут вызывают в штаб дивизии, и командир 201-й ставит мне боевую задачу: десантироваться моему полку в провинции Герат, близ населенного пункта Кокари-Шаршари (это около афганско-иранской границы), и уничтожить склады с оружием и боеприпасами, принадлежащими банде моджахедов под командованием известного полевого командира Исмаил-Хана.
А в Афганистане, надо сказать, у нас, у военных, была традиция: если офицеру пришла замена, на выполнение боевой задачи его не посылать. Но не будешь же об этом говорить своему командиру дивизии…
…Пять суток полк был в бою: и обстреливали нас сутками, и на минные поля мы натыкались, и без еды и воды находились. Это самое страшное в Афганистане — остаться без воды в ужасающую жару, да еще в момент непрерывного многосуточного боя с моджахедами. Губы от жажды сохли и трескались, голова от обезвоживания организма кружилась. А `вертушки` с запасом еды и воды не могут сесть, потому что их непрерывно обстреливают, да и сядут, как к ним подобраться — сплошное минное поле.
Через пять дней укрепрайон был нами взят, и банда Исмаил-Хана разбита… И у нас были потери… Двадцать с лишнем лет прошло с тех пор, но я и сейчас горжусь мужеством многих своих солдат…
К одному из них у меня была особенная `любовь`, если не сказать изжога. Ох, и приходилось мне и командирам подразделений с его выкрутасами разбираться. То какой-то междусобойчик, то в столовой у поваров что-то слямзили, то на складе чего-то не хватает. И везде он, сержант Сафин. Ильясом его звали.
…А в том бою… он под ураганным огнем раненых на себе вытаскивал и первую помощь им оказывал… и отстреливался… и по минному полю первым шел… и подорвался на мине. Правую ногу взрывом оторвало, а левая вся в осколках. И он, истекающий кровью и от ужасающей боли сквозь зубы в перемешку с матом, шепчет подползающему к нему товарищу: `Не подходи, подорвешься`. Вколол тот ему бешеную дозу промедола. И будучи в полном сознании и ясном уме, зная, что подходить к `вертушкам` опасно, — там мины, Ильяс просит друга разрядить в него очередь. Но у солдата выстрелить в Ильяса не поднялась рука (звали того солдата Абдурахманом Магомедовым, родом он из Цумадинского района Дагестана. — В. И.). Только вечером, когда стемнело, мы эвакуировали раненых вертолетом.
…Прошло двадцать с лишним лет, пройдут еще годы, но и в конце своей жизни мне не забыть солдатское мужество.
Из воспоминаний старшего сержанта, кавалера двух орденов Красной Звезды Ильяса Дауди
Это было в конце июня — начале июля 1986 года в афганской провинции Тахар. Нашему 149-му полку 201-й дивизии совместно с подразделениями 66-й отдельной мотострелковой бригады (ОМБ) и 56-й десантно-штурмовой бригады (ДШБ) была поставлена задача в течение 7—10 дней блокировать афганские кишлаки вдоль трассы Кундуз — Файзабад для проводки наших автомобильных колонн с боеприпасами, продовольствиям и нефтепродуктами.
Мой БМП-2, а я тогда был 19-летним старшим сержантом, заместителем командира взвода, стоял напротив дувала (дома) в местечке Мулла-Гулям, расположенном недалеко от г. Ханабад. Нас было 7 человек. Пятеро моих солдат — экипаж БМП и парторг полка — капитан с украинской фамилией. Нашему взору предстала такая картина: бородатый дехканин с перевязанным платком на спине в виде люльки, где сидел совсем маленький ребенок, собирал колосья пшеницы. Рядом трудились два мальчика лет 8—10 и старая сгорбленная женщина. К концу дня, когда солнце уже закатило за горы и мучавшая нас жара немного спала, бородатый дехканин подошел к нам.
Парторг, видимо, в это время закемарил в БМП, и я оставался за старшего. Афганец говорил на своем дари, активно жестикулируя.
Я понял, что эти два малолетних мальчика — сыновья, а дома еще один сын — инвалид, а в платке-люльке маленькая дочка, мать которой умерла при родах. А та сгорбленная старуха — мать этого дехканина. Все они трудятся в поле, выращивают хлеб, и это единственный источник их существования.
За 3—4 дня они должны убрать весь урожай. Но если мы — русские солдаты откроем огонь, то сгорит весь их хлеб, и они умрут с голоду. Я попытался успокоить Шираги, так звали дехканина.
Своим молодым бойцам, а они и по возрасту, и по сроку службы в Афганистане были еще младше меня, я приказал вытащить трассирующие пули из `магазинов` и без команды не стрелять.
В эту и следующие ночи была тишина. И от этого спалось неспокойно. Даже было как-то жутковато. Постоянно просыпаясь ночью, я окликивал караульного. И когда он не отвечал, вскакивал и искал закемаревшего бойца. Наутро нашему взору представлялась та же картина. Шираги вместе со своими сыновьями и старухой упорно трудился в поле. Как-то в конце дня я подозвал Шираги и, угостив его чаем, пригласил вместе с сыновьями на ужин. Сказал, что я тоже мусульманин, из Татарстана, зовут меня Ильяс. Прочел ему `Ля илляха иль Аллаха…`
Приготовил я татарский плов из говяжьей тушенки. Сидим рядом под навесом, устроенным между БМП и столетним деревом, мы, советские солдаты: я —татарин, парторг полка — украинец, мои бойцы — два узбека, башкир, русский и белорус, и афганец Шираги с тремя своими малолетними сыновьями.
Каждый день в конце рабочего дня я приглашал Шираги и его сыновей на ужин. Так прошло несколько дней.
Только парторгу нашему от такой жизни было неуютно. Окликаю я по ночам караульных, очень часто в ответ тишина. И капитан-парторг тоже не спит, все понимает. День, кажется, на пятый он наконец не выдерживает. Вызывает меня: `Сафин? Заканчивай этот балаган и неуставные отношения. На посту ты не стоишь, ешь плов с афганцами, прекращай. Начинаем жить по уставу`.
Короче, теперь мы едим свою солдатскую кашу холодную и заедаем холодной тушенкой, капитан ест то же самое.
Как-то утром будит меня Шираги и угощает горячими свежими лепешками и простоквашей, а парторг сидит на броне и давится холодной тушенкой. После такой трапезы снова вызывает меня и говорит: `Черт с тобой, басурманин, давай жить как прежде`.
Так прошли последние дни нашего стояния. Через день предстояло идти в место постоянной дислокации. После ужина Шираги мне говорит: `Я сейчас приду`. Через пять минут появляется мой Шираги, но не как обычно по дороге из кишлака, а буквально как из-под земли, да не один, а с ним еще трое бородатых мужчин. Я сразу понял, что они не обычные покупатели соляры и армейского провианта. Это — `духи`.
Один из них сносно говорил по-узбекски. Обращаясь ко мне по имени, он начал разговор об опасности для меня, мусульманина, находиться среди советских солдат, пришедших на чужую афганскую землю. А в конце разговора предложил пойти с ними, чтобы у меня, мусульманина и хорошего человека, был здесь свой дом и своя жена.
Я вежливо ответил, что мой дом в Татарстане. Там ждут меня отец и мать, младший братишка. Я поблагодарил афганцев за доверие ко мне, и мы по-приятельски расстались.
На следующий день Шираги появился в поле несколько позднее обычного. Вид у него был, как мне показалось, несколько огорченный. Может быть, из-за моего отказа.
Я уже не помню, под каким предлогом двинул на машине ротного к нашему автопарку и выменял у прапорщика свой трофейный пистолет Beretta на два мешка риса, мешок муки, ящик сливочного масла и говяжьей тушенки. Все это `бескорыстный` прапорщик привез мне вечером, тайно.
Рано утром мы снимались. Семья Шираги и он сам были уже в поле. Я попрощался с ним и его сыновьями и передал ему рис, муку, тушенку и масло. Он не ожидал получить от меня такие подарки. Прослезился, потом обнял меня. Я его тоже. Вскочил на БМП, и мы уехали.
Больше я Шираги не видел.
…Прошло уже более 20 лет с тех пор. Жив ли мой Шираги? Его детям уже за тридцать…
Помнят ли они татарский плов…
P.S. Прошло 22 года, и они встретились на юбилее 149-го полка: генерал-полковник Александр Скородумов и его бывший солдат Ильяс Сафин. Тяжелое ранение, госпитали в Кабуле и Ташкенте, протезы на ноге (ампутирована правая нога выше колены, а левую ели сохранили). В 1991 году Ильяс с отличием окончил Институт нефти и газа им. Губкина в Москве. Уже лет десять как Ильяс изменил фамилию, он теперь не Сафин, он — Дауди. У них с женой пятеро детей. Четыре девочки и один мальчик — зовут Дауд. А любимое блюдо у него по-прежнему татарский плов, где рисинка к рисинке, свежее мясо и много зелени.
В мае 2009 года Ильяс улетел в свой родной городок Азнакаево, что в Татарстане. В нем всего 30 тысяч с небольшим жителей — и 8 погибших в Афганистане, и еще 9 погибших в Чечне. Побыл с их матерями, оказал помощь…
