Кто-то должен уйти (Это было недавно, это было давно...) Комедия в двух действияхНазад
Кто-то должен уйти (Это было недавно, это было давно...) Комедия в двух действиях
Валентин Красногоров
ВНИМАНИЕ! Все авторские права на пьесу защищены законами России, международным законодательством, и принадлежат автору. Запрещается ее издание и переиздание, размножение, публичное исполнение, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст пьесы при постановке без письменного разрешения автора.
Предисловие автора
Пьеса была написана в 1974 г., и при первой же попытке ее постановки была сразу и надолго запрещена. Лишь спустя 6 лет она была поставлена сначала в Ленинграде, где выдержала 400 представлений, затем еще в 40 театрах России, а также в Польше, Чехословакии, Германии и Кубе. На фестивале в Чехословакии пьеса получила три приза, в том числе "Приз за лучшую драматургию" и "Приз зрителей". Абсурдность происходящего отражается в абсурдности абсолютно небытового диалога. Один из критиков отметил, что актуальность и притягательность для зрителей этой очень смешной комедии сохраняются и поныне: меняются общественные обстоятельства, но человеческая природа остается неизменной
Сегодня не все реалии сюжета этой пьесы сохраняют свою актуальность. Однако она высмеивает не только и не столько прошлые порядки, сколько эгоизм, мелочность, тупость и зависть, и в этом смысле затрагивает вечные темы. Герои комедии живы и сегодня.
Сейчас театр все охотно обращается к пьесам "ретро". Ушла в прошлое действительность 1920-1980-х годов, но такие произведения, как "Баня", "Клоп", "Самоубийца", "12 стульев" не стареют. Не устарела и комедия "Кто-то должен уйти". И сегодня есть чванливые и невежественные начальники, процветающие бездельники, подхалимство, блат, борьба за теплые места, бессилие порядочности и таланта перед серой массой и тупой силой.
"Кто-то должен уйти" и по сей день с успехом ставится театральными коллективами России, Украины, Эстонии. Эта пьеса парадоксальна и смешна, ее любят зрители. Я уверен, что ей предстоит еще долгая жизнь.
Действующие лица
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ - начальник отдела в государственной конторе
Сотрудники отдела:
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ
ЮРА
АНДРЕЙ
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА
ЛЮБА
МАРИЯ
Действие происходит в начале 1980-х годов.
Действие первое
Тесноватое помещение отдела в конторе по планированию и сбыту дамского трикотажа. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ, начальник отдела, представительный мужчина лет сорока с чем-то, сидит в отдельном закуточке, отгороженном от остальной части комнаты шкафами. Рабочий день недавно начался. Все сотрудники, кроме Марии, на своих местах. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ, пожилой сонный мужчина, клюя носом, занимается какими-то подсчетами. ЛЮБА, эффектная красавица с длинными распущенными волосами, чертит, склонившись над чертежной доской. ЮРА, здоровяк с добродушным лицом, подшивает лежащие перед ним горой бумаги, от всей души пробивая их дыроколом. ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА, энергичная особа средних лет, с решительным видом перебирает папки. АНДРЕЙ, молодой человек застенчивого облика, работает над графиками и таблицами.
Работа кипит. Щелканье счетов, удары дырокола, трели телефонных звонков, - все это сливается в своеобразную канцелярскую симфонию.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ не спеша встает, выходит из своего угла и прохаживается между столами сотрудников. Темп симфонии резко возрастает. Вид шефа чрезвычайно мрачен.
Стягивая на ходу пальто, стремительно вбегает молодая привлекательная женщина - МАРИЯ.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Сурово.) Мария, вы опять опоздали?
МАРИЯ. (Виновато.) У меня ребенок.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Недовольно.) "Ребенок-ребенок"... Неужели нельзя приходить вовремя хотя бы в эти дни, когда нас проверяет комиссия? Вы понимаете - комиссия!
МАРИЯ. А разве она еще не уехала?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Именно что нет. Как раз сейчас меня опять туда вызывают, причем вопрос, я вам скажу, предстоит тяжелый, более того - кадровый. (Посверлив Марию взглядом.) Ну ладно, чтобы в последний раз.
МАРИЯ мгновенно начинает строчить на машинке, и ее пулеметные очереди вливаются в общую звуковую гамму. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ возвращается на свое место, степенно берет газету и углубляется в чтение. Темп симфонии снижается.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Кто помнит, сколько у нас запланировано нижнего трикотажу?
АНДРЕЙ. Сто двадцать тысяч.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Андрей, под каким артикулом у нас идут сиреневые блузки?
АНДРЕЙ. Пятнадцать - сорок семь.
МАРИЯ. (Прерывая печатание.) Андрей, "не хватает двух тонн бюстгальтеров"... "Не хватает" вместе или отдельно?
АНДРЕЙ. Отдельно.
Мария снова начинает стучать. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ направляется в закуток шефа и почтительно кашляет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Отрываясь от газеты.) В чем дело?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вчера сверху напоминали, что пора представить наш доклад о реформе работы отдела.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Степан Семенович, мне предстоит обсуждать кадровый вопрос с большой буквы этого слова, а вы отвлекаете меня по пустякам. Раз пора, так и отправляйте. Доклад готов?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Он туговат на ухо.) Чего?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Кричит.) Я говорю: доклад готов?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Не знаю. Вроде, Андрей что-то делал... Постойте, да вот же доклад, у вас на столе!
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Берет толстую папку.) Этот, что ли?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Он самый. Просили передать, что срочно.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Хватается за голову.) Вспомнил! Вспомнил, что я про него забыл. (Перелистывая содержимое папки.) Что-то больно много формул... М-да... Ну хорошо, идите работайте. Да позовите сюда Андрея.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Садясь на свое место.) Андрей, к шефу.
Андрей переходит в отделение начальника.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Послушай, Андрей... Что-то не нравятся мне эти формулы...
АНДРЕЙ. Это алгоритм оптимизации управления. Решается симплекс-методом.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Понятно... А без них никак нельзя?
АНДРЕЙ. Понимаете, выводы доклада довольно неожиданны, и лучше подтвердить их точными расчетами.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ясно... Ну, если симплекс-методом, тогда совсем другое дело. Вот я и говорю: закончи-ка ты этот доклад. Чтобы сегодня же был готов.
АНДРЕЙ. Сегодня?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я знаю, что это трудно, более того - невозможно. Но - надо, ты меня понимаешь? Так что жми на все педали, крути на всю железку, более того - шпарь на всю катушку.
Звонит телефон. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ берет трубку.
Да? Иду. (Кладет трубку. Многозначительно.) На заседание. Вопрос, между нами, тяжелый, более того - кадровый.
АНДРЕЙ уходит. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ встает и шествует через свой отдел к выходу. Снова резкое ускорение темпа.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Николай Никанорович, вы не помните, сколько у нас запланировано...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Со всеми вопросами - к Андрею. Я на совещании.
ЛЮБА. Вы не забыли, что в обед мы устраиваем праздник? Смотрите, не задерживайтесь.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вам лишь бы праздновать... Всегда повод ищете.
ЛЮБА. Вы же сами предложили.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ладно, мне некогда. (Уходит.)
Симфония канцелярских инструментов прерывается. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ отодвигает счеты, откидывается в кресле, смачно зевает и закрывает глаза. ЮРА кладет дырокол, достает из-под шкафа гири и начинает разминаться. ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА перестает возиться с папками. МАРИЯ достает вязанье. Только ЛЮБА продолжает чертить.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Марии.) Над чем ты сейчас работаешь?
МАРИЯ. Свитерок Бореньке кончаю.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Покажь. Хороший узор. Как муж-то? Вы с ним так и не расписаны еще?
МАРИЯ. Пока смысла нет.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Почему?
МАРИЯ. (Снисходительно.) Ну как вы, Прасковья Федоровна, простых вещей не понимаете? Вот через год мы оба по квартире получим, тогда и запишемся. А иначе либо только мне дадут, либо только ему.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Хорошо тебе - муж, семья... А мой алкоголик уже третий год где-то в бегах... Ну ладно, пойду загляну в профком.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА уходит. Возвращается АНДРЕЙ.
АНДРЕЙ. Мария, ты допечатала доклад для шефа? Тебе вроде мало оставалось.
МАРИЯ. (Неуверенно.) Мне и сейчас мало осталось... Вообще-то две странички я, кажется, сделала.
АНДРЕЙ. Дай взглянуть. (Смотри бумаги.) Опять ни предлогов, ни запятых.
МАРИЯ. Ты же знаешь - это оттого, что я на телеграфе работала. Я и в разговоре предлоги пропускаю, когда волнуюсь.
АНДРЕЙ. Но ты все же допечатай не волнуясь, договорились?
МАРИЯ. Да чего ты расстраиваешься, чудак? Думаешь, доклады эти кто-нибудь читает?
АНДРЕЙ. Надеюсь, что читает. Так что сделаешь, ладно?
МАРИЯ. Ага. Только потом. Сейчас некогда. Я одному аспиранту диссертацию делаю.
АНДРЕЙ. А отложить ее нельзя?
МАРИЯ. Ну что ты? Знаешь, сколько он за страницу платит? (Взглянув в зеркало.) Боже мой, какое чучело! Так опаздывала, что не успела причесаться. (Берет косметичку, идет в закуток начальника и за его столом не спеша приводит себя в порядок.)
АНДРЕЙ. Степан Семенович!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ похрапывает.
Степан Семенович!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Вздрагивая и хватая счеты.) Чего?
АНДРЕЙ. Не поможете мне доклад подготовить?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Извини, не могу. Я даже и не отдыхал еще сегодня. Юра, пошли в курилку.
ЮРА. Я же не курю. Мне форму нельзя терять.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ничего, подышишь свежим воздухом. (Уводит Юру.)
АНДРЕЙ. (Подойдя к Любе.) Люб, надо бы кое-что начертить.
ЛЮБА. Опять? Я ведь на прошлой неделе уже что-то чертила.
АНДРЕЙ. По-моему, ты и сейчас что-то чертишь.
ЛЮБА. Это так... фасончик для платья. Правда, мило?
АНДРЕЙ. Прелесть. Мне нужна схема организации труда...
ЛЮБА. А здесь будут карманчики.
АНДРЕЙ. Прелесть. Схема несложная.
ЛЮБА. А рукава фонариком.
АНДРЕЙ. Прелесть.
ЛЮБА. А вырез будет очень глубокий. Ты представляешь, как это будет выглядеть в натуре?
АНДРЕЙ. Не очень.
ЛЮБА. Ну, примерно вот так. (Расстегивает на блузке пуговицы и демонстрирует будущий вырез.)
АНДРЕЙ. Прелесть. Так как насчет почертить?
ЛЮБА. Какой ты скучный - все чертить да чертить... Наверное опять какую-нибудь жуткую деталь в трех ... этих... как их... ну... Вид сверху, вид сбоку...
АНДРЕЙ. Проекциях?
ЛЮБА. Вот-вот, проекциях.
АНДРЕЙ. На этот раз проекций не будет. Просто начертишь квадратики и соединишь их стрелками. Я тебе покажу.
ЛЮБА. (Обрадованно.) Квадратики я умею. Если хочешь, я и треугольнички сделаю.
АНДРЕЙ. Ну и славно.
ЛЮБА. Только не сейчас, после обеда.
АНДРЕЙ, вздохнув, выходит.
МАРИЯ. (За столом начальника звонит по телефону.) Алло! Игорь? А где он? А кто это? А передайте, что жена звонила. А у нас на работе какой-то кадровый вопрос обсуждается. Ага. (Кладет трубку.)
Входит ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Девочки, новость! Жена Прохорова к нам в профком пришла, жалуется, что он спутался с кем-то. Просит выяснить. А чего тут выяснять-то: всем известно, что с Катькой из второго отдела. Знаете, крашеная такая.
МАРИЯ. Ну?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я ей - жене, значит, - ничего такого, конечно, не сказала. Подайте, говорю, заявление, а мы, дескать, разберем, призовем...
ЛЮБА. Меня лично такие новости мало интересуют. Лучше бы разузнали, что там за кадровый вопрос.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я уже пыталась, да комиссия за закрытыми дверями заседает. (Всплескивает руками.) Ой, я тут с вами болтаю, а у меня важное дело! Я на одиннадцать с парикмахершей договорилась. (Натягивая пальто.) Если кто спросит - я по профсоюзным делам.
ЛЮБА. Добежать с вами до магазина, что ли? Может, увижу что-нибудь интересное.
ЛЮБА и ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА уходят. МАРИЯ переходит в кабинет шефа и звонит по телефону.
МАРИЯ. Мама? Ну, как Боренька? Кашку всю съел? А ты бы ему помяукала. Ты же знаешь, он хорошо ест, только когда ему мяукают. Что значит - не умеешь? Давай приставь к его ушку трубку. Я буду мяукать, а ты его корми. Готово? Начали. (Сюсюкает.) Здравствуй, Боренька, к тебе киска в гости пришла. Она тебе что-то сказать хочет. Мяу... Мяу... Мяу... (Сидит у телефона и мяукает.)
Возвращаются СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ и ЮРА.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вот, Юра, заинтересовался я одной цифрочкой и с самого утра без продыха щелкаю. Три раза сбивался, но все-таки подсчитал. Сколько, ты думаешь, я выпил за свою жизнь пива?
ЮРА. Бог его знает. Думаю, что порядочно.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну, а сколько все-таки? Сто кружек? Двести?
ЮРА. Может, и все пятьсот будет.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Пятьсот? Плохо считаешь, пан спортсмен. Четырнадцать тысяч восемьсот двадцать!
ЮРА. Да, цифра величественная. Можно сказать, итог жизни.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. На эти деньги и машину купить можно было бы.
ЮРА. Да ну!
МАРИЯ. (В телефон.) Мяу!
ЮРА. (Передразнивая.) Мяу!
МАРИЯ. Не мешайте, я ребенка кормлю.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Не дает мне покоя этот проклятый кадровый вопрос. Опять какая-то каша заваривается.
ЮРА. Выбросьте это из головы. Давайте лучше делом займемся.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И то верно.
ЮРА привычным жестом выдвигает из стола планку, на которой стоят шахматные часы и доска с расставленными на ней фигурами. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ нажимает кнопку часов.
Поехали.
Игра идет в быстром темпе блица.
Опять фигуру зеваешь. Ты бы лучше вместо бицепсов мозги потренировал. Хоть это в жизни и не так нужно, но все-таки... Что за бумаги у тебя в папках?
ЮРА. Кто их ведает... Андрей велел подшить, я и подшиваю. (Делает ход.) Сказать по правде, я понятия не имею, чем мы тут занимаемся. Знаю только, что вроде что-то планируем, а вот что.. Андрей говорил, да я забыл.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А ты бы вник.
ЮРА. Некогда. У меня свой план - очки, голы, секунды.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Это верно. Ты у нас кем числишься-то?
ЮРА. Старшим инженером. (Испуганно.) Полундра. (Быстро задвигает планку с шахматами и хватается за дырокол.)
Входит Андрей.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Отбой. Ты, Андрей, нас так не пугай.
Игра продолжается.
Мат. С тобой играть неинтересно. Не то, что с Андреем.
ЮРА. Шахматы - не моя стихия.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Что верно, то верно. Иди, маши гирьками. Андрей, сыграем разочек?
АНДРЕЙ. Некогда. Доклад для шефа готовлю.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Некогда? (Проникновенно.) Скажи, Андрей, чего ты все время работаешь? Может, у тебя дома что случилось?
АНДРЕЙ. Да нет, все нормально.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А ты не болен, а?
ЮРА. Степан Семенович, чего вы пристали к человеку? А если ему нравится работать?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Нет, Юра, наш долг разобраться, что происходит с парнем. Может, у него на душе что-то творится, может, надо вовремя вмешаться, помочь... Человек он еще молодой, неопытный, в контору нашу попал недавно...
ЮРА. Кстати, Андрей, а где ты трудился раньше?
АНДРЕЙ. Рядом, в институте, что напротив.
ЮРА. Ого! Заведение солидное, не нашему чета. Что же ты оттуда ушел?
АНДРЕЙ. Так... По собственному желанию.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Короче, Андрей, один блиц!
АНДРЕЙ. Хорошо, сыграем. В обед.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну уж нет. В обед надо отдыхать. К тому же сегодня у нас в обед мероприятие. Женско-мужской день.
АНДРЕЙ. Ах да... Цветы-то хоть купили?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Цветы? Гм... А ну-ка, Юра, бросай гири и жми на перекресток. Давайте-ка соберем на это дело... (Вынимает ассигнацию.)
ЮРА. А может, скинемся еще и на троих? Чтобы уж заодно?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ты, Юра, хоть и спортсмен, а мысли иногда подаешь дельные. (Дает ему деньги.) Внимание! На старт! Марш!
Юра пулей выскакивает из комнаты. Мария перестает мяукать, возвращается на свое место и начинает с бешеной скоростью строчить на машинке. Входит Люба.
ЛЮБА. (Снимая пальто.) Меня никто не хватился?
АНДРЕЙ. Вроде никто.
МАРИЯ. Ну, достала что-нибудь?
ЛЮБА. (Указывая на сверток) Вот, лифчики.
МАРИЯ. Нашей конторы?
ЛЮБА. Что, я с ума сошла? Французские.
МАРИЯ. (Примеряя лифчик.) Восторг! Мне бы такой!
ЛЮБА. Если хочешь, могу один уступить. Я три купила.
МАРИЯ. Правда? Вот спасибо! Деньги я тебе завтра же отдам.
ЛЮБА. (Взглянув на часы.) Пожалуй, пора на стол накрывать.
Женщины достают из шкафов хлеб, консервные банки, тарелки с салатом и пр.
МАРИЯ. Попробуй, какое я печенье испекла. Вкусно?
ЛЮБА. Во рту тает. Какая ты вся хозяйственная, домашняя...
МАРИЯ. Мужу тоже нравится. Хочешь, дам рецепт?
ЛЮБА. (Без энтузиазма.) Наверное, долго возиться?
Продолжая разговор, женщины уходят сполоснуть тарелки. Возвращается ЮРА.
ЮРА. Порядок. (Кричит.) Степан Семеныч!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Вздрагивая и просыпаясь.) Чего?
ЮРА. Порядок, говорю! (Достает из-под куртки цветы и бутылку водки.)
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (С сомнением глядя на бутылку.) Не мало ли?
ЮРА. Хватит. На работе же. (Прячет цветы.)
Возвращаются Люба и Мария с посудой.
МАРИЯ. ...А печь надо на медленном огне, минут тридцать. А потом...
ЛЮБА. А ну-ка, Юра, помоги.
ЮРА помогает женщинам сдвинуть столы и открыть банки. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ суетится рядом. АНДРЕЙ в уголке продолжает свои расчеты.
ЮРА. Что-то Ник-Ника долго нет. А есть хочется.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И выпить тоже. Интересно, что все-таки они обсуждают?
Входит Прасковья Федоровна.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вот и я! (Снимает шляпу и демонстрирует замысловатую прическу.) Ну как?
ЮРА. Первый класс. Высшая лига.
ЛЮБА. Зойка стригла?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Она. А Ник-Ник все заседает? Чует мое сердце. не к добру это.
МАРИЯ. У меня тоже прямо какое-то такое предчувствие.
Входит НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ, мрачный, как туча. Его встречает разноголосый хор подчиненных.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Николай Никанорович, наконец-то!
МАРИЯ. Почему вы так долго?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Угрюмо.) Вопрос, между нами, был тяжелый...
ЛЮБА. Николай Никанорович, забудьте хоть на миг ваши руководящие заботы. Ведь сегодня праздник. Женщины вас ждут не дождутся. Садитесь.
Все садятся.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Дверь-то на ключ прикрыли?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А у нас обед. Имеем право и поесть.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Поесть-то имеем, а вот попить...
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А мы неофициально. По одной.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну, если неофициально... Но дверку-то прикройте.
Все сидят с наполненными стаканами в руках.
ЛЮБА. Николай Никанорович, вам слово.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Встает.) Этот праздник, как и весь наш народ, все ближе становятся рубежи в обстановке реформ и роста народного благосостсояния. Именно сегодня хочется еще больше отдать свои силы. Наш отдел по планированию и сбыту дамского трикотажа, поставив перед собой новые цели, в то время как наши женщины движутся вперед и вперед, и - между нами - хочется пожелать... В общем, за здоровье товарищей женщин!
Под одобрительный гул все пьют и закусывают.
ЛЮБА. (Произносит ответный тост.) Дорогие наши воины! Мы приготовили для вас небольшие подарки. (Каждый мужчина получает по коробочке.) Покоряйте и дальше наши сердца своим умом, веселостью и большим окладом!
Общее одобрение.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Спасибо, девочки. Мы тут тоже кое-что... А ну-ка, Юра!
ЮРА достает из укрытия цветы и вручает их женщинам.
МАРИЯ. Восторг!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну, давайте еще по одной. Неофициально.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Тише! Кажется, в дверь стучат!
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прячь бутылку!
Минутное оцепенение.
ЮРА. Кажется, пронесло.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Пора закругляться.
ЮРА. (Чуть захмелев.) Постойте. Позвольте и мне... это... произнести тост. (Торжественно.) Что мы больше всего любим в женщинах?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Да уж известно что.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Прасковья, не перебивай. Давай, Юра, дальше.
ЮРА. (Помолчав.) Забыл. Я про что начинал?
АНДРЕЙ. Про женщин.
ЮРА. А теперь я хочу про другое. Мне очень нравится наш коллектив, маленький, но такой... уютный. И вот, в порядке это... финиша нашего праздника предлагаю тост за наш коллектив. Неофициально.
Все с воодушевлением чокаются и выпивают. Женщины складывают стаканы и тарелки. Мужчины хотят поставить на место столы и стулья, но начальник их останавливает. Все остаются сидеть вокруг импровизированного общего стола.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прошу внимания! Оно, кончено, неудобно, что в праздничный день и все такое, но, как начальник и осознавая необходимость...
ЛЮБА. В чем дело?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я должен сообщить вам пренеприятное известие.
АНДРЕЙ. К нам едет ревизор?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет, насчет ревизора я ничего не слышал. Хватит и комиссии. Но моя новость не слаще.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Опять реформа, что ль, какая?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Подумаешь, реформа... У нас все время реформы.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Пораженный неприятной мыслью.) Премию отобрали?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Подумаешь, премия... Я же вам объясняю: вопрос тяжелый, более того - кадровый. Сейчас на заседании было выступление... И нам дано указание...
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я говорю: выступление и указание!
ЛЮБА. Вы скажете когда-нибудь, в чем дело?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Решительно.) Значит, так: нашему учреждению дано указание без промедления провести сокращение.
Все взволнованы.
ЮРА. Это как это?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. В частности, в нашем отделе надо сократить одну единицу.
МАРИЯ. Это что, окончательно?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Окончательно, положительно и отрицательно. Более того - бесповоротно и апелляции не подлежит. Не позднее, чем сегодня я должен дать наверх фамилию.
Общий шок.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Испуганно.) Чью фамилию?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вот я и сам думаю: чью фамилию? (Пристально рассматривает по очереди своих подчиненных. Те расползаются по своим рабочим местам.)
МАРИЯ. Господи, что делать-то теперь?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Свирепо.) Как что? Работать! Работать - с большой буквы этого слова! Перерыв, по-моему, давно кончился. Или, может быть, кто-нибудь из вас не хочет работать?
МАРИЯ. (Испуганно.) Хочет... Хочет... Я хочет.
Сотрудники судорожно хватаются за свои инструменты. Симфония возобновляется. Шеф расхаживает между столами, останавливаясь временами то возле одного, то возле другого подчиненного и скептически разглядывая его. Наконец он направляется к себе, зовя с собой Андрея.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Андрей, зайди-ка ко мне.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ и АНДРЕЙ переходят в закуток начальника. Поскольку действие теперь долго будет происходить только в "кабинете" Николая Никаноровича, основное помещение отдела можно либо затемнить, либо разыгрывать в нем подходящие случаю пантомимы: подслушивания, ссоры, нервные припадки, приступы бешеной трудовой активности, и пр.
АНДРЕЙ. Николай Никанорович, я почти закончил доклад о реформе работы отдела. Только схему еще не успел. Вот, посмотрите. (Протягивает папку.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Обрадованно.) Так быстро? Ну, молодец, выручил. Давай-ка я сразу подпишу - и немедленно неси к начальству.
АНДРЕЙ. Вы бы прочитали сначала, потому что...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чего тут читать, я и так тебе доверяю. Да и до того ли мне сейчас? Видишь, что творится? (Подписывает.)
АНДРЕЙ. Все-таки хотелось бы посоветоваться...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Потом посоветуемся. А сейчас беги и сдавай. Прямо директору. Чтоб раньше других отделов. В нашей конторе главное - опередить и отрапортовать. Тем более, комиссия. Говоришь, тебе только схема осталась? Большая?
АНДРЕЙ. Схема-то? Тридцать две позиции.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я тебя спрашиваю: она будет большая?
АНДРЕЙ. Так я вам и говорю - тридцать две позиции.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А я тебя спрашиваю: она будет большая? (Встретив непонимающий взгляд Андрея.) Ну, сколько квадратных метров?
АНДРЕЙ. (Озадаченно.) Не знаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Так я тебя прошу - чтобы она была большая. И чтоб цветная. Ты меня понимаешь? На начальство это произведет. И что много формул - это тоже хорошо. (Осененный идеей.) Знаешь что? Один экземпляр ты отдай директору, а другой - прямо председателю комиссии. Так и скажи: Николай Никанорович просил передать. Лично. В общем, пока не доведешь это дело до конца, не возвращайся. Ты меня понимаешь?
АНДРЕЙ. Понимаю. (Встает.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постой. (Понижает голос.) Скажи, Андрей, кого будем сокращать?
АНДРЕЙ. Это уж вам решать.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Решать-то мне, а вот думать можно и вдвоем. Может, Степан Семеныча? К чему нам слесарь?
АНДРЕЙ. Почему слесарь? Он ведь инженер.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Инженер-то он инженер, а по ведомостям проходит как слесарь.
АНДРЕЙ. Почему?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чтоб зарплата больше была, дурья твоя голова. А может, Прасковью? Баба она тупая, вздорная... Что скажешь?
АНДРЕЙ. Ничего не скажу. Будь я им начальник, другое дело. А я их товарищ, такой же работник, как и они.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты, Андрей, больно деликатный. Я тоже им товарищ. Мы все тут товарищи. Но на одного товарища у нас должно быть меньше, понимаешь? Тут уж ничего не попишешь. Про товарищей надо забыть и думать только о се... то есть.. это... об интересах дела. С большой буквы этого слова. Понимаешь?
АНДРЕЙ. Понимаю. Но только не лучше ли вам сначала с каждым в отдельности побеседовать? Может быть, доброволец найдется?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Подумав, одобрительно.) Дело говоришь. Надо побеседовать. Позови-ка для начала Пра... (Запинается.)
АНДРЕЙ. Прасковью Федоровну?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.
АНДРЕЙ. Юру?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.
АНДРЕЙ. Марию?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.
АНДРЕЙ. Любу?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.
АНДРЕЙ. Степана Семеновича?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет.
АНДРЕЙ. Тогда кого же?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ммм... Ну, хоть бы и Степан Семеныча.
АНДРЕЙ уходит. Входит СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ.
Степан Семеныч, дорогой, садитесь! Да посвободнее, поудобнее! (Протягивает сигареты.) Прошу.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Здесь, вроде бы, нельзя дымить-то.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Кому нельзя, а кому и можно. Ведь вы у нас человек уважаемый, заслуженный, убеленный, более того - маститый. Вы один из первых работников нашей конторы, в некотором духе ветеран, зачинатель, основатель, стояли, так сказать, у кормила, у руля, у истоков, вы у нас маяк, прожектор, более того - светило...
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Кричит.) Вы, говорю, у нас маяк! С большой буквы этого слова!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А-а... Какой я маяк... Так, фонарик.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну-ну, не скромничайте. Ведь вы у нас ударник, передовик, новатор, первопроходец. На вас, в некотором духе, равняются, за вами тянутся, более того - между нами - берут с вас пример...
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Прерывая.) Короче - вы меня турнуть хотите, что ли?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я? Хочу? Да вы с ума сошли! Как вам только в голову могла прийти такая нелепая мысль? Но, Степан Семеныч, голубчик, войдите в положение - надо! Я не хочу, но надо! Надо кого-то уволить.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Но ведь не меня же!
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Не вас, конечно, не вас! Но... собственно, почему и не вас?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вы это серьезно, что ли?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ни в коей мере! Шутка, допущение, теоретическое предположение... Ведь вы у нас маяк, новатор...
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Слышал уже.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Так вот, я и говорю - уйдите, Степан Семеныч! Сделайте личное одолжение, Христом-богом молю. Мы вас с оркестром проводим, подарками засыплем, путевку дадим, на два месяца фиктивно оформим. Мы вам постоянный пропуск сделаем, в почетную книгу вас запишем, в вечные списки занесем...
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Нет, нет и нет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но почему "нет", дорогой мой! Вам давно пора на заслуженный. Ведь вы уже - между нами - и слышите плоховато....
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Слышите, говорю, плохо!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Прекрасно вижу. Я еще любому мальчишке фору дам. (Пускается в пляс. Продемонстрировав свою бодрость, садится.) Ну, что?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прекрасно. Однако и годов вам уже немало. Семьдесят два вроде?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Семьдесят один.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Степан Семеныч, между нами - семьдесят два?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Семьдесят один.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. По анкете - семьдесят два.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Один.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Два.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Один. Ошибка в документах.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Хорошо. Пусть будет семьдесят три. Не пора ли?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. На свалку?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. На отдых.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Нет, на свалку.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет, на отдых.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Николай Никанорович, у вас совесть есть?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Есть. И в больших количествах.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Врешь. Она у тебя давно в бутылке задохлась. Забыл, кто тебя на работу брал?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну, вы меня брали.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Я тебя брал, а ты меня выгоняешь. И это ты совестью называешь? Я тогда сам начальником был, я тебя в люди вывел, иуда...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Успокойтесь...
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Сам успокойся! Я всю жизнь трудился, и для чего - чтобы меня всякие сопляки в богадельню посылали?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. За ваши заслуги вам благодарности записаны, и опять же пенсия...
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Те гроши, что нам по старости дают, ты пенсией называешь?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Мой отец тоже трудился, а вот в шестьдесят ушел и не обиделся.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А я обижусь и не уйду.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Если уж совсем по-честному, то даже и не в возрасте вашем дело.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А в чем же тогда?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А в том, что вы - между нами - не работаете, а так... Ваньку валяете.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Я не работаю?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вы.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Я?!
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вы.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну и что? А кто у нас работает?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Кто? Андрей. Скажете, нет?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Он работает, согласен. А другие - нет. Скажет, да?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я сейчас про вас говорю.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А я - про них.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А я - про вас.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вот что, Николай Никанорович, я с тобой препираться не буду. Ты знаешь, как нашего зама по кадрам зовут?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Матвей Петровича-то?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вот именно. Для тебя он Матвей Петрович, а для меня он Мотя. Для тебя он "вы", а для меня - "ты". Мы с ним вместе здесь дела начинали, когда ты еще варенье у мамы из буфета таскал. Пока он жив, меня тут не тронут. Понял?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вас никто и не собирается трогать. Я же сказал, что все это так - шутка, допущение, теоретическое предположение...
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Не слушая.) Но если хочешь - иди к Матвей Петровичу и скажи: хочу, мол, вашего друга Степу уволить. А я посмотрю, как ты от него сивым мерином побежишь.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Степан Семеныч, вы, однако, выбирайте выражения.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Веско и окончательно.) А мне на тебя начхать, понял?
Уходит. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ в ярости мечется по комнате. Входит сияющий ЮРА.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чего тебе?
ЮРА. Случай смешной вспомнил.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну, и что?
ЮРА. Пришел вам рассказать. Ухохочетесь.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты в своем уме? У людей судьба решается, а ты тут со своими историями. Катись-ка ты отсюда к чертовой бабушке, и чтобы я тебя больше не видел. (Юра направляется к выходу.) Постой. Позови-ка сюда Марию... Нет, Любу... Нет, Прасковью Федоровну...
ЮРА. Так кого же, все таки?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А, все равно.
ЮРА уходит. Появляется ЛЮБА.
ЛЮБА. (Громко.) Разрешите, Николай Никанорович?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Так же.) Да-да, прошу вас.
ЛЮБА. Вы зачем меня вызывали?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я сейчас всех вызываю по одному вопросу.
ЛЮБА. (Громко, но не очень.) Мне почему-то казалось, что меня этот вопрос не касается.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Так же.) Я обязан поговорить со всеми.
ЛЮБА. (Устремляя взор в потолок.) Говорите, я вас слушаю.
Нервное молчание.
Ну, что же вы не сообщаете мне, что хотите меня уволить?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Тихо.) С чего ты решила, что я хочу...
ЛЮБА. (Так же.) Иначе зачем тебе было меня вызывать?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Люба, ты должна понять...
ЛЮБА. Я давно уже все поняла, и можешь не морочить мне голову ненужными разговорами. (Берет листок бумаги и начинает писать.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что ты пишешь?
ЛЮБА. Хочешь со мной расстаться - пожалуйста. Я никогда мужчинам против их воли не навязываюсь.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я тебя спрашиваю - что ты пишешь?
ЛЮБА. Заявление об уходе, что же еще.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Выхватив у нее авторучку.) Зачем так сразу? Все это надо сначала как следует обдумать, обсудить...
ЛЮБА. Что тут обсуждать? Скажи просто - ты меня увольняешь или нет?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Конечно, нет! И в мыслях ничего подобного не было! (Помявшись.) Но, с другой стороны, согласись, какой из тебя конструктор? Ведь, между нами, ты в этом деле ни уха ни рыла, ни в зуб ногой, не бельмеса, более того - ни бум-бум.
ЛЮБА. (Агрессивно.) В каком "этом деле"?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Смешавшись.) Я имел в виду в отношении твоих обязанностей...
ЛЮБА. Мне кажется, что в своих обязанностях я как раз кое-что смыслю. Или ты мною недоволен?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну что ты... Ты мне даришь столько незабываемых мгновений... Столько...
ЛЮБА. Зато ты мне ничего не даришь. А мог бы.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что "мог бы"?
ЛЮБА. Мог бы обратить внимания хотя бы на то, какие у меня дешевенькие туфли. Видишь? (Демонстрирует великолепные ноги.) Другому было бы стыдно, что его подруга ходит буквально босая.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Любчик, я не совсем понимаю, почему мне должно быть стыдно.
ЛЮБА. Потому что все видят, что ты - обыкновенный жмот.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Какой же я жмот, если плачу тебе полуторный оклад? И это не считая премий и командировочных!
ЛЮБА. Да, платишь, не спорю. Но, между прочим, когда я работала манекенщицей, то получала не меньше.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Зато приходилось вкалывать.
ЛЮБА. А, думаешь, мне здесь легко? Мало того, что я должна целый день торчать у чертежной доски, так еще приходится терпеть разные насмешки и намеки.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чьи намеки, чьи? Ты мне только скажи, и я этим намекальщикам так намекну, что им на улице намекать придется!
ЛЮБА. Не в них дело. Я женщина современная и понимаю, что быть приближенной начальника вовсе не зазорно...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Более того - почетно.
ЛЮБА. ...Но весь вопрос в том, какой начальник. Одно дело, если он умный, деловой, решительный и щедрый. Другое дело - если он все наоборот. Я выражаюсь ясно?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но, дельфинчик...
ЛЮБА. Заткнись немного. Я, кажется, еще не кончила.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Молчу. Я только хотел сказать, что ты даже кирпич в трех проекциях начертить не можешь.
ЛЮБА. Зато то, что от меня требуется, я умею очень хорошо. И сверху, и сбоку, и спереди и сзади.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И все-таки людям будет трудно объяснить, почему увольняют не тебя.
ЛЮБА. Ничего и не надо объяснять. Все давно все знают. (С пафосом.) Одного я не могу себе простить - зачем я с тобой связалась?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но, крокодильчик...
ЛЮБА. На меня нашло тогда какое-то затмение, и ты почему-то показался мне интересным и энергичным мужчиной. (Вздыхает.) Я ошиблась и в том, и в другом...и в третьем.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это с твоей стороны как-то даже несправедливо, более того - неблагородно.
ЛЮБА. (В сердцах.) А вышвыривать близкую женщину на улицу, по-твоему, благородно?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Испуганно.) Тише! Ведь все слышно... (Выскакивает из закутка, проверяет обстановку и возвращается на место.) Зяблик, ты пойми...
ЛЮБА. Нет, это ты пойми: нельзя быть таким слюнтяем. Начальник, допустивший увольнение ближайшей сотрудницы, неминуемо загремит сам. Каждый поймет, что авторитет его подорван, что он уже не на коне, что его можно безнаказанно лягать, что он уже ничего не может...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чего не может, чего не может?!
ЛЮБА. (Игнорируя собеседника.) Красивая женщина - такая, как я - лишь поднимает престиж. Начальником тебя может сделать каждый. А вот мужчиной и человеком - эту репутацию создает только женщина. (Встает.) Я ухожу.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты хочешь меня оставить?
ЛЮБА. Немедленно и навсегда.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но это же просто непорядочно! Ты не имеешь морального права! Ведь у меня дома жена. Каждый день, ты понимаешь?
ЛЮБА. Пусть меня заменит Прасковья.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты что, смеешься?
ЛЮБА. А ты надеялся, что я буду тебя чаем поить и после того, как ты меня отсюда вышвырнешь? Нет, милый, на это не рассчитывай. Прощай.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постой! Куда ты торопишься?
ЛЮБА направляется к выходу. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ преграждает ей дорогу.
Подожди!
ЛЮБА. Ну?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Не понимаю, чего ты сердишься. Ведь я вызвал тебя только для того, чтобы посоветоваться...
ЛЮБА. О чем?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Да ты сядь.
ЛЮБА. (Садясь.) Ну?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Как ты считаешь, кого уволить?
ЛЮБА. Да кого угодно! Хотя бы Степана Семеновича! Ты же знаешь - я не настолько люблю храп, чтобы слушать его еще и на работе.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но, ежик! Нельзя же выгонять человека только за то, что он храпит.
ЛЮБА. Тогда избавься от этой сплетницы.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. От Прасковьи? У меня давно руки чешутся, да только...
ЛЮБА. Боишься?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я - боюсь? Да мне ничего не стоит выставить эту старую бабу в два счета: раз, два, и... А может лучше Марию?
ЛЮБА. А мне все равно - Марию, так Марию.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вот только как все-таки объяснить людям, что не тебя?
ЛЮБА. Нашел, о чем заботиться! Начальник ничего не должен объяснять. Левая нога захотела - и все.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это конечно так... Но все-таки...
ЛЮБА. Раз уж ты так трясешься, скажи, что я член редколлегии.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Какой редколлегии?
ЛЮБА. Стенгазеты.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ведь у нас нет никакой стенгазеты!
ЛЮБА. (Поднимаясь.) Ладно, я пошла.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но, осьминогик... Куда же ты?
ЛЮБА. Мне это надоело.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постой! Я вспомнил: у нас есть газета!
ЛЮБА. Есть?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Есть. Ты только скажи, что надо делать, и я без всяких колебаний....
ЛЮБА. Честное слово?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Клянусь тебе. Я уволю, кого хочешь... А насчет туфель - это само собой... Но только чтобы все было по-прежнему, ладно?
ЛЮБА. Так и быть. Твое счастье, что я не умею долго сердиться. (Подставляя щеку.) Целуй.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Испуганно.) Но, тигрик... Сюда каждую минуту могут войти...
ЛЮБА. (Пылко.) Пусть входят.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нас могут увидеть...
ЛЮБА. (Горячо.) Пусть видят.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но нас же могут...
ЛЮБА. Пусть могут. (Крепко целует отчаянно сопротивляющегося Николая Никаноровича.)
На этом месте можно сделать перерыв. В антракте актерам ничто не мешает разыгрывать немую сцену, а зрителям - смотреть ее.
Действие второе
ЛЮБА по-прежнему с Николаем Никаноровичем. Их сцена продолжается.
МАРИЯ. (Осторожно стучит и просовывает голову в закуток.) Можно?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (В бешенстве.) Нельзя! Я занят! Сколько раз, черт возьми, я просил не превращать мой кабинет в проходной двор!
МАРИЯ исчезает.
ЛЮБА. Не буду больше тебе мешать. До свидания, милый. (Многозначительно.) До вечера. (Уходит.)
МАРИЯ. (Снова робко стучась.) Можно?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Свирепо.) Ну, что вам?
МАРИЯ. Я только хотела спросить... Имеет ли администрация право...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Администрация имеет.
МАРИЯ. А я...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А вы не имеете.
МАРИЯ. Выходит, директор может...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Директор может.
МАРИЯ. А я, по-вашему...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А вы не можете.
МАРИЯ. Значит, руководство вправе...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Руководство вправе.
МАРИЯ. А я...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А вы нет.
МАРИЯ. А если я...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Все равно нет.
МАРИЯ. Спасибо. Понятно. (Хочет уйти.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Подождите, Мария. Сядьте. Скажите, вы себя считаете хорошим работником?
МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничего-ничего. Такие, как вы, везде нарасхват, не так ли?
МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничего-ничего. Работы у вас много. Наверное, устаете?
МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничего-ничего. Но платят вам маловато, а?
МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничего-ничего. И вам хотелось бы получать побольше, а?
МАРИЯ. Ну конечно. (Испуганно.) А что?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Напористо.) А то, что раз вы нарасхват, а зарплата вас не удовлетворяет, так поищите себе другую работу.
МАРИЯ. Ой, нет! Нет!
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ведь вы же хороший работник.
МАРИЯ. Не очень.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вы всюду нарасхват.
МАРИЯ. Да кому я нужна?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Устаете вы у нас....
МАРИЯ. И вовсе не устаю. Наоборот, отдыхаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И платят мало.
МАРИЯ. Нормально платят.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ведь побольше-то хочется.
МАРИЯ. Не хочется.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вы хорошая машинистка, а числитесь у нас всего-навсего рядовым инженером. В другом месте вам сразу старшего дадут.
МАРИЯ. Я согласна и на рядового.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Мария, отдел у нас маленький...
МАРИЯ. Семь человек.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Пять. Мы с Андреем не в счет. И один из пятерых должен... Ты понимаешь? Как поется в песне, "пятый должен уйти".
МАРИЯ. Третий.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что "третий".
МАРИЯ. "Третий должен уйти".
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это у них. Там сокращали третьего, а у нас - пятого. Словом, ты чувствуешь ситуацию?
МАРИЯ. У меня ребенок.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У всех ребенок.
МАРИЯ. У Любы нет, у Юры нет, у Степан Семеныча нет...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У Степан Семеныча есть.
МАРИЯ. Его ребенку сорок семь лет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Сорок шесть.
МАРИЯ. Сорок семь.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Шут с ним, с его ребенком. У нас не детский сад, а серьезное учреждение. Нам ужали штаты, сняли ставки, срезали фонды, ликвидировали единицы... Ты чувствуешь ситуацию?
МАРИЯ. У меня ребенок.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У всех ребенок.
МАРИЯ. У Любы нет, у Юры нет...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну что ты все заладила - "нет, нет"... Нет, так будет!
МАРИЯ. Вы это точно знаете?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что?
МАРИЯ. Что будет ребенок?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У кого?
МАРИЯ. У Любы.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У Любы? (Для него эта новость очень неожиданна.) Кто тебе сказал?
МАРИЯ. Вы.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я?
МАРИЯ. Вы.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я сказал это просто так! Послушай, Мария, ты женщина умная и - между нами - красивая. С большой буквы этого слова.
МАРИЯ. Да уж не хуже Любы. (Со значением.) Так что имейте это ввиду.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Обязательно. Я к тебе очень с симпатией, более того - со всей душой. Но - ты чувствуешь ситуацию?
МАРИЯ. Я - мать-одиночка.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты одиночка?
МАРИЯ. Я одиночка.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Какая ты, к лешему, одиночка, когда ты пять лет как замужем?
МАРИЯ. Мы не расписаны.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это не в счет.
МАРИЯ. Для суда - в счет. Одиночка, и все.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Все мы одиночки.
МАРИЯ. Вы не одиночка.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я не в счет. И, если хочешь знать, я одинок.
МАРИЯ. А жена?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Жена не в счет.
МАРИЯ. Прасковья Федоровна не одиночка.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. У нее же муж давно сбежал.
МАРИЯ. Это не в счет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Зато Юра одиночка.
МАРИЯ. Но не мать.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А ты мать?
МАРИЯ. А я мать. И притом одиночка. Не имеете права. А, а в обход закона сделаем так, что комар носа не подточит.
МАРИЯ. Но у меня же ребенок! (Разражается истерическим плачем.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Нервно.) Успокойтесь!
МАРИЯ плачет еще громче.
Успокойтесь, вам говорят!
МАРИЯ рыдает. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ кричит с надрывом.
Волноваться вредно!
Мария теряет сознание. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ подбегает к выходу из своего закутка и кричит.
Юра! А ну-ка быстро, сообрази водички.
ЮРА. (Просунув голову.) А что?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Свирепо.) Ничего! Пить хочется.
ЮРА исчезает. В "кабинет" заглядывают ЛЮБА и ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА.
ЛЮБА. Что это с ней?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Подумаешь, какая нервная. Ничего, перебьется.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Истерично.) Чего вы тут толпитесь? Что ли, здесь цирк? Марш работать! Где Юра? Что ли, провалился?
Женщины ретируются. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ находит стакан и выскакивает. Мария, лежавшая без сознания, хватает телефонную трубку и набирает номер.
МАРИЯ. Игорь? Это я. Ага. Работе неприятности хочу тобой посоветоваться приезжай сюда. пятнадцать десять перекрестке рыбного магазина подробности встрече люблю жду целую твоя Мария точка.
Вешает трубку и вновь теряет сознание. Впопыхах возвращаются НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ и ЮРА, каждый со стаканом воды.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Юре.) Побрызгай. Ну, что?
ЮРА. Может, врача вызывать?
МАРИЯ. (Слабым голосом.) Не надо. Все равно, если меня уволят, я умру.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Да никто вас пока не увольняет!
МАРИЯ. Потому что права не имеете. Я профсоюз пожалуюсь. Я газеты напишу. Я инстанции обращусь. Я Верховного суда дойду. Я министерство...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ладно-ладно. Идите работайте.
МАРИЯ выходит, держа у глаз платочек. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ тяжело вздыхает.
Юра, покличь-ка сюда Прасковью Федоровну. (Держась за сердце.) Эти бабы доведут меня до припадка.
ЮРА. Николай Никанорович, давайте я пока, чтобы вам рассеяться, тот случай смешной расскажу. Один спортсмен...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Потом-потом, Юра. Сейчас мне и без случаев смешно. Прасковью, говорю, давай сюда.
ЮРА уходит. Входит ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ жестом предлагает ей стул. Пауза.
Ну, Прасковья Федоровна, что скажете?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Скажу, что поздно позвали. Начинать-то с меня надо было. Такие дела решают с коллективом, а вы нас замечать не хотите. И вот, как представитель профсоюза, я вам скажу: увольнять надо Марию. А если не Марию, то...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Стоп-стоп-стоп...
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. ...А если не Марию, то...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Стоп!! Прасковья Федоровна, я вас уважаю, более того - ценю, но спрячьте свои советы подальше. Скажите лучше, кто вы по должности.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вы не знаете, что ли?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я-то знаю, а вот знаете ли вы?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я член профкома, пора бы и знать.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я вас спрашиваю, чем вы занимаетесь на службе?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Профсоюзной работой, чем же еще.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Распаляясь.) Я вас еще раз спрашиваю: кем вы числитесь? По ведомости, понимаете?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вы не знаете?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я знаю! Но вы сами-то знаете, что вы старший инженер?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Конечно знаю. Я, кажись, еще не свихнулась.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А теперь скажите - между нами - какое у вас образование?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вы что, не знаете?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прасковья Федоровна, я вас уважаю, более того - ценю, но, бога ради, перестаньте меня спрашивать, что я знаю и чего не знаю. Я знаю все!
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А раз знаете, так и нечего спрашивать.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Стиснув зубы.) Хорошо. Я не знаю. Я ничего не знаю. Я вижу вас в первый раз. И я спрашиваю: какое у вас образование.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. У нас все равны.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Свирепея.) Я вас спрашиваю: какой университет вы кончали.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А у нас господствующий класс знаете кто? А они и без универ-ститетов обходятся.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но вы-то не господствующий класс, а старший инженер.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А я об чем говорю?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Не знаю, об чем вы, а я об вашем образовании.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Чего вы ко мне с образованием прицепились? Будто сами невесть какой ученый.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я - другое дело. Я руководитель.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Так сделайте и меня руководителем.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прасковья Федоровна, я вас ценю, более того - уважаю. Но вы соображаете, что вы плетете?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А что? Хоть вы из меня неграмотную изображаете, а техникум-то я все-таки кончила. Почти.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А я разве спорю? Вопрос в том, какой техникум.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А вы что, не знаете?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Прекрасно знаю. Ветеринарный.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ну и что? Чем он хуже других?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ничем не хуже. Может быть, даже лучше. Но ведь мы-то здесь трикотаж планируем, а не коров лечим.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. И очень жаль, что не коров.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И мне жаль. И потому будет куда лучше, если вы - между нами.... Как поется в песне, "пора в путь-дорогу"...
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Запевает.) "Пора в путь-дорогу, дорогу дальнюю. дальнюю, дальнюю идем..." (Прекращает пение.) А я не хочу.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И я не хочу. Но надо.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Согласна. Надо. Но не меня. Меня не выйдет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Это почему же?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я член профкома, я сама кого хошь уволю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Минуточку...
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Переходя в наступление.) Напрасно стараетесь, начальник, только зубы обломаете! Сократить, видишь ли, захотели! Тоже мне, Сократ нашелся! Да я вас самого так сокращу, что вовек будет не рассократиться...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постойте, ну чего разорались?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. "Чего-чего"... Того! Вы вон свою Любку увольняйте. Сидит себе этакая фифа расфуфыренная и плюет в потолок.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Во-первых, она не моя. Во-вторых, мне решать, кого увольнять, а не вам. И в третьих, она член редколлегии.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Теперь это называется "член редколлегии"?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А в-четвертых, Прасковья, мы тут одни, и я тебе с глазу на глаз вот что скажу: будешь трепать лишнее, чья там Любка и все такое, я из тебя дух вышибу, отбивную сделаю, в компот превращу, более того - в порошок сотру. Поняла, трещотка старая?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А это мы еще посмотрим, кто кого вышибет. Вот мы вас как за аморалку прижучим...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А мы тебя - за безделье и сплетни. Ты, Прасковья, еще не весь профком. И я тебя не боюсь, понятно?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Это профкома-то не боитесь? Да вы сами понимаете, что говорите? Если вам начальствовать не надоело, сидите и не рыпайтесь - вот мой последний сказ! (Уходит с гордо поднятой головой.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ яростно бушует за своим столом, швыряя какие-то папки и разрывая бумаги. Входит ЮРА.
ЮРА. Теперь вы освободились, так я вам про тут случай расскажу.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Взрываясь.) Какой еще случай? Что ты все сияешь, как начищенный сапог?
ЮРА. А вот послушайте. Один спортсмен получил травму - шмякнулся головой... (Давится от смеха.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Погоди, Юра. Я тебе тоже сейчас кое-что расскажу и посмотрю, как ты будешь смеяться.
ЮРА. Нет, сначала я. Значит, один спортсмен шмякнулся головой... (Хохочет.) И вот, приходит он к врачу и говорит...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Юра, может, ты потом доскажешь?
ЮРА. Уже кончаю. И вот, значит, он говорит: "Доктор, я страдаю потерей памяти". Доктор спрашивает: "С какого времени?" А спортсмен отвечает: "Что с какого времени?" Умора! (Корчится от смеха.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Подумав.) Так что с какого времени?
ЮРА. (Оторопев.) Что "с какого времени"?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я тебя спрашиваю: что было с какого времени?
ЮРА. Это ему память отшибло, понимаете?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вот что, ты ко мне со своей памятью не суйся. У меня и без нее забот знаешь, сколько? Поварешками хлебай - не расхлебаешь. Скажи лучше, ты намерен увольняться или нет?
ЮРА. Это как это?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Обыкновенно. Как все люди. Знаешь, как поется в песне: "Удар короток - и мяч вылетает из ворот".
ЮРА. Но как же я могу уволиться? Да меня и не отпустят. Ведь я капитан команды.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Все это мы знаем. Ты у нас гордость конторы, опытный мастер, рекордсмен, вожак, чемпион, лидер, более того - настоящий боец. Но, милый, скажи - при чем тут наш отдел?
ЮРА. Надо же мне где-то получать зарплату.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Получай себе на здоровье, разве жалко? Но только в другом месте.
ЮРА. Да мне все равно, где числиться.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А если все равно, так и меняй кормушку. Ты не думай, я на тебя зла не держу, более того - я за тебя болею. На трибунах я громче всех кричу "давай-давай". А теперь, Юра, давай-давай, строчи заявленьице... Вот тебе перышко, листочек бумажечки...
ЮРА. (Начинает писать, но останавливается.) Но почему все-таки я? Ведь мой портрет на Доске висит как лучший спортсмен...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Кончай ныть, Юра. Будь мужчиной, наберись смелости и пиши. Ты еще и получше нашей контору найдешь.
ЮРА. Ладно, уговорили. (Пишет заявление об уходе.) Что теперь?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Жадно хватает бумагу и накладывает резолюцию.) "Не воз-ра-жа-ю". Порядок, Юра, ты золотой парень. Заходи, всегда будем рады. А теперь дуй в отдел кадров. И не горюй - за такого молодца любая фирма ухватится.
ЮРА. Да я и не горюю. (Направляется к выходу. Когда с заявлением в руках он проходит через отдел, все взоры устремляются на него.)
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ну как, Юр?
ЮРА. Уломали. Взял огонь на себя.
Все вскакивают с мест и окружают Юру.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Не врешь?
ЮРА. Вот заявление.
ЛЮБА. Ах, Юра, какой ты молодец! (Бросается к нему на шею и крепко целует.) Неужели тебе не страшно?
ЮРА. Нисколько. Только вот с тобой расставаться жалко. Целовать некому будет.
ЛЮБА. Если дело только за этим, мы всегда можем договориться. Телефон мой знаешь?
ЮРА. Знаю.
МАРИЯ. А мой? Обожаю спортсменов.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Мы тебе такую отвальную устроим - век будешь помнить.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Общественность тебя проводит.
ЮРА уходит. Ликующие сотрудники рассаживаются по местам и в упоении начинают чертить, считать и писать. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ у себя в "кабинете" звонит по телефону.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Миша? Ну как там в твоем отделе? Сократил кого-нибудь? Не получается? А у меня порядок.... Добровольно... Я тебе вот что скажу: доброволец всегда найдется, надо только как следует поднажать... (Кончив разговор, НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ, который за целый день ни разу не улыбнулся, вдруг разражается безудержным смехом.) Ха-ха-ха... Андрей!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Входя к шефу.) Андрей вышел.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Вышел? Ну ладно, послушайте тогда вы. Такая история - со смеху умрете! К одному врачу приходит больной и говорит - между нами: "Доктор, я страдаю потерей памяти". Врач спрашивает... (Запнувшись.) Черт возьми, что же спрашивает врач? Склероз.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я говорю - склероз!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. У кого? У больного?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. У врача?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Запутавшись.) Нет, не у врача. У доктора.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Выходит, доктор был больной?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Нет, доктор был доктор. А больной был больной.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Понятно. (Усердно смеется.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Чего вы смеетесь?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я говорю - чего вы смеетесь?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вы же сказали, что я должен умереть со смеху!
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Так я же еще не досказал!
Входит ЮРА.
Юра, что сказал врач?
ЮРА. А вы разве к врачу меня посылали?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Да нет, тот, к которому пришел больной!
ЮРА. А-а... Ха-ха-ха... Он спросил, с какого времени.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Правильно, вспомнил!
ЮРА. Николай Никанорович, сейчас я встретил в коридоре...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Постой. (Степану Семеновичу.) И вот, значит, доктор спрашивает: "С какого времени?" А больной ему: "Что с какого времени?"
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Чего?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я говорю: "С какого времени"!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Что с какого времени?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Юре.) Вот тупарь - никак юмор не доходит. Объясни ему.
ЮРА. Николай Никанорович, я сейчас в коридоре директора встретил.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Какого директора? Ах да... Ну, так что? Подписал он тебе заявление?
Остальные сотрудники собираются у входа в закуток.
ЮРА. Что было - вы не можете себе представить!
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну?
ЮРА. Разорвал он мое заявление и говорит: ты с ума сошел? Хочешь бросить нас перед самыми соревнованиями? И это после того, как мы ухлопали столько денег на твои тренировки? (Умолкает.)
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну?
ЮРА. В общем, сказал, что даст мне прибавку. Он решил, что я из-за зарплаты. Велел идти работать.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Как "работать"? Что ли, он забыл о сокращении?
ЮРА. Еще как помнит. Передай, говорит, начальнику, если он сегодня никого не уволит, то я его самого... ну...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Набрасываясь на подчиненных.) А вы чего уши развесили? Что ли, здесь филармония? Работать чужой дядя будет? Мне и дальше за всех тянуть? Я не лошадь, и у меня не четыре руки! (Юре.) И ты тоже. Велено работать, так работай!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Юре.) Можно, конечно, быть подонком, но не до такой же степени. Обещал уйти совсем, а удалился на две минуты.
ЮРА. Друзья, вы что? Ведь соревнования же на носу!
ЛЮБА. У тебя на носу прыщ, а не соревнования.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Обычай бычий, ум телячий.
МАРИЯ. Чем спортсмен, тем бессовестней.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А ну прекратить!
Воцаряется тишина.
Слушайте меня. Лучше вам самим назвать фамилию, чтобы не упрекать меня потом в пристрастии. Даю вам час сроку. Не подберете добровольца, пеняйте на себя. Выгоню всех! Вы нам с Андреем только мешаете работать. Один час, понятно? Засекаю время.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ уходит. Наступает неловкое молчание.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Вот так-то лучше - самим. Я сразу сказала: эти дела должен решать коллектив. Профком, значит. (Садится за стол начальника.) Прошу, товарищи.
Все собираются вокруг Прасковьи Федоровны.
Если по справедливости, то уходить надо... Степан Семенычу. (Быстро.) Голосуем. Кто за? Единогласно.
Сотрудники, быстро проголосовав, проворно разбегаются по своим местам. СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ, который приготовился к долгой говорильне и по привычке в полудреме машинально проголосовал вместе со всеми, понимает вдруг, что собрание, не успев начаться, уже закончено.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Постойте, почему же мне?
МАРИЯ. Сами знаете. Пора уже.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Если хотите знать, старикам везде у нас почет.
ЛЮБА. А молодым везде у нас дорога.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Какая тут будет дорога, когда на ней торчит вот такой старый пень?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А ты, Прасковья, оказывается, порядочная...
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А ты не выражайся, а то, если дело дошло до выражений, я еще и не так выражусь.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Иди ты знаешь куда?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Знаю. Меня муж-алкоголик все время туда посылал. Тебе на пенсию давно пора, а ты еще тут голос подаешь.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Знаешь, Прасковья, какой-никакой, а я все-таки инженер. Не считая Андрея, я один кое-что тут понимаю. А ты годишься только кошек разводить.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Зато у меня больше всех нагрузок. Один культсектор чего стоит.
МАРИЯ. Подумаешь, культсектор. А я член комиссии по распределению детских подарков.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А я член чего-то при Дворце молодежи, только не помню, чего. (Юре.) Чего?
ЮРА. Ничего.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А мне показалось, что ты что-то сказал.
ЮРА. Нет, ничего.
ЛЮБА. А я дружинник. Борюсь с бандитами.
МАРИЯ. (Прасковье Федоровне.) Так что вы про свой культсектор забудьте. Мы все охвачены. Главное - основную работу делать.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Основную работу я как раз и делаю. А ты все за ребенка своего прячешься.
МАРИЯ. Сама бездетная, вот и злишься.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ты, Мария, больно разговорчивая стала. Не ровен час, и вылетишь отсюда.
МАРИЯ. Это я-то?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Почему нет?
МАРИЯ. А потому, что я мать-одиночка.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ха! "Одиночка"! Да ты из нас самая замужняя!
ЛЮБА. Действительно, Мария, ты же со своим Игорем уже сколько лет живешь.
МАРИЯ. Все с кем-то живут. (Ядовито.) И ты, по-моему, тоже.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я ни с кем не живу.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Прими мои соболезнования.
Страсти постепенно накаляются.
ЛЮБА. Тебе, Мария, твои увертки не помогут. Это просто непорядочно.
МАРИЯ. А жить с женатыми мужчинами порядочно?
ЛЮБА. А где холостых взять? И вообще, мои личные дела вас не касаются.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Нет уж, дорогая, еще как касаются. Разве можно жить с кем работаешь?
ЛЮБА. А с кем же тогда?
ЮРА. Девочки, не горячитесь.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А ты помалкивай.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. (Любе.) Дорогая моя, любись хоть с папой римским, это твое дело. Но надо и в работе что-то смыслить. А ты храповик от шестеренки не отличишь.
ЛЮБА. Сами вы храповик! И не стыдно вам за свой храп деньги получать? Да и кто у нас, по-вашему, смыслит?
МАРИЯ. Да, кто смыслит? Прасковья Федоровна, что ли? (Смеется.)
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ты, Мария, не возникай. Тебя за одни опоздания турнуть можно.
МАРИЯ. Подумаешь, опоздаю иногда на пять минут. Зато остальное время я работаю, а не в парикмахерской сижу.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Работаешь, это верно, только куда?
МАРИЯ. Что значит "куда"?
ЛЮБА. А это значит налево!
Входит АНДРЕЙ и молча слушает.
МАРИЯ. Ты сама налево лифчиками торгуешь. Спекулянтка.
ЛЮБА. Халтурщица.
МАРИЯ. Подстилка.
ЮРА. Девочки...
ЛЮБА. Сгинь!
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Правильно. Спекулянтка и подстилка.
ЛЮБА. Уж вы бы молчали. Старая сплетница.
АНДРЕЙ. (Выступая вперед.) Остановитесь!
Виноватое молчание.
Ну зачем же вы так?
Пауза.
ЮРА. (Обрадовавшись, что может вставить наконец слово.) Девочки, послушайте, что я предлагаю. Чем устраивать базар, давайте лучше бросим жребий. Это будет честно, по-спортивному. Без крика, без шума, без скандалов. Мы у себя на соревнованиях всегда так определяем, чья очередь выиграть, а чья проиграть.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Жребий? Это идея. Я согласен.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Я тоже. Тяните.
МАРИЯ. Что значит "тяните"? А вы?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А я участвовать не буду. У меня особые права. Я член...
ЛЮБА. Профкома. Слышали сто раз.
МАРИЯ. Я тоже тогда не буду.
АНДРЕЙ. Не начинайте все сначала.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Тебе легко советы давать: сам-то, небось, тянуть не станешь.
АНДРЕЙ. Нет, почему же... Как все, так и я. На равных.
Все поражены.
ЛЮБА. Ты?!
МАРИЯ. Тебя все равно не отпустят.
АНДРЕЙ. Если жребий выпадет мне, то уйду. Честное слово.
Пауза.
ЛЮБА. Ты, Андрей, странный парень.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ну, раз уж Андрей согласен, то нам и подавно не след отказываться.
ЮРА. (Оживляется. Он в своей стихии.) Мария, вытряхивай свою сумку. Люба, нарежь шесть одинаковых бумажек. На пяти пиши "остаться", на одной - "уйти ".
Мария деловито и не спеша освобождает свою огромную хозяйственную сумку, вынимая оттуда колбасу, рыбу, батоны, молоко и прочее.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Только чтобы все было без обмана.
МАРИЯ. Пусть все друг за другом следят.
ЮРА. Уж насчет этого я предупреждаю по-хорошему: если кто от своего жребия станет увиливать, того переломлю пополам. Не посмотрю, мужчина это будет или женщина. Слово даю. Все слышали? (Берет сумку и бумажки.)
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Сначала проверим.
Все рассматривают бумажки. Под бдительным надзором присутствующих Юра складывает их в сумку и долго встряхивает ее.
ЮРА. Ну, кто первый?
Пауза.
Ладно, раз желающих нет... (Вытягивает бумажку.) "Остаться".
Со всевозможными приемами - кто левой рукой, кто зажмурив глаза, кто повторяя заветное слово - все, кроме Андрея, лезут поочередно в сумку, достают и читают свои бумажки.
ЛЮБА. "Остаться".
МАРИЯ. И мне! Ой, как я сейчас всех люблю! (Бросается Любе на шею.)
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Мне тоже "остаться".
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И я остаюсь.
Общее ликование и примирение. Сотрудники обнимают друг друга, жмут руки, хлопают по плечу и т. д.
ЮРА. Постойте, а как же Андрей?
Молчание.
ЛЮБА. Действительно, Андрей, как же мы без тебя?
АНДРЕЙ. Да уж как-нибудь.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ты не тушуйся. Мы все за тебя заступимся.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Верно. Протестовать будем.
МАРИЯ. Будем за тебя драться.
АНДРЕЙ молча садится за свой стол и в дальнейших спорах участия не принимает.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Друзья! Знаете, что я подумал? Почему это мы должны страдать, а наш дорогой шеф снова выйдет сухим из воды?
МАРИЯ. Этого дундука давно гнать надо. А на его место - Андрея.
ЮРА. Правильно. Ник-Ник и так у нас только для мебели.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А такой дуб только на мебель и годится.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Напишем все вместе в дирекцию заявление. Так, мол, и так, коллектив требует... Прасковья, бери ручку.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Уклончиво.) Лучше кто-нибудь другой. Я, когда без очков, с ошибками пишу.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Может, ты, Юра?
ЮРА. (Уклончиво.) У меня почерк плохой. Лучше вы сами.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вы что, боитесь, что ли?
МАРИЯ. Не боимся, но... Он же наши почерки знает. Давайте, я лучше на машинке.
ЮРА. Может, дверь пока на ключ закрыть? (Запирает дверь.)
МАРИЯ. (Садится за машинку и быстро строчит.) "Директору... Заявление..." Что дальше-то?
Небольшая заминка.
ЛЮБА. Зря вы это все затеваете. Ничего у вас не выйдет.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Почему?
ЛЮБА. Потому что начальника себе выбирать никто не позволит. Всегда назначают не того, кого все хотят, а того, кого все не хотят.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Это верно.
ЛЮБА. И потом, на что вы собираетесь жаловаться? Я, например, считаю, что Ник-Ник самый что ни на есть нормальный начальник.
МАРИЯ. Для тебя, конечно, нормальный.
ЛЮБА. (Игнорируя укол.) И для всех тоже. Все, что начальнику полагается, он делает: бумаги подписывает, график отпусков составляет... А как он премии выбивает? Разве Андрей так сможет?
Последний довод производит сильное впечатление.
ЮРА. Резонно.
ЛЮБА. И наверху он ладит.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Этого у него не отнять.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Они в нем своего чувствуют.
МАРИЯ. И с работы отпускает.
ЮРА А что, ему жалко, что ли?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И сводки умеет так составлять - вроде как будто все и сделано.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А как он заседает! Засмотришься!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. И против всех мероприятий у него всегда галочки.
ЛЮБА. Опять же - зубы есть.
МАРИЯ. Да, зубы - это главное.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. С одной стороны - зубы, а с другой - хорошие отношения.
МАРИЯ. Да, пожалуй, Андрей не потянет.
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ты, Андрей, не обижайся, но, действительно, какой из тебя руководитель?
ЮРА снова отпирает дверь. МАРИЯ вынимает из машинки заявление, рвет его на куски и бросает в корзину. Затем она берет свою сумку, чтобы положить назад продукты и достает оттуда последнюю бумажку, которая должна была достаться Андрею.
МАРИЯ. Ничего не понимаю. Глядите, что на бумажке Андрея написано.
ЛЮБА. "Остаться".
ЮРА. Это как это? Всем "остаться"?
ЛЮБА. Но я же сама писала на одной "уйти"!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. А мы проверяли.
ЮРА. (Решительно.) А ну-ка, давайте сюда свои бумажки!
Все вручают Юре свои записки. Он их проверяет. Остальные заглядывают ему через плечо.
А где ваша, Прасковья Федоровна?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Вы что, во мне сомневаетесь?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Ты давай не виляй.
МАРИЯ. Она вроде что-то в стол прятала.
ЮРА скручивает сопротивляющейся Прасковье Федоровне руки. МАРИЯ достает из ее стола бумажку.
ЛЮБА. А ну-ка, посмотрим... Ну конечно - "уйти".
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Прасковья, у тебя совесть есть?
ЛЮБА. Андрей, ты остаешься - это решено. А вы, Прасковья Федоровна, пишите заявление. Коллектив свое слово сказал.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Никакое это не слово, и вовсе это не коллектив, и ничего он не сказал.
ЮРА. Прасковья Федоровна, это не по-спортивному. У нас за такие фигли-мигли из вас бы рубленый бифштекс сделали.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А ты, молокосос, иди целуйся со своей штангой или что там у тебя, а здесь помалкивай.
ЮРА. Вы вот это видели? (Тычет ей в лицо громадный кулак.) Я ведь слово дал. Я человек мирный, но не доводите меня до крайности!
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Давай-давай, Юра, мы поддержим.
Все, кроме Андрея, окружают Прасковью Федоровну.
ЛЮБА. Вынесем ее стол в коридор - и делу конец.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Все равно не уйду! (Забирается на стол и вцепляется в него руками.)
ЛЮБА. А мы заставим.
МАРИЯ. Выживем ее.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Вы люди или звери?
МАРИЯ. С вами и озвереть недолго.
ЮРА. Прасковья Федоровна! Не доводите меня до крайности!
ЛЮБА. Нечего с ней разговаривать! Берите стол и понесли.
Сотрудники поднимают стол вместе с Прасковьей Федоровной и несут его к выходу. Входит НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что такое? Прекратить! Марш по местам!
Начальственный окрик сразу охлаждает страсти. Все разбредаются по местам. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ продолжает бушевать.
Я вас всех выгоню! Всех! Я все могу! Я ничего не потерплю! Я ни на что не посмотрю!
Напуганные сотрудники молчат.
Последний раз спрашиваю: уходит кто-нибудь или нет?
ЮРА. (После паузы.) Вот, Прасковья Федоровна.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Недоверчиво.) Добровольно?
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Ну да, как бы не так.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (С сожалением в голосе.) Ее нельзя. Я узнавал. Человек она заслуженный, активист, общественник, член, участник и все такое. Сами должны понимать. (Помолчав.) Значит, желающих нет?
Пауза. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ продолжает зловеще.
Так-так. Что ж, придется решать самому. Андрей, пройдем ко мне, посоветуемся.
АНДРЕЙ проходит в закуток начальника. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ следует за ним, но у входа оборачивается и вновь взрывается.
Почему никто не работает? Что ли, здесь санаторий? Всех разгоню!
Сотрудники бросаются к своим инструментам. Канцелярская симфония возобновляется. Обведя свой "ансамбль" грозным взглядом, шеф идет к себе и садится напротив Андрея.
Проклятый день! Я весь на грани, на пределе, на взводе, я загнан, забит, замучен, более того - задерган. И, думаешь, кто-нибудь скажет за это спасибо? Фига с маслом. Правильно говорят: чужого спасиба не жди, а своего не жалей. Разорвешься на двое, а люди скажут: почему не на четверо? (Срывается с места, выбегает к сотрудникам и нервно кричит по чьему-то столу.) Работать! Всем работать!
Симфония приобретает бешеный ритм. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ возвращается к себе.
Да... Так на чем я остановился?
АНДРЕЙ. "Почему не начетверо".
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Что "не начетверо"? Ах да... Ты, небось, думаешь, что раз я начальник, то все зависит от меня. Так это вовсе не так. Я - между нами - тень, пустое место, видимость, мираж, более того - призрак. И в других отделах то же самое. Вся наша контора - это такая контора.... (Опять вскакивает, бежит к починенным, стучит кулаком по столу и возвращается.) Н-да... Горизонт, я бы сказал, исключительно мрачен. Ты меня понимаешь?
АНДРЕЙ. Понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ты, Андрей, не расстраивайся. Я еще попытаюсь тебя отстоять.
АНДРЕЙ. Меня?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Тебя, родной, тебя. Обстановка, я бы сказал, исключительно неблагоприятная... Но мы им еще покажем! Я буду за тебя бороться. Тебя любят все, но я - больше всех. Ты мне веришь, Андрей?
АНДРЕЙ. Верить-то я верю... Но я бы предпочел, чтобы вы боролись за кого-нибудь другого.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Андрей, голубчик, я бы тоже предпочел за другого, но за кого? Горизонт, я бы сказал, исключительно мрачен. Более того, твои шансы - между нами - близки к нулю.
АНДРЕЙ. Почему?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И ты еще спрашиваешь, почему! Да по тыще причин! Взять хотя бы твой стаж. Ты ведь работаешь у нас недавно, а остальные лоботрясничают здесь давно. А это важно, понимаешь?
АНДРЕЙ. Понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А главная твоя беда, что... Как бы тебе объяснить... На работе ты занимаешься работой, понимаешь?
АНДРЕЙ. Понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Правда, ты у нас недавно, на собраниях еще не выступал, проявить себя не успел, заметить себя не дал, никуда не избрался, и все такое прочее, но... Ты меня понимаешь?
АНДРЕЙ. Понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты можешь сказать, что кому-то надо и работать. Голубчик мой, я это вполне одобряю, разделяю и, более того, поддерживаю. Но, с другой стороны, согласись: кому надо, чтобы ты работал? Кому от этого жарко? Кому холодно? Ты меня понимаешь?
АНДРЕЙ. Понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну, вот скажи: может, у тебя тридцать лет назад были какие-нибудь общественные заслуги?
АНДРЕЙ. Нет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Может быть, ты - между нами - мать-одиночка?
АНДРЕЙ. Нет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Член редколлегии?
АНДРЕЙ. Нет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Член сборной?
АНДРЕЙ. Нет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Член профкома?
АНДРЕЙ. Нет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну подумай сам, могу ли я тебе помочь? Если бы ты был членом хоть чего-нибудь...
АНДРЕЙ. Я понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Но ты ни чего не член. Ты даже не член редколлегии.
АНДРЕЙ. Я член технического общества, член общества изобретателей, член научного совета по...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Прерывая.) Андрюша, голубчик, не говори глупостей. Скажи лучше, у тебя там (показывает наверх) есть рука?
АНДРЕЙ. Нет.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну вот, видишь, у тебя даже нет руки. Только голова, и не там, а здесь. Разве так можно?
АНДРЕЙ. Нельзя.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Андрей, я хочу, но в этих обстоятельствах просто не могу за тебя бороться. Ты как хочешь - по сокращению или по собственному?
АНДРЕЙ пожимает плечами.
Я советую по собственному. Оно все-таки как-то более... Что ты все молчишь?
АНДРЕЙ снова пожимает плечами.
Я знаю, ты хочешь сказать, что я мог бы выставить Любу.
АНДРЕЙ. Да ничего я не хотел сказать.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Так она, если хочешь знать, в редколлегии.
АНДРЕЙ. Я понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А впрочем, зачем тебе врать? Ведь, между нами, все знают, что между нами... Ты понимаешь?
АНДРЕЙ. Понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я знаю, ты хочешь сказать, что Люба не конфетка, что она меня презирает, более того - не очень любит. Но я ничего не могу сделать. Я пойман в капкан, я в мертвой петле, я у нее на крючке. Ведь ей всего за двадцать, а мне, между нами, уже за сорок. Хорошо за сорок. Ты меня понимаешь?
АНДРЕЙ. Я понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Более того, в любой момент она может стукнуть жене. Что тогда?
АНДРЕЙ. Я понимаю.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ну что ты все заладил: "понимаю" да "понимаю". Я и так знаю, что ты меня понимаешь. Лучше скажи что-нибудь.
АНДРЕЙ. Что?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Как что? Скажи, что я сволочь, подлец, сукин сын...
АНДРЕЙ. Зачем?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Мне будет легче. Скажи, что будешь протестовать, писать, жаловаться...
АНДРЕЙ. Зачем?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Правильно, незачем. Ты парень с головой, так жалей ее, не бейся об стенку. Мы живем в век стали и железобетона, с большой буквы этого слова.
АНДРЕЙ. (Берет авторучку.) С какого числа писать?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Увольнение-то? Через две недели. Но ты не думай - я не подлец. А если даже и подлец, то я не виноват. Я тебе дам самую лучшую характеристику.
АНДРЕЙ. Спасибо.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Ты ее сам на себя сочини - подпишу не глядя.
АНДРЕЙ. Спасибо. (Протягивает заявление.) Вот, с пятнадцатого.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Визируя.) Ну, родной, выручил ты меня. Прямо гора с плеч, кость из горла, камень с сердца. Если бы знал, как жалко мне с тобой расставаться.... Ты до пятнадцатого числись, но можешь сюда больше не являться. Плюнь ты на них всех, иди ищи работу. Ты не думай, я не подлец. Мы им еще покажем!
АНДРЕЙ выходит из закутка шефа и направляется к своему столу. Канцелярская симфония обрывается. Все взгляды устремлены на Андрея. В полной тишине он складывает в портфель свои вещи и прощается с сослуживцами. На столе у начальника звонит телефон. НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ берет трубку и, произнеся обычные "алло" и "да", долго слушает.
Так... Так... Понятно. (В недоумении кладет трубку и окликает Андрея, который уже пожал руку последнему сотруднику.)
Андрей, погоди! Новая директива.
Пауза.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Чего это вдруг?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Растерянно.) Да вроде из-за моих предложений.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Каких-таких предложений?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Еще растеряннее.) Которые полностью приняты.
ЮРА. А вы разве что-нибудь предлагали?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Видимо, предлагал, потому что меня благодарят. За принципиальность, деловой подход, смелость, более того - за честность.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. Это вас-то?
СТЕПАН СЕМЕНОВИЧ. Вы ничего не напутали?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ озадаченно пожимает плечами.
АНДРЕЙ. Николай Никанорович, я думаю, речь идет о том докладе, что вы днем подписали. Помните? Который я в комиссию передал.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. И что ты в нем предложил?
АНДРЕЙ. Много чего...
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. (Хватая себя за голову.) И я это подписал?!
АНДРЕЙ разводит руками.
ЛЮБА. Вы скажете наконец, что случилось?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Во-первых, сокращение пока отменяется.
Взрыв энтузиазма. Все вскакивают со своих мест, берутся за руки в круг и начинают танцевать.
Во-вторых...
Поначалу его никто не слушает.
МАРИЯ. Что "во-вторых"?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Наш отдел должны реорганизовать, распустить, более того - прихлопнуть.
Общее оцепенение.
ЛЮБА. А мы?
МАРИЯ. Да, а как же мы?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А нами - между нами - займется комиссия.
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. А как же наш коллектив?
МАРИЯ. Да, ведь мы так привыкли друг к дружке... И вообще.
ЛЮБА. Постойте, а как же вы?
МАРИЯ. Да, а как же вы?
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. Я? Я... (Свирепо.) Что вы на меня уставились? Что ли, тут театр? Марш работать!
ПРАСКОВЬЯ ФЕДОРОВНА. (Показывая на часы.) Какое тут работать, когда уже по домам пора.
НИКОЛАЙ НИКАНОРОВИЧ. А раз пора, так и нечего тут торчать! А ну, живо в гардероб! По домам! Чтобы через минуту тут никого не было! Вы что, оглохли? Вам говорят! Все! Конец!
Последние слова бушующего шефа адресованы уже не столько подчиненным, сколько зрительному залу. Он еще продолжает кипятиться, но занавес уже опускается, и мы так и не успеваем узнать, какая судьба уготована нашему симпатичнейшему Николаю Никаноровичу и всему его сплоченному коллективу.
КОНЕЦ
Полные тексты всех пьес, рецензии, список постановок
См. также мои сайты:
http://techunix.technion.ac.il/~merghvf/
http://lit.lib.ru/k/krasnogorow_w_s/
http://public.box.net/krasnogorov
Контакты:
Тел. 8-812-699-3701; 8-812-550-2146
7-951-689-3-689 (моб.)
e-mail: valentin.krasnogorov@gmail.com
v_krasnogorov@mail.ru
