Эдак, году, быть может, в 84-ом, мальчишкой, узрел, - а, точнее, - услышал я привет из поразительного мира. Это была тонкая, эластичная пластинка звукового журнала "Кругозор" с цветной глянцевой открыткой, на которой были запечатлены Михайловские рощи, и звучал стариковский, артистичный, чуть глуховатый голос. Послание, извлеченное иглой звукоснимателя с гибкой пластинки, принадлежало Семену Степановичу Гейченко, директору Пушкинского музея-заповедника, к тому времени уже живой легенде отечественной пушкинианы.
Семен Степанович, что-то наговорил в микрофон (само собой, о Пушкине, о ссылке, о стихах), и этот рассказ, похожий на импровизацию, благодаря "Союзпечати" стал достоянием миллионов, нежданно-негаданно прозвучав и в комнате моего детства. Это похоже на маленькое чудо, но из памяти напрочь стерлись те звуковые дорожки, ради которых я и купил тот достопамятный журнал (наверняка, ради хитов каких-нибудь итальянских поп-артистов), а вот голос Гейченко оставил пожизненный след.
И его я до сих пор помню отчетливо, настолько необычным было детское впечатление от встречи (пусть и заочной) с этим удивительным человеком. Еще одно яркое, как вспышка фотоаппарата, зафиксировавшего навсегда неповторимый пушкинский пейзаж, свидетельство "гения места". И когда потом, позже, лет десять спустя, я открыл довлатовский "Заповедник", мгновенно оживший на страницах книжки старик Гейченко посмотрел на меня выцветшими мудрыми глазами.
Гейченко родился в Петергофе 14 февраля 1903-го года. В 1925-м закончил литературно-художественный факультет Петроградского университета. После окончания университета работал в столице фонтанов, в Русском музее и Литературном музее Пушкинского Дома. В 1940-м году, по доносу был арестован и осужден как "враг народа". Потом была война, штрафбат Ленинградского фронта, где рядовой минометного расчета Семен Гейченко потерял руку.
28 мая 1945 года старший научный сотрудник Пушкинского Дома С. С. Гейченко был назначен директором Пушкинского музея-заповедника, и начал большую и творческую работу по восстановлению родовой усадьбы Пушкиных, с барским домом, хозяйственными постройками, парком, садом, прудами. Так постепенно, за более чем пятьдесят лет напряженной творческой работы Семен Степанович Гейченко вместе со своими музейщиками возвращал последующим поколениям утраченный мир русской усадьбы, овеянной живым звучанием пушкинского стиха.
Гейченко - герой Социалистического труда, лауреат Государственной премии, автор многих книг и альбомов. - Те люди, которые сюда приезжали работать из Москвы, из Питера, были настоящими интеллектуалами и великолепно знали творчество Пушкина. Семен Степанович всегда старался поддерживать статус музея как филиала Академии наук, к которой когда-то, до определения под крыло Министерства культуры, заповедник принадлежал. - Рассказывает Римма Валентиновна Бурченкова, еще сравнительно недавно научный сотрудник музея-заповедника "Михайловское", а сегодня - глава Пушкиногорского района. - И все научные конференции, особенно августовские, посвященные приезду Пушкина в псковскую ссылку, не обходились без Семена Степановича, который собственно эти конференции и придумал. Он обладал удивительной энергетикой и способностью притягивать к себе людей. И когда Гейченко начинал говорить, то все, кто сидел в зале, действительно видели то, о чем он рассказывал. Создавались, входили в зал, какие-то, у каждого внимающего ему слушателя свои, образы. Он действительно обладал поразительным даром внушения. О другом бы сказали: "Чушь какую-то несет". А у Семена Степановича вроде бы любая "чушь" превращалась в некое действо, когда ты слушал, слышал, видел и этим наслаждался.
- Это артистический талант?
- Безусловно. Но не только артистический. Потому что далеко не каждому и артисту такое дано. Он - самородок, человеческий феномен. Личность, конечно, незаурядная. Притом, что он был очень разным. И с ним было непросто работать. Я тогда работала в Святогорском монастыре, и прекрасно помню, как сложно ему было сдать объекты после санитарного месяца. Со мной работал Михаил Ефимович Васильев, так он просто убегал, чтобы не встретиться лишний раз с директором заповедника. Семен Степанович приходил и начинал перечислять, что, по его мнению, нужно исправить. А я, человек неопытный, начинала спорить. А он брал и заворачивал так развесисто...
- Проще говоря, "посылал"?
- Слава Богу, нет, он не всех "посылал", потому что был отличным психологом, и понимал, кого можно "послать", а кого не стоит. - Продолжает Римма Валентиновна. - И находил какие-то доводы, чтобы убедить меня, что он прав, хотя прекрасно осознавал, что не прав. И в этом тоже была своего рода игра. Так он, по-видимому, строил с людьми, окружавшими его, свои отношения. Человек для него был объектом исследования, и равнодушно он ни к кому не относился. Начиная с дяди Васи, который подметал в парке дорожки, и заканчивая высокими чинами. Это свидетельство человеческой многогранности, и, по большому счету - удивительной искусство: быть со всеми на равных. Он этим искусством владел, и находил общий язык, скажем так, и с простачком, и с интеллектуалом. И как интеллектуал, так и простачок были ему интересны. Пушкина он боготворил, и, помню, ведешь экскурсию в доме поэта, как вдруг - появляется Семен Степанович, слушает, и сразу - ах! Замирает сердце, как бы при всех он не сделал замечание. В нем было все. Он мог и эпатажные вещи какие-то совершить, на которые другой не осмелился бы.
- Семен Степанович, по существу, начал с нуля, и привел заповедник к своему расцвету, когда на поляне села Михайловское собирались одновременно десятки людей.
- Да, тогда, в 70-ые, 80-ые, в стране был музейный бум. Здесь все слилось: и официальная идеология, и искренняя любовь народа, для которого Пушкин действительно "наше всё". Пушкин был откровением для очень многих людей. А более живого хранителя, чем Гейченко, в этом пространстве тогда не было. Он прекрасно чувствовал, что ждет и хочет увидеть посетитель заповедника. Отсюда его, на первый взгляд, вроде бы "причуды", когда он вешал цепь на дуб, или устанавливал валуны с пушкинскими строчками на развилках тропинок. Все эти детали прекрасно "работали". И когда в середине 90-х ребром встал вопрос о реконструкции усадеб, в коллективе музея-заповедника произошел раскол. Лично я не знала: как мне быть? Все-таки работая с Семеном Степановичем, я начала понимать, что значит это место для отечественной культуры. Снести дом-музей, к которому все привыкли, полюбили, - ведь это страшно! И я решила относиться к этому событию как к неизбежной хирургической операции: либо усадьба умрет, либо ее удастся спасти. И я ходила на могилу к Семену Степановичу, и разговаривала с ним. Может быть, это звучит идиотски, но я тогда представляла себе разговор с ним, и в итоге приняла свое решение. Возможно, что и те, кто был против реконструкции, тоже ходили и разговаривали. Потому что Гейченко был для всех нас мерилом наших поступков. Мне даже приснился сон: какое-то огромное помещение, и я, с тетрадью, веду свой внутренний монолог, и тут внезапно появляется Любовь Джалаловна, его супруга, и говорит мне: "Да, Римма, вы все делаете правильно. А вот самого Семена Степановича я не видела, но слышала его одобрительный голос. И, знаете, тот сон дорого стоил. Он подарил мне уверенность, что мы все делаем правильно.
- А его знаменитый образ: телогрейка, валенки... Это не игра на публику, подобная косоворотке и гармошке Есенина?
- Игровой момент в этом есть, но, скорее, это такая манера вживания в деревенский быт. Ведь ему, городскому человеку, все это было, наверное, непросто. Он был блестящий выдумщик. И, что называется, вживался в образ настолько, что отличить, где там вымысел, а где простая житейская необходимость, - сейчас нельзя.
- Семен Степанович - человек абсолютно неординарный, человек, из которого нельзя сделать елейную фигуру, потому что все, кто рядом с ним работал, знали, что в нем было всё. - Делится своими воспоминаниями о легендарном директоре Надежда Борисовна Василевич, сегодня начальник службы информации музея-заповедника "Михайловское". - Главное его качество - влюбленность в то дело, которым он занимался. И все знали, что он был единственным режиссером единственного театра в мире. Его слово было определяющим для всех остальных, и так, как он чувствовал эпоху Пушкина, ее не чувствовал никто. Поэтому заповедник очень отличался от других литературных музеев того времени, от Спасского-Лутовинова или Тархан. У Михайловского была своя аура, своя неповторимая атмосфера, которая притягивала сюда людей благодаря Семену Степановичу. Пушкин для него нечто близкое и родное, из чего Гейченко строил жизнь музея, как и сам музей, и люди, которые сюда приезжали, попадали совершенно в иное время. Приезжали ведь буквально со всей страны, со всего мира. И часто возвращались - забыть эти места было невозможно. А если посетитель музея встречал еще и Семена Степановича, то тогда он просто чувствовал себя счастливцем. В душе навсегда оставался след, подтверждение того, что в этом мире действительно существуют мудрость, красота и доброта.
- То есть у него был дар настоящего музейного работника?
- И не только, еще - дар провидца. Он уже в 80-ые предвидел и чувствовал то, что для других было закрыто: те общественные перемены, которые потом и случились в стране. Он видел это в людях, в окружении, а встречался он с очень многими и очень разными людьми. Это были и простые туристы, и люди высокого общественного положения - политические лидеры, ученые, художники, артисты. Калейдоскоп встреч был необычайно широк. А он к тому же обладал огромным жизненным опытом: в его жизни было всё, от взлетов до падений. Эта мудрость не давала ему, как мы сейчас говорим, "зазвездиться". Потому что он знал, что ничего в этой жизни даром не дается, и за все приходится платить.
- Что прежде всего привлекало в нем окружающих?
- Он был очень общительным, а, кроме того, обладал незаурядным актерским талантом. А еще - и талантом писателя...
- Своего рода, выражаясь современным языком, шоуменом?
- Нет. Ни в какой ипостаси шоуменом Гейченко не был. Это слово снижает его достоинство.
- Значит, художником?
Да. Он был большим художником. Он прекрасно разбирался в живописи и был актером, ценившим театр, писателем, ценившим слово само по себе. И когда он садился за стол и брал в руки перо, слова сами свободно текли на бумагу, прямо как в известном стихотворении Пушкина. Мне самой это не раз приходилось наблюдать, и всякий раз это на нас, тогда молодых сотрудников музея, производило сильное впечатления. Он спрашивал: "Ну, что ты мучаешься?" И дарил какую-нибудь мысль или фразу: "Начни вот так!".
- Вот если взять и вообразить такую нереальную ситуацию, что Семен Степанович дожил до наших дней. Как бы он себя сейчас, в новом времени, чувствовал?
- Очень неуютно. Он какой-то людской непорядочности, откровенной подлости не переносил. Несмотря на то, что он имел взрывчатый характер, и часто конфликтовал, открытого вот этого хамства он вынести не мог. Ему уже в конце 80-х стало не просто. Потому что сразу проявились люди, которые стали на него активно жаловаться, писать в различные инстанции челобитные письма. И приходилось объясняться, разбираться. И тут вдруг открывалось, что люди внутренне не соответствую тому месту, где работают. И он хотел от этих дрязг удалиться.
- В чем уникальность музея, который Гейченко создал здесь, в Пушкинских Горах, вместе со своими единомышленниками?
- Мы сейча с трудом себе представляем, как в те советские годы было сложно отстоять дворянскую усадьбу. И не просто отстоять, но и закрепить за усадьбой статус музейного места. Кроме того, что восстановить, о чем мы сейчас просто забываем. Ведь Семен Степанович пришел на разоренное после войны место. Вот, восстановленная православная часовня на Савкиной горке. Представьте, в те атеистические времена нельзя было даже звонить в колокола. И Семен Степанович взял и придумал, еще в те советские годы официального государственного атеизма, что на день рождения Пушкина в Святогорском монастыре должен звучать колокольный звон.
"Новые хроники"
culture.pskov.ru
Док. 608875
Опублик.: 13.11.09
Число обращений: 0
Бурченкова Римма Валентиновна
|
