23
- Товарищ Будягин, с вами будут говорить.
Потом хорошо знакомый голос произнес:
- Здравствуй, Иван!
Называть Сталина по фамилии Иван Григорьевич не привык, по имени не решался. И он ответил:
- Здравствуйте...
- Приехал - не заходишь, гордый стал, дорогу забыл.
- Я готов. Когда?
- Готов - приходи. Рядом живем.
Последний раз Будягин был у Сталина два года назад, за месяц до смерти Нади. Потом, приезжая в Союз, все дела решал с наркоминделом Литвиновым, который пользовался доверием Сталина.
Концепция Сталина заключалась в том, что противники Советского Союза - это Англия, Франция и Япония. Англия видит в СССР угрозу своей колониальной империи. Япония - владычеству в Китае, Франция - своему влиянию в Европе. В то же время Англия и Япония - главные соперники Соединенных Штатов на мировом рынке. Побежденная Германия противостоит победительнице - Франции.
Таким образом, все сложные проблемы просты: Англия, Франция, Япония - с одной стороны, СССР, США, Германия - с другой. Сводить сложное к простому Сталин почитал своим великим талантом.
Концепцию Сталина, сложившуюся еще во время Веймарской республики, Иван Григорьевич считал устаревшей, способность Сталина все упрощать - катастрофой. Приход Гитлера к власти меняет расстановку сил, делает германскую проблему основной.
Литвинов, по-видимому, разделял точку зрения Будягина, но не показывал этого. Надеялся, что время изменит позицию Сталина. "Laisser passer[1]", - сказал он Будягину.
Сталин не знал Европы, презирал партийных интеллигентов - эмигрантов, кичливых всезнаек, сделанных из того же теста, что и западные рабочие лидеры в смокингах и фраках. Он вел в России жизнь подпольщика, его ссылали, он бежал, скрывался, а они жили за границей, в безопасности, почитывали, пописывали, становились известными. В Лондоне на Пятом съезде партии он хорошо их рассмотрел, с близкого расстояния.
До этого Сталин был за границей только в Таммерфорсе и Стокгольме. Но те съезды не шли ни в какое сравнение с лондонским, где собралось более трехсот делегатов: большевиков, меньшевиков, бундовцев, польских и латышских социал-демократов. В первый и единственный раз Сталин увидел столицу мировой державы, город, каких он не знал, капиталистический Вавилон, цитадель буржуазной демократии. Среди невозмутимых людей, выросших в непонятных, чуждых традициях, он, не знающий языка, чувствовал свою удручающую незаметность, к тому же Сталин потерял шарф, апрель в Лондоне стоял холодный, пошел с Литвиновым покупать новый, но не мог подобрать нужный, жесткая шерсть кусалашею. Купили самый мягкий, дорогой, все равно Сталин капризничал, вертел головой и ругал англичан. В районе концов, Литвинов отлучился, а когда вернулся, к Сталину уже приставали докеры: возможно, что-то спросили, а он не ответил, не знал языка. Литвинов, человек смелый, разговаривающий на английском, как коренной лондонец, прогнал докеров.
Впоследствии Литвинов рассказал Будягину про шарф, но про докеров не рассказывал никогда. Сталин такого рассказа бы не простил: с детства тщедушный и слабый, он был болезненно чувствителен ко всему, что ставило под сомнение его физическую силу и смелость, - душевное состояние, из которого потом выросла подозрительность.
Еще в ссылке он говорил Будягину: грубости надо противопоставлять еще большую грубость - люди принимают ее за силу.
Как-то в один из длинных зимних вечеров Сталин сам рассказал Будягину про случай с докерами: мол, приняли его за индуса, хотели побить, но получили по морде и убежали. Он очень любил выражение "надавать по морде".
- И это хваленый английский рабочий класс, - сказал Сталин, - такие же колонизаторы, как и их хозяева.
Больше года Будягин добивался свидания со Сталиным, считал себя обязанным сообщить ему свою точку зрения. Он знал, что переубедить Сталина трудно, этот человек легко отрешался от своих симпатий, от антипатий - никогда. Но он знал также, что войны Сталин опасается.
Теперь Будягин понимал, что его попытка обречена на неудачу. Время не изменило позиции Сталина, время изменило его самого. Сейчас больше, чем когда-либо, он убежден в своей непогрешимости. Иван Григорьевич отчетливо Сознавал, чем все кончится, если он будет ему противоречить.
В Кремль Будягин пошел не по Воздвиженке, как ходил обычно, а по улице Герцена, пересек площадь у Манежа и вдоль ограды Александровского сада дошел до Троицких ворот, удлинил путь на несколько минут, хотел тщательней обдумать предстоящий разговор, а может, оттянуть встречу, которая, как он предчувствовал, сыграет роковую роль в его судьбе.
Иван Григорьевич всегда был далек от внутрипартийных распрей. Но он и не включился в общий хор, не славословил. Этого для Сталина было достаточно.
Будягин пошел в революцию не потому, что хотел добиться лучшей жизни, их семья жила в сравнительном достатке: и отец, и братья, и он сам - все квалифицированные кузнецы на Мотовилихинском заводе. Мотовилихинский завод, казенный,государственный, считался одним из мощнейших в стране, говорили, что его пятидесятитонный молот - крупнейший в мире. Сама Мотивилиха, расположенная на левом берегу Камы, на магистральной железной дороге, была промышленным, торговым пригородом Перми, деятельным, зажиточным и сравнительно трезвым.
Способного молодого рабочего заметил Николай Гаврилович Славянов, создатель дуговой электросварки, и привлек к первым электросварочным работам. Соприкосновение с передовой для того времени техникой, с ее блестящими представителями будоражило мысль. Будягин сошелся с социал-демократами, их было много среди заводской интеллигенции и в городе среди политических ссыльных. Иван Григорьевич тоже, вероятно, остался бы рядовым социал-демократом. Он записался на общеобразовательные курсы при Томском технологическом институте, дававшие аттестат зрелости и право на поступление в институт. Профессиональным революционерам его сделала первая русская революция. В декабре 1905 года он участвовал во всеобщей политической стачке, затем в вооруженных столкновениях с войсками. Его арестовали и выслали в Нарым.
Все было понятно, пока Будягин боролся против самодержавия. Революция тоже ясна - конечная цель их борьбы, победа их идеи. Крайности неизбежны - ярость народа обрушилась на вековых угнетателей, революция защищалась.
Кончилась гражданская война, все стало на свое место. НЭП означал не только новую экономическую политику. Возникал новый уклад жизни.
Однако то, что намечалось Лениным "всерьез и надолго", продолжалось совсем недолго. Сталин ликвидировал НЭП, утверждая при этом, что выполняет заветы Ленина. Он любил клясться именем Ленина, ссылаться на него. Хотя еще в Сибири говорил Ивану Григорьевичу, что Ленин недостаточно знает Россию, поэтому и выдвинул лозунг национализации земли, за которым, как утверждал тогда Сталин, крестьянство не пойдет. А в Царицыне он же внушал ему, Будягину, что Ленин мало разбирается в военных делах. Но значение Ленина, его роль в партии Сталин понимал всегда и никогда открыто ему не оппонировал. Когда в итоге оказывалось, что Ленин прав, а он всегда оказывался прав, Сталин объявлял себя его единомышленником, без колебаний проводившим политику Ленина. Он и теперь на каждом шагу клянется Лениным, представляет себя чуть ли не инициатором и вдохновителем ленинских решений. Однако вместо социалистической демократии, которой добивался Ленин, Сталин создал совсем другой режим.
Ничто не изменилось в маленькой квартире Сталина с того дня, когда Иван Григорьевич приходил сюда в последний раз.
Сталин был один, сидел за обеденным столом. На столе стояла бутылка атенского вина, бокалы, фрукты в вазе, две бутылки нарзана, лежала раскрытая книга. Сталин и дома носил полувоенный костюм, брюки заправлены в светлые сафьяновые сапоги с малиновыми разводами.
Он повернул голову. Щеки и подбородок закрывали белую каемку подворотничка, френч топорщился на животе. Низкий лоб, знакомые оспинки, мягкая красивая рука. Будягин понимал, что эта встреча последняя.
Сталин медленно поднялся, не протянул руки, продолжал в упор смотреть на Будягина. Он был ниже ростом, но смотрел не снизу, даже не прямо, как будто сквозь тяжелые опущенные веки.
Иван Григорьевич ждал, что Сталин пригласит его сесть и прекратит неловкость.
Сталин кивнул в сторону окна.
- Ругают меня там?
Он спрашивал не про ту страну, откуда приехал Будягин, и не про ту страну, где они сейчас находились, а про весь мир, про все человечество, про все, что там, за окном, в неумолимом азиатском боге проснулся одинокий ссыльный грузин в сибирской избе. Только за окном не глухая тайга, а громадная, покорная его воле страна.
Спрашивает это после своего триумфа на съезде, он по-прежнему никому не верит. И хочет лишний раз убедиться в правильности своего недоверия, своих подозрений, еще раз проверить, каковБудягин и такие, как Будягин. Он уже настроил себя против Будягина, не улыбнулся, не спросил про семью, не проявил и тени прежних отношений.
- Кто как... - ответил Будягин. - Есть и ругают.
Сталин чуть повел рукой, Иван Григорьевич сел.
Сжимая трубку в кулаке, Сталин прошелся по комнате, походка у него осталась по-прежнему легкой, пружинистой.
- Как Рязанов?
Неожиданный вопрос. Сталин принимал Рязанова, слушал на Политбюро, выдвинул в ЦК. Может быть, усомнился в связи с арестом племянника?
- Деловой, знающий человек, - ответил Будягин.
- Говорят, постороннее строительство затеял?
В Наркомат поступил сигнал, что Рязанов самовольно строит в городе кинотеатр, спортивный комплекс, даже закладывает курорт "Уральская Мацеста".
- Пятаков направил туда комиссию, - ответил Будягин.
Сталин посмотрел ему прямо в глаза. Будягин знал, что означает этот взгляд: он означает недоверие. Сталин не удовлетворен его ответом. Почему? Будягин сказал правду. Впрочем ему хорошо знаком этот сталинский способ смущать собеседника: высказать недоверие там, где для недоверия нет оснований, делать вид, что верит, когда есть основания сомневаться.
Сталин медленно отвел взгляд, усмехнулся.
- Серго предложил Рязанова в ЦК. Хочет, чтобы ЦК состоял из одних хозяйственников.
Он замолчал, ожидая реакции Будягина. Таков характер этого человека: Орджоникидзе, мол, предложил Рязанова в состав ЦК, а Будягина не предложил.
Повысив голос, Сталин продолжал:
- При всем нашем уважении к Серго мы не можем превратить ЦК нашей партии в Президиум ВСНХ. Центральный Комитет нашей партии - это ареопаг, в котором представлены и хозяйственники, и политики, и военные работники, и деятели культуры. В Центральном Комитете должны быть представлены все силы нашей партии. Особенно молодые силы.
Он остановился против Будягина.
- Надо посторониться и дать дорогу людям из народа. Во главе государства народ хочет видеть своих сыновей, а не новых пришельцев, новых дворян. Русский народ не любит дворян. История русского народа - это история борьбы с дворянством. Русский народ любил Ивана Грозного, Петра Первого, то есть именно тех царей, которые уничтожали бояр и дворян. Все крестьянские движения от Болотникова до Пугачева, были движениями за хорошего царя и против дворян.
То, что он говорит, можно расценить как обычный для него исторический экскурс. Историю он знал, особенно хорошо знал историю церкви и церковных ересей. Но можно понять и так: старые кадры, такие, как Будягин, это и есть новые дворяне. Это их народ больше не хочет.
Сталин продолжал:
- Почему крестьянство поддержало революцию в центральных губерниях и не поддержало на окраинах, скажем, в Сибири? В центральных губерниях мужик видел помещика, дворянина, а в Сибири их не было. А когда появился дворянин Колчак, тогда сибирский мужик поддержал революцию.
Сталин смотрел на Будягина. Глаза его потемнели, стали коричневыми. Потом он отошел к окну и, стоя спиной к Ивану Григорьевичу, сказал.
- Но не все молодые люди - это НОВЫЕ силы. Я как-то летом ехал по Арбату, смотрю: на углу стоят молодые бездельники в заграничных плащах, смеются. Спрашивается: что им дороже - советская родина или заграничный плащ?
Заговорил о молодых людях. Значит, ему известно о ходатайстве за Сашу.
- Можно носить заграничный плащ и любить советскую родину, - сказал Будягин.
- Ты так думаешь? - Сталин повернулся к нему. - Я ТАК не думаю. МОИ дети не ходят в заграничных плащах, МОИМ детям нравится наше, советское. МОИМ детям негде доставать заграничные плащи. Спрашивается: откуда ТЕ их достают?
Может быть, он имеет в виду Лену? Кто-нибудь съехидничал: "Дочка Будягина ходит в заграничных платьях". Сталин всегда придавал значение мелочам, прислушивался, пускал их в ход, когда хотел показать свою осведомленность, гордился умением обобщатьмелочи, делать из них выводы.
- На мне тоже заграничный костюм, - сказал Будягин, давая понять, что, прожив почти десять лет за границей, он и его семья, естественно, покупали там себе одежду.
Сталин понял намек, с насмешливой уважительностью развел руками.
- Ну... Ты ведь у нас деятель международного масштаба, где нам до тебя?..
Он медленно приблизился к Будягину, протянул вдруг руку, коснулся его головы.
- Молодой совсем, черноволосый, красивый...
Будягин подумал, как легко может быть снесена голова, до которой Сталин сейчас дотронулся. Сталин опустил руку, точно понял мысль Будягина, усмешка снова тронула его усы.
- Ты, Иван, всегда был спорщик, отчаянный, неисправимый полемист.
Он опять подошел к окну, снова стал спиной к Ивану Григорьевичу, снова заговорил:
- Мы любим нашу молодежь, молодежь - наше будущее. Но ее надо воспитывать. Молодежь следует растить, как садовник растит дерево. Ей не надо льстить, не надо подлаживаться, нельзя прощать ей ошибок...
Да, он о Саше. Показывает свою осведомленность. Малую ее часть. А когда понадобиться, выложит всю.
- ...Не надо искать у молодежи дешевой популярности, - продолжал между тем Сталин. - Народ не любит вождей, ищущих дешевой популярности. Ленин не искал, не расхаживал по улицам. Народ не любит вождей-краснобаев, Троцкий какой был говорун, а что от него осталось?
Этот шар пущен в Кирова. Киров ходит пешком по ленинградским улицам, Киров - лучший оратор партии. Что стоит за этим? Нет, от Кирова и Орджоникидзе он пока не откажется. Время еще не пришло. А сейчас он начинает с него, прощупывает как человека, близкого Кирову и Орджоникидзе еще со времен обороны Астрахани и военных операций на Северном Кавказе. Для этого и вызвал. Международные проблемы его не интересуют. Если бы интересовали, он вызвал бы год назад.
Как всегда, в Сталине поражала откровенность высказываний о близких людях, убеждение, что его слова не будут переданы. Намекни Будягин Кирову или Серго о том, что он здесь слышал, он будет ошельмован как интриган. Ведь ничего плохого Сталин не сказал, только подметил стремление Орджоникидзе видеть в ЦК побольше хозяйственников и высказал законное опасение за свободу и открытость, с какой Киров расхаживает по ленинградским улицам.
- Кстати, - спросил Сталин, не оборачиваясь, - что за человек Кодацкий? Он кажется, при тебе был в Астрахани?
- Да, был, ведал Облрыбой. Ты, наверно, тоже его знаешь, он председатель Ленинградского горсовета.
Сталин сделал вид, что не заметил скрытой язвительности ответа, спокойно сказал:
- А ведь Кодацкий - зиновьевец.
Будягин искренне удивился:
- Кодацкий? Он выступал против Зиновьева.
- Да, выступал как будто... - согласился Сталин. - А когда ленинградские рабочие потребовали исключить Троцкого и Зиновьева из партии, товарищ Кодацкий не проявил большого восторга. Колебался. В таком вопросе! И тогда сам товарищ Киров предложил освободить его от должности секретаря Московского-Нарвского райкома партии. Освободили. Придержали в совнархозе. А теперь выдвинули в председатели Ленсовета. Вместо председателя Ленсовета Григория Зиновьева новый председатель - тоже зиновьевец. Как это должны рассматривать ленинградские рабочие?
- Кодацкий, насколько я знаю, в оппозиции не участвовал, - сказал Будягин. - Если он проявил колебание в организационном вопросе, то от такого рода колебаний никто не избавлен ни сейчас, ни тем более восемь лет назад.
- Никто не требует крови товарища Кодацкого, - равнодушно сказал Сталин и повернулся к Будягину. - Все же в такойорганизации, как ленинградская, следует быть осмотрительнее в подборе кадров. Впрочем, партия доверила товарищу Кирову выбирать помощников по собственному усмотрению. Не будем вмешиваться.
Последняя фраза звучала предупреждением, что разговор о Кодацком носил не официальный, а личный характер. Уже для формы, для завершения визита Сталин задал вопрос, которого Будягин и ожидал:
- Что Гитлер?
- Гитлер - это война, - ответил Будягин.
Сталин помолчал, потом спросил:
- У него есть чем воевать?
- Промышленный потенциал Германии высок. Ей вооружиться не трудно.
- Ему позволят вооружиться?
- Он не будет спрашивать разрешения.
- Он удержится у власти?
- По-видимому, да.
Сталин опять помолчал, провел пальцем под белым воротничком.
- Немцы будут воевать?
- Заставят - будут.
Медленно, внушительно Сталин произнес:
- Англия и Франция навязали Германии Версаль, репарации, раздели до нитки, отобрали колонии, Судеты, Данциг, Польский коридор, отрезали Восточную Пруссию. С кем же собираются воевать немцы?
- Англия и Франция попытаются сторговаться с Германией за наш счет.
Сталин взглянул на Будягина. Все ясно: не считает нужным скрыть свою точку зрения, наоборот, считает нужным заявить ее тут, перед ним, в его доме.
Все же, сохраняя видимое спокойствие, он сказал:
- Англия и Франция никогда не допустят в сердце Европы сильной Германии. Наоборот, мы заинтересованы в сильной Германии - противовесе Англии и Франции.
- Для нас Германия - угроза самая реальная, - ответил Будягин убежденно.
Сталин нахмурился.
- Преувеличивать германскую опасность - значит, преуменьшать главную опасность. Безусловно, английские империалисты в этом заинтересованы. Но мы, советские люди, в этом не заинтересованы.
- Я остаюсь при своем мнении, - сказал Будягин.
- Поэтому ты больше не там, где был, - не сводя глаз с Будягина, ответил Сталин. Будягин выдержал его взгляд.
Сталин помолчал, потом, не глядя на Будягина, как бы обращаясь к кому-то еще, произнес:
- Партии не нужно щеголянье оттенкамимнений, Партии нужна деловая работа. Тот, кто этого не понимает, не нужен партии.
- Нужен ли я партии, решит партия, - сказал Будягин.
Сталин сел за стол, отвернулся, взял в руки книгу.
- Я занят. Извините.
viperson.ru
Док. 605311
Перв. публик.: 03.11.07
Последн. ред.: 26.09.12
Число обращений: 0
Рыбаков Анатолий. Дети Арбата
|
