26
В приемном пункте их было трое, три женщины: одна на приемке белья, другая на выдаче, третья на выписке квитанций и получении денег.
Софью Александровну сразу поставили на выдачу белья - работу трудную и нервную. Пачки белья тяжелые, объяснения с клиентами мучительные: то чего-то не хватало, то белье порвали или посадили пятно, то вместо майки в пакет клали чужие трусы. Во многом была виновата фабрика, но и Люся, приемщица, тоже: невнимательно просматривала белье, пропускала дефекты, которые надо было отметить в квитанции.
Тамара Федоровна, пожилая, суровая, немногословная женщина, сидевшая на выписке квитанций и получении денег и считавшаяся здесь как бы старшей, делала ей иногда замечания.
В ответ Люся, молодая девчонка, фыркала:
- Буду я ихние засранные кальсоны обнюхивать!
Отдувалась Софья Александровна. Огрызаться она не умела, да и не могла оспаривать очевидное, сразу подписывала акт о недостаче или браке. Заведующий Яков Григорьевич был этим очень недоволен, глядел исподлобья, сутулый, мрачный, молча выслушивал объяснения Тамары Федоровны, неуверенно обмакивал перо в чернильницу, тупо смотрел в сводку, потом выводил загогулину, означавшую его подпись.
Прежде чем подписать документы на недостачу или на брак, он подозрительно их разглядывал, даже с обратной стороны - нет ли какого подвоха, потом говорил Софье Александровне:
- До вас никогда не было жалоб.
- Но ведь не я порчу белье, - защищалась Софья Александровна.
- Капризам потакаете. - Он брал в руки какую-нибудь скатерть. - Разве это пятно, его и не видно вовсе, а вы объяснить клиенту не хотите. На меня сваливаете, я должен фабрике претензии предъявлять, работать должен за вас.
И так каждый день. И чем дальше, тем больше придирок и тем грубее они становились.
После ухода Якова Григорьевича Софья Александровна брала под язык таблетку нитроглицерина, опускалась на табурет, тяжело дышала. Тамара Федоровна молча вставала, сама отпускала белье.
- Спасибо, Тамара Федоровна, мне уже легче.
Софья Александровна поднималась, становилась к прилавку. Она пыталась как-то уговаривать клиентов, но те и слышать не хотели, скандалили еще яростнее, ругались, в книге жалоб писали не только о плохом качестве, но и о грубости и невнимательности персонала.
- Жалуются на вас, - мрачно говорил Яков Григорьевич, - придется взыскание наложить.
- Знаете что, - ответила Софья Александровна, - мне эта работа тяжела, у меня больное сердце, освободите меня.
- Если больны, надо инвалидность сначала получить.
- Можете освободить по собственному желанию, - вмешалась вдруг Тамара Федоровна.
- А заменить кем?
- Думайте! На то вы и заведующий, чтобы думать. Видите, человек пожилой, больной, что вы над ним издеваетесь?!
- Ну, ну, вы не больно-то, Тамара Федоровна, знаете, кого защищаете? Ее же никуда не возьмут, у нее сын в лагере.
- Он не в лагере... - начала Софья Александровна.
Но Тамара Федоровна перебила ее:
- Возьмут или не возьмут - ее забота. А издеваться над трудящимся человеком не имеете права, при Советской власти живем!
- Кто, кто издевается? - сбавил тон Яков Григорьевич.
- Вы! Вы издеваетесь. Мы это подтвердим.
Яков Григорьевич мрачно бросил Софье Александровне:
- Подавайте заявление по собственному желанию.
Так кончилась служба Софьи Александровны в прачечной.
Вопрос о новой работе обсуждался Софьей Александровной с сестрами Верой и Полиной, с соседкой по подъезду старой армянкой Маргаритой Артемовной и, конечно, с Варей.
Варя была рада тому, что Софья Александровна ушла из прачечной.
- Вам нужна спокойная, сидячая работа.
- А где найти ее?
- Будем искать.
Прежде всего Варя подумала о Вике Марасевич. У той масса влиятельных знакомых - могут помочь. Да и отец ее профессор Марасевич консультирует в поликлинике в Гагаринском переулке, может быть, устроит Софью Александровну в регистратуру. Это было бы замечательно - поликлиника рядом.
Варя позвонила Вике. Трубку взял Вадим, Варя сразу узнала его голос.
- Здравствуй, Вадим...
- Здравствуйте... Кто это?
- Это Варя Иванова, помнишь такую? Сестра Нины.
- А... - протянул Вадим и сухо добавил: - Слушаю вас.
- Мне нужна Вика.
- Вики нет.
- А когда будет?
- Никогда. Она не живет больше в Москве.
- Ах, так.
- Да, так. Всего хорошего. Привет Нине.
И положил трубку.
По-хамски разговаривал. Странно. Что-нибудь с Викой случилось? Посадили? С мужем ее, Архитектором, как будто все в порядке, имя его мелькает... Что же с Викой?
Позже Варя узнала, что Вика вышла замуж и уехала за границу.
Но в тот момент отсутствие Вики ее огорчило - могла бы, конечно, помочь.
Варя обратилась за помощью даже к Зое. Зоина мама работала билетершей в кинотеатре "Карнавал". Может быть, нужна еще билетерша?
Зоя горячо принялась за хлопоты. Надеялась, что ее участие поможет восстановить дружбу с Варей, каждый день сообщала Варе обнадеживающие новости: в "Карнавале", правда, ничего пока не выходит, но намечается место в "Арсе", в их доме, это будет совсем прекрасно. Потом оказалось, что в "Арсе" пока ничего не получается, но есть место в кинотеатре "Художественный" на Арбатской площади. Зоина мама знает всех директоров кинотеатров, у нее большие знакомства в этом мире. Потом возник кинотеатр "Прага", тоже у Арбатской площади... Потом кинотеатр "Унион" у Никитских ворот...
Прошло две недели, и Варя перестала верить Зойкиной болтовне - боится признаться, что ничего у нее не получается.
Придется просить Игоря Владимировича. Не хотелось приобщать его к делу, связанному с Сашиной матерью. Но другого выхода не было.
- У меня есть знакомая, - сказала Варя, - живет в нашем доме, одинокая пожилая женщина, честная, добрая и порядочная. С мужем она давно разошлась, сын ее в позапрошлом году арестован. Жить ей не на что. Женщина образованная, окончила гимназию и может выполнять любую канцелярскую работу. Нельзя ли ее устроить куда-нибудь к нам или в другую проектную организацию? Конечно, где-нибудь недалеко от Арбата, вы ведь знаете, что в трамваях творится.
- У нас? - переспросил Игорь Владимирович. - Но, Варенька, строительство гостиницы закончено, наше бюро переходит на проектирование других объектов. Возможна реорганизация, об этом поговаривают, когда это решится, тогда можно будет попытаться что-то сделать. Что касается другого места, я... - он задумался, - я попытаюсь поспрашивать. Что она может делать, эта ваша протеже? Кстати, как ее фамилия?
- Панкратова Софья Александровна.
Он записал на календаре.
- Так что она может делать?
- Любую канцелярскую работу. Подшивать бумаги, регистрировать, может быть секретарем у кого-нибудь - она очень аккуратный и обязательный человек. Счетоводом, кассиром. Нет, кассиром не надо. Может просчитаться с деньгами. Регистратором.
- Какая-нибудь профессия у нее есть?
- Право, не знаю. Последнее время она работала в прачечной, но это была случайная работа. Просто близко от дома.
- Я попытаюсь что-нибудь узнать, - сказал Игорь Владимирович, - но думаю, что более реально - подождать, когда у нас пройдет реорганизация и утвердят новые штаты. Я вижу, вы очень заинтересованы в судьбе этой женщины, - улыбнулся Игорь Владимирович.
- Да, - сказала Варя, - она близкий мне человек.
И добавила:
- Она в большой беде. Ей надо помочь.
Вечером Варя рассказала Софье Александровне о своем разговоре с Игорем Владимировичем. Она не слишком верила в реальность этого варианта, но ей хотелось подбодрить Софью Александровну, вселить в нее надежду.
- Кстати, Софья Александровна, у вас есть какая-нибудь профессия?
- Профессия? Нет у меня определенной профессии, Варечка. Кончила гимназию... В каком? В 1910 году. Ну, думала поступить в консерваторию... Голос у меня был. Но вышла замуж, родился Сашенька. Потом война, революция. Когда Саша подрос, наверно так в двадцать втором, двадцать третьем, я работала, вернее, подрабатывала. Понимаешь, Павел Николаевич, Сашин отец, человек очень пунктуальный, требовательный, все должно быть ко времени - и завтрак, и обед, и ужин. И в доме чтобы был порядок. И чтобы все было выстирано, выглажено. Поэтому на постоянную работу я не могла устраиваться, я бы поздно приходила домой. Я искала работу, чтобы не очень отрываться от дома. Одно время распространяла лотерейные билеты, была такая лотерея помощи голодающим Поволжья. Надо было ходить по квартирам, а лифты тогда еще не работали. Но я была молодая, справлялась. Зато всегда могла забежать в магазин и домой, сварить, сделать. Зарабатывала немного. На процентах. Потом продавала озонаторы.
- Что это такое?
- Ну, они вешаются в уборных для удаления дурных запахов, коробочки с дырочками, а внутри коробочек фланелевые подушечки, пропитанные разными пахучими веществами. В середине двадцатых годов, когда только появились, они были в моде, их покупали, а потом вышли из моды. И не покупались. Конечно, все это было довольно смешно, - она рассмеялась, - приходишь в квартиру. "Купите озонатор". - "А что это такое?" Объясняешь, показываешь. Для этого иногда приходилось идти в уборную, показывать, как вешать. А уборная, бывало, занята, надо ждать. И квартиры коммунальные. Значит, должны решать все жильцы. Он и стоил-то каких-нибудь 2-3 рубля, а все равно надо, чтобы все заплатили. А кто-нибудь отказывается - не нужно мне вашего озонатора. Остальные жильцы за, один против. И не покупают: что же, он будет дышать приятным воздухом за наш счет? Нет! Тогда никто не будет наслаждаться этим ароматом. - Софья Александровна опять засмеялась. - Пришлось мне расстаться с озонаторами. Начала я работать страховым агентом. Страховала жизнь, страховала имущество от пожара, ну и так далее. Работа тоже, в общем, терпимая. Но понимаешь, мало кто хотел страховаться, час надо уговаривать. А человек отвечает: а что мне страховать? Какое у меня имущество? Стол, кровать, три стула. Какой может быть пожар в каменном доме? А иногда и так: "Вы, агенты, мягко стелете, а придешь к вам деньги получать, с тобой и разговаривать не желают". Это, между прочим, правда: инспектора стремились заплатить поменьше... В общем, довольно унизительно. Иногда, бывало, просто выставляли за дверь. Приглашали меня петь на радио, хотя я и не училась, но Павел Николаевич запретил категорически. Так, Варенька, я и осталась без профессии, вернее, с самой прозаической профессией - домашняя хозяйка.
Приехала к Софье Александровне Вера, энергичная, деятельная. Похвалила сестру за то, что та ушла из прачечной.
- И правильно сделала. Не по тебе работа. Подыщем другую, легкую, спокойную. И перестань упрямиться. Хотя бы ради Саши.
Замечание об упрямстве относилось к тому, что Софья Александровна отказывалась принимать деньги, которые посылал ей Марк Александрович. Первый же его перевод она ему вернула. Тогда Марк Александрович послал эти деньги Вере, просил ее убедить сестру принять деньги и продолжал каждый месяц высылать.
Софья Александровна не брала, Вера клала их на сберкнижку.
- Почему ты отказываешься от денег Марка? Он что-то не так сказал насчет Саши. Но пойми его положение. Он ничего не мог для Саши сделать, хотя и пытался, говорил с самыми высокими чинами, у меня нет оснований ему не верить.
- Мне его деньги не нужны.
- Допустим. Тебе не нужны. А Саше? Кончается срок. В Москве его не пропишут, ему надо куда-то ехать, где-то устраиваться, в его положении это будет не так просто. Соня, смотри на вещи реально. Это уже не Сибирь, где он живет на 20 рублей в месяц. Это будет стоить дороже во много раз. И переезды, и устройство, и неудачи. Ему нужны будут деньги, иначе он пропадет.
- Хорошо, - согласилась Софья Александровна, - пусть эти деньги лежат на твоей книжке, если Саше понадобятся, будем ему посылать. В конце концов, они его посадили, они его выслали, теперь будут гонять его по всей стране, пусть они и помогают своими деньгами.
- Соня! Ну зачем так? Разве Марк его сажал?
- Да, Марк его сажал. Марк или такой, как Марк. Они все одинаковы, все на одно лицо. Я ничего не собираюсь ему прощать. Что они творят с Россией? Во что превратили людей?! Во что он сам превратился, твой Марк?! В нем не осталось ничего человеческого. Машина для изготовления чугуна и стали.
- Ты несправедлива, Соня. Ты его любимая сестра. И Саша его любимый племянник.
Софья Александровна перебила ее:
- Было когда-то. Теперь у него только один любимый человек - Сталин. Они ослеплены, зашорены этим именем, он для них больше, чем Бог. Для верующего в Бога есть понятия добра, милосердия, сострадания, а для них ничего нет. Для них есть только Сталин. Он их Бог, он их совесть.
Она перевела дыхание.
- Ладно, хватит об этом. Сейчас мне важно устроиться на работу.
- Не проблема, - сказала Вера. - Я ищу, и Полина ищет, и ее муж, и мой муж. Спрашиваем знакомых, что-нибудь найдем.
Однако самый лучший и практичный совет дала Маргарита Артемовна, соседка Софьи Александровны, старая мудрая армянка.
- Никуда вам не надо устраиваться, Софья Александровна, - сказала она, - возьмите детишек в нашем доме. Вот у Гуровых девочка пяти лет, Сонечка, хорошая девочка, а Гуровы работают, оба инженеры, оставить девочку не с кем. Затем Фортунатовы - тоже работают, у них мальчик Боря, четырех лет. У Величкиной Зои Васильевны совсем безвыходное положение. Знаете Зою Васильевну Величкину из третьего подъезда? У нее муж умер в прошлом году.
- Знаю.
- Ну вот, она врач, работает где-то в Сокольниках, а ребенка возит в детский сад при заводе "Серп и молот", где служил ее покойный муж. Представляете себе, какие концы? Ей приходится вставать чуть ли не в пять часов утра. Она с удовольствием отдаст свою девочку в группу. Теперь Сапожникова Любовь Михайловна, художница, муж на работе, а она дома рисует, делает копии портретов вождей, ребенку не с кем гулять - вот вам уже четверо. Я не знаю, но по 25 рублей они в состоянии платить, получается сто рублей. Будете сидеть с детьми на заднем дворе, там деревья, тихо, хорошо. Если плохая погода, можно проводить время у кого-нибудь дома, по очереди. Между прочим, у Гуровых отдельная двухкомнатная квартира.
- Не знаю, - засомневалась Софья Александровна, - ведь детей надо покормить, а где?
- Родители договорятся между собой. Увидите, к вам и другие будут проситься.
- Нет, больше четырех детей не надо, я за ними не угляжу.
- Конечно, - согласилась Маргарита Артемовна, - четырех достаточно.
Софья Александровна недолго водила группу - апрель и май, а потом дети разъехались, кто на дачу, кто в деревню к дедушкам и бабушкам.
Как-то во дворе Софью Александровну встретил управдом Виктор Иванович, остановился, спросил:
- Чего ребятишек не водите?
- Лето, кто на даче, кто в деревне.
Виктор Иванович помолчал, потом сказал:
- Сходите в Левшинский переулок, дом пять, в бюро инвентаризации, спросите Афанасия Петровича, скажите, что от меня, паспорт с собой возьмите. Там временно люди требуются, до осени поработаете.
Софья Александровна пошла в бюро инвентаризации, и ее взяли. Она помогала другой женщине приводить в порядок документы, чертежи, планы домостроений, сметы. Все это давно не разгребалось, работы было много, довольно интересной: почти все дома Софья Александровна знала - Арбат и прилегающие переулки. Документы складывались в большие скоросшиватели, подшивались, ставились на полку в порядке нумерации домов. На столе лежал перечень документов, которым полагалось быть в инвентарной книге, и если их не хватало, то их надо было искать; иногда они обнаруживались в папке другого дома. И надо было проверить оформление: проставлены ли даты, подписи и тому подобное.
Софья Александровна все делала аккуратно, и начальница была ею довольна. Работали они в подвале, но в сухом. В зарешеченные окна на уровне тротуара даже проникал солнечный свет.
У них была электрическая плитка, чайник, они грели себе обед, кипятили чай, и Софье Александровне было здесь хорошо и уютно. Получала 70 рублей в месяц.
Но о своих детях в группе вспоминала часто, особенно часто вспоминала дочку Гуровых, Сонечку.
- Такая умная, одаренная девочка, - рассказывала она Варе, - такая переимчивая. Наслушалась дома сказок, если я задумывалась, спрашивала: "Что ты закручинилась, Софья Александровна?" А если кто ударился, говорила: "Ну не плачь, добрый молодец". Один раз сказала другой девочке: "Ну, давай играй, старая хрычовка!" Я ей говорю: "Сонечка, нельзя так говорить". А она отвечает: "Это в сказке дедушка так ругает бабушку".
Софья Александровна улыбнулась.
- Смешные дети, и все разные. Мальчик был один, Боря Фортунатов. Как-то обедали у Гуровых, налила им щавелевый суп. Боря есть не захотел: "Не суп, а какое-то болото". Заметь, какое точное сравнение придумал! Однажды он упал, я говорю: "Перестань плакать. Стыдно". - "Нет, не стыдно, а больно, я об улицу ударился". - "Все уже прошло. Вставай!" - "Я не могу встать, я упал насмерть". А однажды залез под кровать. "Вылезай!" - "Нет, здесь хорошо. В комнате день, а под кроватью ночь".
Варя была довольна тем, что Софья Александровна нашла какую-то радость в жизни, хоть немного отвлеклась от мучительных своих мыслей и беспокойства о Саше.
- Вообще, - продолжала Софья Александровна, - дети удивительно наблюдательны и очень тонко чувствуют слово. Надеваю девочке берет, говорю: "Вот как хорошо сидит". Она отвечает: "Сидит? У головки попки нет!" Она же смотрит картинку с лесом, спрашивает: "А в лесу волки есть?" - "Есть". - "А ты боишься?" - "Боюсь". - "А тетя Аня не боится, у нее зубы железные". Или она же спрашивает про нашего киномеханика: "Почему дядю зовут Давид? Он всех давит?.. Тетю зовут Люда, она людоедка?" Смешные дети.
- К осени съедутся, опять соберете группу, - сказала Варя.
- Возможно. Мне с ними нравится. Правда, хлопотно. Тому пи-пи захотелось, а тому и "по-большому". Насморк, простуда, шнурки развязались. Дети ведь довольно упрямы. Говорю Боре: "Боря, не ходи без шапки!" А он мне: "Я не хожу, а бегаю". И не надевает. В моем инвентаризационном бюро мне тоже неплохо. Работы много, но, знаешь, работа даже интересная. Там такие термины, которых я никогда не слышала раньше: синька, калька, разрез, выкипировка, проекция.
Но Варе эти термины были хорошо знакомы.
- Теперь у нас с вами одна профессия, - шутя, сказала она Софье Александровне.
Дома Варю ждало письмо.
Почерк оказался знакомым, Варя вскрыла конверт, посмотрела подпись, да, конечно, письмо от Игоря Владимировича.
"Милая Варя, - писал Игорь Владимирович. - Ваше коротенькое письмецо о цветах дало мне право сделать то, на что я долго не решался, - написать Вам. Теперь мне не придется укорять себя за то, что я Вам навязал переписку, я отвечаю Вам. Я пишу, и это немного приближает Вас ко мне и потому доставляет удовольствие.
Ваше письмецо я перечитывал несколько раз, оно первое в истории нашего знакомства, стараюсь понять каждое слово, истолковываю его и так и эдак, ищу тайный смысл. Иногда в какой-нибудь фразе почудится вдруг что-то теплое, дорогое, но вспоминаю Вашу обычную сдержанность, и тогда мне кажется, что Вы иронизируете. Не знаю, как понимать Вас, не слыша Вашей интонации.
Простите, если мой скромный подарок доставил Вам какие-то осложнения, больше этого делать не буду. Даю торжественное обещание.
Я никак не могу забыть Вашего "звоните", брошенного мне со ступеньки трамвайного вагона. Для незнакомого такое "звоните" - это разрешение на продолжение знакомства. Для меня, знающего Вас, это "звоните" - всего лишь "до свидания", а "до свидания", к сожалению, ни на какое свидание не намекает. Если бы Вы сказали "позвоните" - это было бы не только Ваше разрешение, но и Ваше желание. Две буквы, а какая разница. "Позвоните" не говорится в первый день знакомства.
Помните закрытый Александровский сад? Лужи. Ваши туфли. Кремлевская стена. Грот Венеры. Малюсенькая дырочка в чулке. Свисток сторожа. Наше бегство. Ворота, загороженные скамейкой. Ура!!! Мы спасены. Даже можем дразнить сторожа. Вся эта прогулка соткана из бесконечных дождевых капель.
Расскажите мне что-нибудь...
Вы слишком своеобразная какая-то, трудная.
Мне кажется, у Вас неприятности, а так хочется утешить Вас. Когда Вы были замужем, я ничего не знал о Вашей жизни, но я все понимал. Хотел помочь Вам, но не знал, как это сделать.
Вчера вечером был по делу на Арбате, проходил мимо Вашего дома, даже садился на 31-й трамвай на Вашей остановке, вертел головой во все стороны, но увы... Вы так и не появились.
Можете ли Вы дать мне возможность провожать Вас без Зои?
Однажды, когда Вы болели, я решил навестить Вас, пойти к Вам без звонка (обязан же я как начальник беспокоиться о здоровье своих подчиненных). Поднялся по лестнице, постоял у дверей, поднял руку к звонку и, испугавшись чего-то, может быть, Вашей холодной встречи, бегом спустился по лестнице и уехал домой. Я никогда не рассказывал Вам этого случая.
Я люблю музыку, хожу в консерваторию, как бы я хотел слушать музыку рядом с Вами.
Простите, что написал такое скучное письмо. Мне нужно сидеть с Вами на парапете набережной и смотреть на прохожих, какие точные и остроумные характеристики даете Вы людям. Мне нужно, чтобы Вы роняли цветок на площади, ведь только мелочи создают богатство ощущений.
Мы целый день вместе с Вами на службе, но служба нас и разделяет. Напишите мне хоть два слова, такое телеграммоподобное письмо, тогда мы опять будем наедине. И я Вам отвечу. Мне хочется, чтобы Вам нравились мои письма.
Когда Вы в тот, первый раз вошли в "Националь", Вы были в шляпке с полями. Вы ее сняли, и я увидел огромные глаза, чистые и невинные. И. В.
P. S. Это письмо написано почти год назад, однако я не решался его отправить. Теперь отправляю, ни слова не изменив, потому что ничего не изменилось в моей любви к Вам и моем восхищении Вами. И. В.".
Варя опустила письмо на колени и долго так сидела, задумавшись.
Письмо хорошее, искреннее. Он славный человек, Игорь Владимирович, и, вероятно, ее жизнь с ним была бы легкой, беспечной, нарядной и веселой. Он принадлежит к элите, он "ласкаемый", и все блага, которыми живет элита, доступны и ему. Доступны благодаря его таланту и трудоспособности, а не потому, что ведет себя послушно. Это не мало, совсем не мало, поэтому она и относится к Игорю Владимировичу с уважением. Но та жизнь, которая казалась ей сказочной еще год назад, к которой она так стремилась из своей тусклой коммунальной квартиры, больше ее не привлекала. Она знала теперь и оборотную сторону медали: она не может и не желает жить беззаботно и бездумно, когда рядом страдают, мучаются, умирают голодные дети, старики, старухи. Она не в силах бороться с голодом и неправдой, она не знает, как бороться, но веселиться на этом пиру она тоже не будет.
Она ждет Сашу... Саша знает, как ему жить, знает, как жить ей! Особенно теперь, после всех испытаний, через которые ему пришлось пройти. Конечно, ему будет нелегко, когда он вернется, все говорят, что в Москве его не пропишут. Но, где бы он ни жил, она обязана помочь ему. Каждому человеку нужна какая-то опора. Она, Варя, и будет ему опорой, другой опоры у него нет!
Но мучили ее слова Нины во время той ссоры из-за Сашиной фотографии, она никак не могла их забыть: "Если Саша твой жених, то что же ты не дожидалась его, выскочила замуж за шулера?" Неужели и Саша воспримет ее брак с Костей как предательство? Но это не предательство! Была девчонкой, ничего не понимала, хотелось независимости, и она думала, что замужество даст ей независимость. Она ошиблась. Она не писала Саше о Косте, не хотела огорчать. Но, когда он вернется, она все ему расскажет, он все поймет и простит.
Варя долго обдумывала свой ответ Игорю Владимировичу. Что ответить и как ответить: письмом или сказать правду в глаза? И решила: лучше все же поговорить.
Выбрав удобное время, Варя зашла в кабинет к Игорю Владимировичу.
- Игорь Владимирович, я по поводу вашего письма. Я хочу вам сказать следующее: я люблю одного человека, он далеко отсюда и вернется через год. Я жду его.
Он помолчал, справился с волнением и, мягко улыбаясь, ответил:
- Ну что ж, Варенька, я тоже буду ждать...
Док. 607258
Перв. публик.: 10.11.00
Последн. ред.: 10.11.09
Число обращений: 0
Рыбаков Анатолий. Страх. Тридцать пятый и другие годы
|
