13
Дома Нина застала Варю.
Неприятная неожиданность. Нина рассчитывала побыть одна, все обдумать, все взвесить, не хотелось, чтобы Варя видела ее смятение, ее страх.
Варя читала, как всегда, лежа на кровати.
"Весь день на ногах, - объясняла она, - надо дать конечностям отдохнуть".
- Ты что сегодня так рано?
- Занятий не было. А что?
- Ничего, просто так спросила.
- Суп и картошка под подушкой, - сказала Варя.
Даже обед сварила!
- Есть не хочется, - ответила Нина.
Она села за свой письменный стол спиной к Варе, закрыла лицо руками. Сидеть бы вот так одной, думать. Но мешало присутствие Вари с ее неискренним дружелюбием, за которым жди какой-нибудь колкости.
- У тебя что-нибудь случилось? - безучастно спросила Варя.
- Почему ты так думаешь?
- Вид странный.
- У меня все в порядке.
- Что-то незаметно.
Нина гневно обернулась к ней:
- Чего ты привязываешься, что ты хочешь?
- Спросить нельзя?
- Можно. Только, знаешь, без издевочки.
Некоторое время Варя молчала, слышался только шелест перелистываемых страниц. И это тоже мешало Нине, не могла сосредоточиться на своих мыслях.
- Что за история в школе?
Нина обернулась, уставилась на Варю.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, что там у тебя произошло? - не отрываясь от книги, сказала Варя.
- С чего ты взяла?
- Мне рассказали.
- Кто и что тебе рассказывал?
- Кто рассказывал, не имеет значения, а что мне могли рассказать, ты сама хорошо знаешь.
- И все же я хотела бы от тебя это услышать.
Варя качнула головой.
- Какой, однако, шкрабский голос.
- Я хотела бы от тебя услышать, что происходит в нашей школе, - повторила Нина.
- В вашей школе работала комиссия райкома партии. Кляузу написала Туська Наседкина, всегда была сволочь. Факты... Ну, фактов много, я не все запомнила. Отбили Сталину нос, потом за шею повесили, на собрании объявили, что он умер, а он, "слава Богу", жив. Потом, что еще... Да, Алевтина выгоняла учителей-коммунистов и заменяла их сомнительными и враждебными элементами. "Декамерона" читали, Бальмонта, Игоря Северянина, в общем, всяких контриков.
- Все же кто это тебе рассказал?
- Я тебе уже ответила - это не имеет значения.
Варя поднялась, села на кровати.
Теперь они смотрели друг другу в глаза.
- Я тебе скажу больше - тебя тоже таскали в эту комиссию. Да, да. А сейчас ты пришла из райкома. Что там было? Расскажи! Тебя исключили из партии?
Нина молчала. Все знает. Откуда? Впрочем, какое это имеет значение? Знает.
По-прежнему в упор глядя на Нину, Варя продолжала:
- Я тебе неправду сказала. У нас занятий не отменили. Я просто не поехала в институт. Пришла домой - тебя дожидалась. Я хочу знать, что происходит. Ты мне сестра все-таки!
"Ты мне сестра все-таки". Нина вздрогнула.
Какая бы ни была Варя, но ведь единственное родное существо. Кто у нее еще есть? Никого больше нет, всех растеряла. Алевтину Федоровну арестовали, не сегодня-завтра и ее арестуют. Варя, конечно, бросится хлопотать, она людей в беде не оставляет, но тут не помогут никакие хлопоты, оттуда не выпускают. И все равно Варя должна все знать: и ее могут вызвать на допрос.
Впервые за много лет Нина подумала, что Варя, и только Варя, никогда не отступится и не откажется от нее. Ей хотелось подойти к сестре, сесть рядом, положить голову ей на плечо, может быть, и всплакнуть, сказать, как нелепо рушится жизнь, кончается жизнь, потому что арест - это конец жизни, конец всему.
Но не подошла, не села рядом, не положила голову на плечо. Не могла преодолеть отчужденности, которая копилась годами, не могла преодолеть своего характера, который тоже вырабатывался годами. Только сказала:
- Да, такие обвинения школе предъявлены. А мне, помимо этого, еще многое: рекомендацию в партию мне дал Иван Григорьевич Будягин, он арестован, а я не сообщила об этом в парторганизацию; я во всем поддерживала Алевтину Федоровну, и она меня устроила в школу; и, когда арестовали Сашу, я хотела написать письмо в его защиту. - Она помолчала и добавила: - Сегодня после заседания в райкоме Алевтину Федоровну прямо на улице арестовали и увезли, а я должна явиться завтра к партследователю. Теперь мне предъявят и то, что Алевтина тоже давала мне рекомендацию в партию. - Она вытерла глаза, не сумела сдержать слез.
- После чего тебя и арестуют, - сказала Варя.
- Да, - тихо проговорила Нина, - ты должна быть к этому готова.
Варя встала, прошлась по комнате, остановилась возле Нины, провела рукой по ее плечу.
- Не плачь. Мы что-нибудь придумаем. Сколько у тебя денег?
- А что?
- Сколько у тебя денег?
Нина пересчитала деньги в ящике стола, потом в кошельке:
- Сто десять рублей.
- У меня двести рублей, итого - триста, - сказала Варя. - Достаточно. Теперь слушай меня внимательно. Сейчас ты соберешь вещи, самые необходимые, сложишь в чемодан, я выйду с чемоданом и буду ждать тебя возле "Смоленского" метро. Мы поедем с тобой на Ярославский вокзал, и ты уедешь к Максиму. Как только ты сядешь в вагон и поезд отойдет, я дам ему телеграмму, чтобы он тебя встречал. Понятно? Собирайся!
- Нет, нет, ты с ума сошла.
Варя перебила ее:
- Это ты сошла с ума! За тобой могут прийти в любое время, даже сегодня ночью. Ты - дура, неужели не понимаешь?!
- Но... - запротестовала Нина.
- Что "но"?! - зло проговорила Варя. - Ты едешь, как хетагуровка, понятно, как хе-та-гу-ров-ка! Сейчас все девки едут на Дальний Восток, нашим командирам нужны жены, вот и ты поедешь к Максу как жена. Неужели не ясно?
- Подожди, не кричи, - взмолилась Нина, - как ты не понимаешь? Завтра с утра у меня уроки.
- Дура! Уроки! А если тебя посадят, тебя что, будут возить на уроки в "черном вороне"?
- Но я должна хотя бы сняться с партийного учета.
- И они тебя снимут?! Они тебя не выпустят! Партийный учет! Плевать! Ничего с твоей партией не случится!
Варя приставила стул к шкафу, сняла со шкафа чемодан.
- На! Держи! Держи, а то брошу, грохот будет на всю квартиру.
Нина подхватила чемодан, встала с ним посреди комнаты.
Варя соскочила со стула, выхватила у нее чемодан, положила на пол, открыла, все выбросила из него.
- Складывай свое барахло!
Но Нина снова присела к столу.
- Я должна подумать.
- Думай, думай, - Варя открыла шкаф, начала укладывать в чемодан белье и платья Нины, - думай хорошенько, думай, пока ты жива еще. Открой пошире глаза и посмотри, что творится кругом - сколько в нашем доме уже пересажали. Сапожникова Вера Михайловна из третьего подъезда, художница, и ее арестовали: Сталина, видите ли, нарисовала с рябинками на лице, сделала копию с какого-то портрета, он в детстве болел оспой, а ей за эти оспинки восемь лет влепили. Мальчишки во дворе распевали: "Ленин умер, Надежда осталась, Сталин жив, Надежда пропала". Они даже не понимали, какая Надежда, что за Надежда, от кого-то услышали, подхватили, бегали и кричали: "Ленин умер, Надежда осталась, Сталин жив, Надежда пропала"... Уже посадили, родителей таскают в НКВД. Ищут организаторов, подстрекателей, кто научил да кто первый запел. Расстреливают самых главных твоих коммунистов. Посадили твою Алевтину. А ты кто? Букашка. Посадят и расстреляют. Не жалко себя, так пожалей других. Ведь там будут мучить - на Лубянке. Будут требовать показаний на Ивана Григорьевича, на Алевтину, на всех твоих знакомых, на учителей, на несчастную Ирину Юльевну. Если хочешь знать, то она мне все рассказала, и правильно сделала.
Варя разогнулась на минуту, посмотрела на Нину.
Та сидела опустив голову.
- Ведь если посадили Алевтину, значит, вашу школу объявят "гнездом", так и напишут в газете: "Гнездо негодяев и вредителей". И тебя замучают, заставят все подписать, из-за тебя посадят еще много невинных людей. Где твои выходные туфли? Ага... - Она вытащила из-под кровати корзинку, где были сложены их летние вещи. - Там ведь будут всякие вечера, есть, наверное, Дом Красной Армии.
- А если сегодня ночью за мной придут, что ты скажешь?
- Сегодня, я думаю, не придут, ведь на завтра тебя куда-то вызвали. А ты не явишься. Тебя начнут искать, а я скажу: "Понятия не имею, мы с ней уже полгода не разговариваем. Где она, у какого хахаля ночует, не знаю". И не придут они. Как только увидят, что не явилась ни в школу, ни в райком, подумают - заболела, а пока хватятся и поймут, что смылась, ты будешь уже у Макса и, как приедешь к нему, тут же иди в ЗАГС и становись Костиной. Да они и искать не станут. "Иванова Нина Сергеевна" - попробуй найди такую в России!
Нина сидела опустив голову.
- Снимай домашние туфли, - сказала Варя, - я их положу в отдельную сумочку, в вагоне понадобятся.
- Никуда я не поеду, - прошептала вдруг Нина, - я не могу убегать от своей партии. Не имею права.
Варя наклонилась, сняла с ее ног домашние туфли. Нина не сопротивлялась, но не двигалась с места.
- Ты не от партии убегаешь, ты от пули в затылок убегаешь. Зачем ты нужна своей партии мертвая?
- Все равно я никуда не поеду, понимаешь, я никуда не поеду!
Варя поднялась, схватила Нину за плечи, тряхнула, голова Нины откинулась назад.
- Что?! Не поедешь?! Тогда отправляйся сама на Лубянку. Иди, кайся! Выдавай, предавай всех, наговаривай на всех! Может быть, тогда не расстреляют, просто лагерь дадут. А если стукачкой станешь, так и вовсе не посадят. Иди, иди, - она трясла ее, - иди, выполняй свой долг! Иди! Я не желаю, чтобы они сюда явились. Иди! На!
Она сорвала с вешалки пальто Нины, бросила ей, швырнула ботики.
- Ну, одевайся, собирайся!
- Подожди, успокойся, - Нина опять поставила локти на стол, - подожди, давай все обдумаем.
Варя села на кровать:
- Хорошо, давай обдумаем.
- Допустим, я уеду, - сказала Нина, - допустим, со мной будет благополучно. Но ведь начнут таскать тебя, будут мучить тебя.
Варя усмехнулась, покачала головой:
- Господи, выкинь ты это из головы. Кто меня будет спрашивать? В крайнем случае сумею ответить им, не волнуйся. Скажу: "Я здесь фактически не живу. Спросите у соседей. Жила с мужем в другом месте. Изредка ночую здесь. С сестрой не разговариваю, поссорились еще тогда, когда вышла замуж. Весь день на работе, вечером в институте". В общем, за меня не беспокойся! Я ваших школьных дел не знаю и знать не хочу.
- Но ведь ты знала... - начала Нина.
- Кому это известно?! - закричала Варя. - Только мне с тобой. А для них я ничего не знала о твоей жизни, а ты не знала о моей. Может быть, ты уехала на какие-то курсы. В общем, хватит! Хватит валять дурака! Сейчас решается твоя жизнь. Понимаешь?! Жить тебе или не жить. У тебя есть только один шанс - сегодня же уехать к Максу. Завтра этого шанса не будет - за тобой начнут следить или сразу арестуют.
- Но и сегодня могут следить, - сказала Нина, - увидят, что уезжаю, и задержат. Тогда уже будет конец: если я убегаю, скрываюсь, значит, я действительно виновата.
- Сегодня за тобой еще не следят, не беспокойся! Может быть, проводили от райкома до дома, да и то вряд ли, ведь ты побежала в другую сторону. И уже вечер, им тоже надо отдыхать. Даже если они нас засекут, что маловероятно, но допустим, так ведь неизвестно, кто уезжает - я или ты. Если подойдут, то уезжаю я, а ты меня провожаешь, на билете ведь ничего не написано. Но все это глупые предположения, за нами следить не будут, ты спокойно уедешь. Я выйду с чемоданом - на меня никто не обратит внимания, а ты выходи через черный ход, потом по Сивцеву Вражку и по Веснина к метро. Ниночка, дорогая, я прошу тебя, образумься, успокойся, перестань бояться этого несчастного райкома, ведь там тоже каждый день сажают, они сами дрожат от страха. И оттого, что сами боятся, они тебя обязательно исключат и посадят.
Она закрыла крышку чемодана.
- Съешь хотя бы две ложки супа на дорогу.
- Ладно, налей, - согласилась Нина, у нее не было сил встать и сделать это самой. - Ты, конечно, во многом права, но всю жизнь скрываться под фамилией Костина, бояться, что меня узнают и разоблачат, донесут, что я удрала от партийного следствия...
- Кто тебя узнает на Дальнем Востоке? Туда сейчас едут тысячи девушек - хетагуровок, вот и ты приехала. А если через три или четыре года вернешься в Москву, то к тому времени весь твой райком пересажают. Спасайся, Нина, спасайся! Счастье, что у тебя есть Макс. Ведь ты его любишь, и он тебя любит. Что же, ты променяешь Макса на камеру на Лубянке, на лагерь, на пулю в затылок? Хватит есть, собирайся, едем!
Нина посмотрела на нее с тоской, встала:
- Да, ты права, придется уехать. Пройдет некоторое время, кончится эта вакханалия, пусть тогда спокойно разбирают мое дело.
- Вот это точно, - подхватила Варя.
Ей очень хотелось съязвить, что и в будущем ничего хорошего не предвидится, но промолчала, не надо раздражать Нину. Слава Богу, согласилась.
Все прошло спокойно. Нина вышла через черный ход, прошла Сивцевым Вражком и Веснина, Варя ждала ее в метро возле касс, прижимая ногой к стене чемодан, чтобы не сбили. Люди спешили, толкались, толпились у телефонов-автоматов, кричали в трубку, из очереди их торопили.
Глядя на эту хотя и привычную, но всегда чем-то тревожившую ее вечернюю московскую сутолоку, Нина опять заколебалась. Оставляет Варю одну, оставляет расплачиваться за нее, как она будет выпутываться?
Варя наклонилась за чемоданом, но Нина удержала ее за руку.
- Варюша... Ты уверена, что мы правильно поступаем?
- О Господи! - рассердилась Варя.
- А вдруг мы никогда больше не увидимся?
- Мы не увидимся, если ты сегодня не попадешь на поезд. Нам нельзя возвращаться домой, нас могут сцапать у самого подъезда.
Нина молчала, думала, потом сказала:
- Хорошо, пойдем.
В начале одиннадцатого ночи они были на Ярославском вокзале.
До отхода поезда Москва - Хабаровск оставался час. Следующий завтра в это же время. Билетов, конечно, нет.
Варя прошла к дежурному по вокзалу и объявила, что опоздала к специальному поезду хетагуровок, который сегодня в восемь вечера отбыл из Москвы в Хабаровск. Задержалась из-за болезни матери, все ее документы ушли с эшелоном, и ей надо его догонять. Красивая, видная, настойчивая, она внушала доверие, замотанный дежурный что-то посмотрел по графику и сказал, на какой станции ей надо будет сойти с экспресса, чтобы пересесть в эшелон. До этой станции ей и выдадут билет.
- А если он туда раньше придет? - спросила Варя. - И уйдет без меня? Куда мне тогда деваться? Нет, уж дайте мне билет до Хабаровска.
- Зачем вам столько платить? - удивился дежурный.
- Зато спокойно, - ответила Варя, - другие хетагуровки не знают, к кому едут, а я знаю, у меня там жених, он меня ждет. Майор, выдержит стоимость билета.
- Как хотите, - сказал он равнодушно, прошел с ней в кассу и выдал билет. - Привет вашему майору.
Видимо, был под впечатлением торжественных проводов хетагуровок, состоявшихся три часа назад.
Они вошли в общеплацкартный вагон, нашли свое место, поставили чемодан, сели на скамейку, на перрон не выходили, тихо переговаривались.
- Как приедешь, дай телеграмму на Центральный телеграф до востребования. И пиши тоже до востребования, - сказала Варя.
- Я могу дать ее завтра с любой большой станции.
- Не надо нервничать, все будет хорошо, дай, когда приедешь.
- Но все же наведывайся на телеграф, тебе же близко от работы. И на почту наведывайся, я могу бросить открытку с дороги.
Нина держалась спокойно, как всегда, когда принимала окончательное решение. Она не говорила Варе, но решила партийный билет не выкидывать, явится в парторганизацию Максима, встанет на учет, попросит запросить из Москвы свою учетную карточку, и пусть там, в Хабаровске, разбирают ее дело. Именно это соображение и успокоило, придало твердость. Успокоило и то, что все прошло благополучно, достали билет, села в поезд. Она немного, конечно, нервничала, сидела, опустив голову, отвернувшись от прохода, по которому сновали пассажиры, тащили свои пожитки.
Наконец проводница объявила, что поезд отправляется, и попросила граждан провожающих покинуть вагон.
Сестры встали, обнялись, поцеловались, прослезились. Когда они в последний раз целовались? Да и целовались ли вообще когда-нибудь? Разве только в детстве.
- Ты к окну не подходи, - прошептала Варя и вышла из вагона.
Раздался свисток, поезд медленно отходил от перрона, Варя глядела в окно, возле которого должна была, по ее расчетам, сидеть Нина, но там торчала чья-то физиономия.
Телеграмму Максиму Варя дала с Ленинградского вокзала, сделать это на Ярославском показалось ей опасным.
Док. 607277
Перв. публик.: 10.11.00
Последн. ред.: 10.11.09
Число обращений: 0
Рыбаков Анатолий. Страх. Тридцать пятый и другие годы
|
