3
В кабинет вошел Поскребышев, прикрыл за собой дверь.
- Таль пришел, привел немецкого писателя Фейхтвангера.
- Я же вам приказывал ввести его без доклада.
На лице Поскребышева выразилось смятение. Но сказать, что такого распоряжения Сталин не давал, не посмел.
- Пусть зайдут.
Поскребышев открыл дверь, впустил Фейхтвангера и заведующего отделом печати Таля.
Сталин пошел навстречу Фейхтвангеру, пожал ему руку, окинул коротким взглядом, обычным жестом пригласил сесть, обошел стол, сел сам, опять пристально посмотрел Фейхтвангеру в глаза, опустил веки. Все строго, замкнуто, даже сурово. Время улыбок еще не наступило, наступит по ходу разговора. Насторожить, напугать, потом обласкать - испытанный прием, сильно действует.
Типичное еврейское лицо, очки без оправы, среднего роста, подтянутый, волосы с рыжинкой, немного выпячена нижняя губа.
Задача - расположить к себе этого человека и отправить в Дом союзов слушать процесс. Если пойдет, то напишет хорошо: написать плохо - значит дискредитировать ЕГО, главного противника Гитлера, - для Фейхтвангера это исключено. Важно, чтобы не уклонился, важно, чтобы лично засвидетельствовал.
Приглашая к разговору, Сталин кивнул Талю.
- Господин Сталин слушает вас, - сказал Таль по-немецки и погладил двумя пальцами левой руки, большим и указательным, свою узкую бородку. Как называется такая бородка? Забыл.
Повернувшись к Талю, Фейхтвангер заговорил. Что-то длинное, обстоятельное, с паузами, видимо, с повторениями.
Таль коротко перевел:
- Господин Фейхтвангер спрашивает, как вы представляете себе роль писателя в социалистическом обществе?
И опять принялся теребить бородку.
Черт возьми, как же она называется?! И зачем сравнительно молодому человеку борода? Усы - это для мужчины, это - признак мужественности, но борода... Все уже сбрили свои бороды, а этот носит. Бухарин, Рыков, Каменев тоже носили, Ленину подражали, Троцкому. Ну Калинин еще, под мужичка работает. А вот Каганович, умница, сбрил бороду, только усы оставил. ОН как-то посмотрел на его бороду, Каганович сразу понял - сбрил.
- Роль писателя велика в любом обществе, - спокойным, тихим голосом начал Сталин, - мы признаем эту роль и понимаем ее значение. Вопрос в том, на чьей стороне писатель, каким силам служит - реакционным или прогрессивным.
Фейхтвангер заговорил по-немецки, Сталин услышал имя Гоголя и сразу понял, о чем тот говорит.
- Но вот, например, Гоголь. По своей сути он был реакционный писатель, а в Советском Союзе его широко издают и читают, - так перевел Таль слова Фейхтвангера. И Сталин заметил: Таль возится с бородкой, только слушая или обращаясь к Фейхтвангеру. Обращаясь к НЕМУ, он оставляет бородку в покое. Но как же, черт возьми, она называется?
- Взгляды писателя - это одно, его объективная роль в обществе - другое. Писатели редко бывают хорошими философами, - сказал Сталин.
- Толстой, - произнес Фейхтвангер.
Сталин не ответил. Немец должен знать, что ЕГО перебивать нельзя.
- Писатели редко бывают хорошими философами, - повторил Сталин, - так же как философы редко бывают хорошими писателями. Для нас важны не личные взгляды Гоголя, а объективная роль его произведений. Объективная роль Гоголя заключалась в беспощадной критике и осуждении помещичье-крепостнического строя царской России. Такая критика - прогрессивная критика. Ведь мы уничтожили этот строй и создали новый. И наши люди, особенно люди молодые, должны знать, почему мы это общество уничтожили.
Он вдруг вспомнил, как называется эта проклятая узкая бородка - "эспаньолка", вот какую задачу задал ему этот франтик Таль!
- Гоголь много сделал для критики старого строя. И сделал это не как философ, а как художник, как писатель. Поэтому наш народ любит, ценит и читает Гоголя.
Сталин замолчал. Сидел, не поднимая век.
Фейхтвангер повернулся к Талю, намереваясь что-то сказать. Таль легонько, незаметно для Сталина качнул головой. Фейхтвангер понял, что молчание Сталина - всего лишь пауза.
- Что касается Толстого, - сказал наконец Сталин, - то его философия оказалась несостоятельной. Могут ли немецкие антифашисты или испанские республиканцы принять его теорию непротивления злу насилием? Не могут. Толстой велик как писатель, как художник, описывавший жизнь народа, его патриотический подвиг во время наполеоновского нашествия. На таких примерах, на примерах защиты своего отечества, и должна воспитываться молодежь. Но нам неинтересна философия Толстого, как он ее излагает в своих философских сочинениях. И в своих романах он часто поучает, наставляет и тем снижает художественную ценность своих романов.
Он поднял глаза. Таль переводил. Фейхтвангер напряженно слушал, изредка кивая головой в знак того, что понимает. Когда Таль кончил, Фейхтвангер посмотрел на Сталина, взглядом прося у него разрешения задать следующий вопрос. И уловил на ЕГО лице, в ЕГО ответном взгляде разрешение. И Сталин убедился, что контакт между ними возник. ОН умел это делать: своим видом дать понять, хочет он слушать или не хочет, разрешает ОН говорить или не разрешает.
Таль перевел, что Фейхтвангер полностью согласен со словами Сталина. Однако его интересует, какова роль в этом плане именно советских писателей: должны ли они принадлежать к правящему классу, должны ли обладать коммунистическим мировоззрением, какова свобода слова и свобода литературы в Советском Союзе?
- Писатели - один из отрядов интеллигенции, - ответил Сталин, - а интеллигенция - это не класс, а социальная прослойка между буржуазией и пролетариатом. Иногда она служит буржуазии, иногда пролетариату. Но, повторяю, личные взгляды писателя - это одно, объективная роль его произведений - совсем другое. У нас есть писатели, которые на словах за рабочий класс, за Советскую власть, даже являются членами партии, но в своих произведениях не могут выразить интересы пролетариата. Наоборот, их мнимая левизна, их мнимая прогрессивность отражают мелкобуржуазную стихию. И есть другие писатели, выходцы из класса буржуазии, даже из дворянства, но они своим творчеством служат делу пролетариата. Талант поднял их до вершин понимания исторического процесса. За примерами недалеко ходить. Толстой, не тот, которого вы упоминали, а другой - Алексей Толстой, граф, эмигрант, не принявший сразу Октябрьской революции, а как он работает на общее дело?! Хорошо работает, поэтому у нас его читают и почитают.
Сталин говорил, как всегда, медленно, тихо, с длинными паузами, во время которых Таль переводил только что произнесенную фразу. Он сидел бочком на стуле, чуть подавшись вперед, чтобы не пропустить ни одного сталинского слова.
- Можно ли понять вас так, что писатели, творчество которых не служит пролетариату, не могут публиковать своих произведений?
- Нет, - ответил Сталин, - так понимать нельзя, так понимать неверно. Перед нами реальная угроза войны с фашизмом. И естественно, что героический лейтмотив в творчестве писателей - главный, он соответствует духу народа, его настроениям, его требованиям. Но наряду с этим у нас есть авторы, которые даже не касаются героической темы, которые не думают о читателе, не считаются с читателем, с его потребностями, вкусами, желаниями. У нас есть крупный лирический поэт, творчество которого не только не служит интересам широких масс, но просто непонятно им. Разве мы запрещаем его? Нет, мы его печатаем. Другой вопрос, что его не читают. Не читают, значит, не покупают, - Сталин вдруг улыбнулся, обнажив мелкие прокуренные зубы, - разве у вас, на Западе, издают книги, которые не раскупаются?
И сам же ответил:
- Нет, не издают, невыгодно. А мы издаем, хотя нашим издателям это тоже невыгодно, убыточно. Но издаем. Для любителей. Для тех, кто преклоняется перед небожителями.
- Но вот, например, Андре Жид, - сказал Фейхтвангер, - он осмелился покритиковать Советский Союз, и его за это разругали в вашей прессе.
Сталин встал, мягко ступая по ковру, прошелся по комнате, остановился перед Фейхтвангером, протянув к нему указательный палец:
- Никто Андре Жиду рта не затыкал. Но, находясь здесь, он все расхваливал, а там, у себя, все охаивал. Наш народ не любит лицемеров. Наш народ ценой неслыханных жертв создал великое государство и смеет надеяться, что иностранцы скажут правду, подтвердят грандиозность достигнутого. Как же может народ относиться к тем, кто не замечает его успехов, более того, отрицает и охаивает их? Так ведь?
Фейхтвангер пожал плечами, смущенно сказал:
- Вы очень точно передали психологию советского человека. Но у западного человека психология другая, он привык к свободе мысли, к свободе разной мысли.
Сталин снова прошелся по комнате, опять остановился перед Фейхтвангером:
- "Свобода разной мысли"... Тогда почему вы жалуетесь на наших критиков? Андре Жид высказал одни мысли, наши критики - другие. Это - не ругань, а литературная полемика. Разве на Западе ее нет? Еще как ругаются!.. Однако дело в другом... С месяц назад мы приняли новую Конституцию. Она говорит не о том, чего мы хотим достигнуть, а о том, чего мы уже достигли, чего мы добились. Главное - мы добились создания социалистического строя. Мы ликвидировали: классовый антагонизм, эксплуатацию человека человеком, нищету большинства, роскошь меньшинства, безработицу, осуществили право каждого на труд, отдых, образование, медицинское обслуживание и так далее, осуществили полное расовое и национальное равенство и, наконец, осуществили и обеспечили подлинную демократию. Подчеркиваю: подлинную!
Его палец коснулся груди Фейхтвангера, он смотрел на него сверху вниз, сквозь полуприкрытые веки.
- На Западе говорят о равенстве граждан, а какое, спрашивается, равенство может быть между хозяином и рабочим? На Западе много говорят о свободе слова, собраний, печати, но это пустой звук, если у рабочих нет помещений для собраний, нет типографий, бумаги и так далее. Наша же Конституция обеспечивает эти свободы материальными средствами. Это и есть социалистическая демократия, это и есть наше понимание свободы. Сейчас, когда фашизм оплевывает демократические устремления лучших людей цивилизованного мира, наша Конституция - обвинительный акт против фашизма. А буржуазная свобода - фикции. Разве сумела ваша парламентская система воспрепятствовать Гитлеру? Нет, не смогла. Вместо того чтобы бороться с фашизмом, ваши министры тратили время, отвечая в парламенте на абсурдные запросы депутатов. Разве не так?
- Это, безусловно, так, - подтвердил Фейхтвангер, - и многие на Западе это хорошо понимают. Но вы разрешите мне быть откровенным?
Таль перевел.
- Скажите ему, чтобы говорил все, что думает. Пусть спрашивает все, что захочет. Хорошо это ему объясните! Поласковее!
С особо значительным видом, поглаживая свою бородку, Таль перевел слова Сталина.
- Благодарю, - расцвел Фейхтвангер, - и в таком случае то, что я хотел сказать, я скажу прямо: многих ваших друзей, видевших в общественном строе Советского Союза идеал социалистической гуманности, поставил в тупик процесс Зиновьева - Каменева. Им кажется, что пули, попавшие в Зиновьева и Каменева, убили вместе с ними и новый мир. Ведь это были люди, которые свершили революцию и утвердили новый строй.
Именно этого вопроса Сталин ожидал, но, услышав его, вздрогнул.
Фейхтвангер смотрел на него, пораженный неожиданным волнением Сталина.
Сталин повернулся, снова прошелся по кабинету и, не глядя на Фейхтвангера, заговорил:
- Люди, которые хорошо воевали в гражданскую войну, не всегда пригодны в период строительства. Однако, имея заслуги, претендовали на высокие посты. Они их получили. Но оказались плохими работниками. Что делать? Пришлось их перевести на работу, которая им по плечу. Они обиделись, стали противниками партийной линии и скатились до открытой борьбы с партией, с государством, с народом.
Он сделал небольшую паузу.
- Это одна категория людей. Другая - люди способные, талантливые. Главный среди них - Троцкий. Он никогда не был большевиком. Об этом много говорил и писал Ленин. Он примкнул к Октябрьской революции, он был полезен во время борьбы, никто не может этого отрицать. Но он оказался неспособным к спокойной планомерной работе, история отодвинула его, он попытался пойти наперекор истории и оказался за ее бортом, народ изгнал его из страны, а ведь он почитал себя вождем. И, очутившись за границей, пошел на авантюры, что вполне соответствовало его натуре. Вернуться обратно, возвратить себе власть - вот задача, которую он поставил, любой ценой, но получить власть. И на этом пути далеко зашел.
Сталин опять остановился перед Фейхтвангером, поднял палец и, глядя ему в глаза, повторил:
- Да-ле-ко...
И, нахмурившись, заговорил дальше:
- Что касается давних сподвижников Троцкого, то они так и остались его сторонниками. Они раскаялись, партия им поверила, назначила на высшие посты в государстве, но они обманули партию, они хотели вернуть Троцкого к руководству и зашли так же далеко, как их предводитель.
И, продолжая расхаживать по кабинету, с горечью в голосе сказал:
- Десять лет! Десять лет мы возились с ними. Прощали, возвращали, они опять нас обманули, мы их снова прощали, снова доверяли высокие посты, они за нашей спиной плели свои заговоры, свои интриги, убили Кирова, организовали убийства других руководителей. Сколько можно терпеть? Народ не может больше терпеть!
Фейхтвангер молча взглянул на Таля, испрашивая разрешения задать вопрос.
- Господин Фейхтвангер хочет вас спросить, товарищ Сталин, - робко произнес Таль.
- Пажалста, - не оборачиваясь, обронил Сталин.
Таль перевел вопрос Фейхтвангера:
- Когда был процесс Зиновьева - Каменева, на западных людей произвело дурное впечатление полное отсутствие вещественных доказательств.
Сталин засмеялся, покачал головой, сел.
- Требуют предъявления письменных доказательств? Наивные люди! Опытные заговорщики никогда не хранят уличающие их документы. Но им предъявили достаточно улик и свидетельских показаний. Материал был тщательно проверен следствием и подкреплен их признаниями на процессе. Мы хотели, чтобы весь народ понял происходящее. Поэтому процесс обставили с максимальной простотой и ясностью. Подробное цитирование документов, свидетельских показаний, разного рода следственного материала может интересовать юристов, криминалистов, историков, а простых граждан эта куча деталей только бы запутала, безусловное признание обвиняемых говорит им куда больше, чем всякие бумажки. И будем откровенны: те, кто считает наш суд фальшивым, отлично понимают, что фальшивые судьи могут изготовить фальшивые документы. Это не так сложно. Но наш суд - не фальшивый суд, а честный суд. Фальшивые документы ему не нужны. Ему нужно честное разбирательство, понятное народу. И предстоящий процесс, я надеюсь, так же будет понятен широким массам. Народ, которого ожидает страшная, беспощадная война с фашизмом, должен знать своих внутренних врагов и уметь от них оберегаться. Вот Радек, знаменитый человек, блестящий, остроумный, я к нему очень дружелюбно относился, очень доверял ему... Вот... - ОН открыл папку, лежащую на столе, вынул несколько листков, - вот его письмо из тюрьмы, написано 3 декабря, видите, длинное письмо, в нем он клянется в своей полной невиновности... А вот, - Сталин вынул другие бумаги, - его показания, в них он во всем признается, подписано 4 декабря. Отправил мне лживое письмо, а на другой день под давлением свидетельских показаний и улик во всем сознался.
Сталин задумался, взглянул на Фейхтвангера, проникновенно сказал:
- Вы, евреи, создали бессмертную легенду об Иуде. А мы с этими Иудами имеем дело. Приглядитесь к нашей жизни - многое увидите. Вы долго у нас пробудете?
- У меня виза до середины февраля.
- Очень хорошо. На Западе сочиняют всякие басни о пытках, гипнозе, подставных актерах. Ну что ж, мне говорили, что следствие по делу Радека заканчивается, возможно, в этом месяце начнется процесс. Я не знаю точной даты, это дело судей, а судьи у нас независимы, подчиняются только закону. Но, насколько мне известно, суд будет открытый, с защитниками, - он кивнул на Таля, - попросим товарища Таля достать вам билет. Сходите, послушайте, убедитесь своими глазами, возьмите с собой любого переводчика. Товарищ Таль, вы сможете устроить билет господину Фейхтвангеру?
- Постараюсь.
- Скажите ему об этом.
Таль перевел.
- Спасибо, - смешавшись, ответил Фейхтвангер. - Я бы...
- Прекрасно, замечательно, - перебил его Сталин, - у нас в народе говорят: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать". Вот и увидите.
- С вашего позволения, я бы хотел задать вам еще один вопрос...
- Пожалуйста, - благодушно ответил Сталин, - для этого мы и встретились.
- Видите ли, мы на Западе привыкли относиться к руководителям страны как к обыкновенным людям. У вас же - культ вождя доходит до обожествления и часто выражается, - он замялся, подыскивая нужное слово, - простите меня, весьма безвкусно.
Сталин рассмеялся.
- Безвкусно?.. - Он пожал плечами. - Простые рабочие и крестьяне - когда и где они могли развивать свой вкус? Они заняты строительством нового общества, тяжелым строительством в тяжелых условиях, у них нет времени развивать вкус. Я сам не могу уже смотреть на громадные портреты этого человека с усами, когда их тысячами несут во время демонстрации по Красной площади. Не могу смотреть, а смотрю, надо смотреть, я не могу повернуться к народу спиной... Я бессилен, я пленник народа.
- Однако, - сказал Фейхтвангер, - люди, обладающие вкусом, делают то же самое. Они выставляют ваши портреты и бюсты в местах, которые лично к вам не имеют никакого отношения. Например, выставка работ Рембрандта открывается вашим бюстом. Как-то не совсем понятно... Рембрандт жил и творил в семнадцатом веке.
- Это люди, которые очень поздно признали Советскую власть, - гневно произнес Сталин, - а может быть, в душе и до сих пор не признали. Теперь они изо всех сил стараются доказать свою преданность. И потому не знают меры... Подхалимствующий дурак принесет вреда больше, чем сотня врагов.
ОН был недоволен таким вопросом. Бестактный вопрос. И этот немец-перец должен почувствовать, что значит ЕГО недовольство. Отнесет ЕГО недовольство на счет неуклюжих угодников. Но что такое ЕГО гнев - поймет.
ОН не отрывал от Фейхтвангера своего тяжелого взгляда, удовлетворенный тем, что тот растерялся, и, чтобы скрыть это, снял очки и стал протирать их замшевой тряпочкой.
А Сталин глухим, тихим, безжалостным голосом продолжал:
- Допустим, что это даже не услужливые дураки, а злостный умысел. Злостный умысел вредителей, которые пытаются таким способом дискредитировать руководство партии, - он повернулся к Талю, - сегодня же выясните, кто это устроил, и накажите виновных. Переведите ему.
Таль перевел.
- Но я вовсе не хотел этого, - испугался Фейхтвангер, - я не хочу, чтобы из-за меня были наказаны люди.
Сталин подумал некоторое время, потом равнодушно сказал Талю:
- Хорошо. Уважим просьбу господина Фейхтвангера. Распорядитесь, чтобы убрали с выставки бюст товарища Сталина и впредь таких глупостей не повторяли.
Таль перевел.
Фейхтвангер облегченно вздохнул:
- Спасибо.
Сталин доверительно сказал:
- Вся шумиха вокруг "человека с усами" очень утомительна и, как вы правильно выразились, "без вкуса". Но вы должны понять и меня. Я вынужден терпеть, потому что знаю, какую наивную радость доставляет людям эта суета. Тем более все эти славословия относятся не ко мне лично, а к партии, возглавляющей строительство социализма в нашей стране. А делу строительства социализма наш народ предан до конца.
Он вдруг замолчал, опустил веки. Потом открыл глаза, посмотрел на Фейхтвангера, улыбнулся:
- Мы все говорим о наших делах. А вы еще многого насмотритесь, многое повидаете, многое узнаете. Вы - писатель, человек свободной профессии, можете ездить по всему свету, а мы с товарищем Талем - служащие, получаем зарплату за то, что сидим на этих стульях. И о том, что творится в мире, узнаем из газет. А этого мало. И потому на каждого приехавшего из-за границы кидаемся. - Он выбросил руки вперед, к Фейхтвангеру, засмеялся: - Расскажи, дорогой, что делается на белом свете?
Он положил руки на стол, мягко улыбаясь, смотрел на Фейхтвангера.
Таль перевел, тоже улыбаясь и подбирая слова, чтобы передать ласковую, благожелательную интонацию Сталина, и по тому, как сочувственно, понимающе кивал головой Фейхтвангер, Сталину было ясно: этот человек теперь ЕГО человек, придет на процесс, правильно напишет.
- Воздух, которым дышат на Западе, нездоровый, отработанный воздух, - сказал Фейхтвангер, - у западной цивилизации не осталось больше ни ясности, ни решительности. Там не осмеливаются защититься кулаком или хотя бы крепким словом от наступающего варварства. Там это делают робко, с неопределенными жестами. Там выступления ответственных лиц против фашизма подаются в засахаренном виде, с массой оговорок. Отвратительно видеть, с каким лицемерием и трусостью реагируют ответственные лица на нападение фашистов на Испанскую республику.
- Да, - подтвердил Сталин, - нападение Германии и Италии на Испанию - это откровенная и наглая агрессия. Ей должны сопротивляться все прогрессивные силы мира. Трудящиеся Советского Союза оказывают и будут оказывать всю возможную помощь Испании. Освобождение Испании от гнета фашистских реакционеров - не есть частное дело испанцев, а общее дело всего передового и прогрессивного человечества.
Он помолчал, потом внушительно добавил:
- Фашизм - злейший враг человечества и должен быть остановлен. Мы фашизм у себя не пропустим. У нас агенты фашизма будут обезврежены. Все прогрессивные люди мира должны это понять и оценить.
Беседа длилась три часа. Сталин заметил время, когда Поскребышев ввел Фейхтвангера и Таля. Пора заканчивать.
Фейхтвангер опять что-то сказал. Таль перевел:
- Господин Фейхтвангер просит разрешения с вами сфотографироваться.
Сталин вызвал Поскребышева, велел прислать фотографа.
Вошел фотограф, поставил аппарат.
Сталин пересел на стул возле стены. Пригласил сесть справа от себя Фейхтвангера, слева Таля. Так они и снялись на фоне дубовой панели.
Вставая, Сталин сказал:
- Вот видите, теперь появится еще один портрет человека с усами, - улыбнулся, помахал указательным пальцем, - по вашей вине.
Таль перевел.
Фейхтвангер рассмеялся, развел руками:
- Вы самый лучший и самый спокойный полемист в мире.
Искренне сказал.
Сталин проводил Фейхтвангера до двери, сам открыл ее, пропустил гостя, за ним Таля. В приемной Поскребышев открыл вторую дверь. Фейхтвангер оглянулся. В знак приветствия Сталин поднял руку. Фейхтвангер ответил кивком головы и благодарной улыбкой. Дверь за ним закрылась.
Проходя к себе, Сталин остановился возле Поскребышева:
- Я вам русским языком говорил: писателя впустите без доклада. Почему вы не выполнили моего распоряжения?
И опять Поскребышев побоялся сказать, что такого распоряжения он не получал. Товарищ Сталин хотел показать писателю свою доступность, не хотел выглядеть сановником, но такого распоряжения не давал. Видимо, хотел дать, но забыл. А Поскребышев впустить кого-то без доклада не осмелился.
- Извините, товарищ Сталин, - виновато проговорил Поскребышев, - так получилось, автоматически.
- Передайте Талю и Ставскому: немцу создать все условия. До процесса печатать все, что пожелает. Что напишет о процессе, сначала показать мне.
Сталин закрыл дверь, прошелся по кабинету, остановился у окна.
На крышах кремлевских зданий лежал снег. Лежал он и на медных пушках, расставленных возле здания Арсенала.
С Фейхтвангером ОН свое дело сделал. Теперь пусть доделывают Таль, Ставский, Вышинский, Радек. Уж кому-кому, а Радеку Фейхтвангер поверит: оба евреи, интеллигенты, журналисты. Все будет звучать достоверно. Радек и на суде постарается блеснуть остроумием, эрудицией, постарается привлечь к себе внимание, быть в центре. Считает себя специалистом по Германии, вел переговоры с немцами еще в 1919 и в 1921 годах. Впрочем, об этом ему говорить не следует, тогда между Германией и Россией были совсем другие отношения. Пусть расскажет на суде о своих последних переговорах с немцами, с уполномоченным Гитлера, выдумывать ничего не придется, расскажет правду, назовет имена, живые имена, только одно требуется: говорил от имени Троцкого, по поручению Троцкого. А Фейхтвангер раззвонит об этом по всему свету... Писатель! Мировая знаменитость! Антифашист? Да, но и не коммунист, наоборот, даже антикоммунист.
ОН заставит мир поверить этому процессу и всем последующим, а значит, и всем прошлым. ОН допустит на процесс не только Фейхтвангера, но и иностранных дипломатов, журналистов, любых наблюдателей. Пожалуйста! Конечно, все они временные союзники, они союзники, пока он и Гитлер противостоят друг другу. Они союзники только до решающего поворота. Но тогда будут другие времена, зазвучат другие песни.
Процесс Пятакова - Радека прошел благополучно. Все семнадцать подсудимых признались в чудовищных преступлениях. Тринадцать человек приговорили к расстрелу, четырех - к тюремному заключению, из них двое - Радек и Сокольников были позже убиты в тюремной камере.
Вернувшись на Запад, Фейхтвангер издал в Амстердаме книгу "Москва 1937".
Фейхтвангер писал:
"Сталин - поднявшийся до гениальности тип русского крестьянина и рабочего... Сталин - плоть от плоти народа, сохранил связь с рабочими и крестьянами... Говорит языком народа. Исключительно искренен и скромен, не присвоил себе никакого титула, принимает близко к сердцу судьбу каждого отдельного человека, не позволяет публично праздновать день своего рождения, близко знает нужды своих крестьян и рабочих, он сам принадлежит к ним... Дал Советскому Союзу новую демократическую Конституцию, окончательно урегулировал национальную проблему...
У советских граждан есть обильная еда, одежда, кино, театры. Через десять лет они будут иметь квартиры в любом количестве и любого качества... На свои демонстрации они устремляются с детской радостью... Ученым, писателям, художникам, актерам хорошо живется в Советском Союзе... Государство бережет их, балует почетом и высокими окладами... Писателей, отклоняющихся от генеральной линии, не угнетают... Советские газеты не подвергали цензуре мои статьи... В недалеком будущем Советский Союз станет самой счастливой и самой сильной страной в мире..."
И еще:
"Я присутствовал на процессе, слышал Пятакова, Радека, если все это вымышлено или подстроено, тогда я не знаю, что такое правда... Достаточно прочитать любую книгу, любую речь Сталина, посмотреть на любой его портрет, и немедленно станет ясно, что этот умный, рассудительный человек никогда не мог совершить такую чудовищную глупость, как поставить с помощью бесчисленных соучастников такую грубую комедию".
Книга была мгновенно переведена в Советском Союзе: 23 ноября 1937 года сдана в производство, 24 ноября подписана к печати и тут же выпущена тиражом в 200 000 экземпляров. В скором времени в добавление к ранее напечатанным в СССР романам Фейхтвангера были изданы: "Лже-Нерон", "Иудейская война", "Изгнание". Он стал в Советском Союзе популярным и почитаемым писателем, о нем много и восторженно писали, называли "великим гуманистом".
Док. 607267
Перв. публик.: 10.11.00
Последн. ред.: 10.11.09
Число обращений: 0
Рыбаков Анатолий. Страх. Тридцать пятый и другие годы
|
