Вопрос заголовка стал нередким в наше "время миграций". Ну, а если - не немец и уехал из Казахстана не в Германию, и не еврей, уехал не в Израиль, а русский и перебрался поближе, в Россию, - вопрос остается?
Наш корреспондент Адольф Арцишевский беседовал о Юрием Егоровым, когда-то многолетним редактором Казахского телерадио, приехавшим в Алматы погостить у друзей.
А: Уже более двадцати лет - в Москве и Петербурге? Приняла "историческая родина"?
Е: А что это такое? Если родился, учился, работал и заявил о себе здесь, заграница - там, в Питере.
А: Зачем же было уезжать?
Е: ... "Все потому, что мы себя не знаем, И в нас наш Бог себя не узнает". Очень точная строка Бахыта.
А: Кенжеева?
Е: Нет, Каирбекова. Общаюсь с ним часто, хотя он - здесь, я - в Питере. По утрам перечитываю два-три стиха. Виктор прав, у Бахыта стихотворения "как письма другу" только без "здравствуй" и "прощай".
А: Извини, тут, пожалуй, надо расшифровать "друзей", к кому приехал "погостить".
Е: О, это старая, отчасти, еще казгушная "команда": Виктор Вадиков, теперь профессор, критик; Саша Головинский, в ту пору режиссер с первыми телеспектаклями, теперь - Заслуженный деятель культуры; Дулат Исабеков, на радио смирно трудились в одной комнате, теперь - почитаемый писатель, драматург, лауреат; Казбек Исмагилов, прораб с лукавым хитрым глазом - это и привело его в сатиру, автор целой полки книг и бизнесмен, украшающий зеленью город и дачи. Кстати, по ранним рассказам Исмагилова мы с Головинским поставили тогда, кажется, первую телекомедию "Черт в кинескопе". Лева Темкин, теперь покойный народный артист, играл главную роль и на репетиции, озираясь, как чертовки вокруг него с бесов-ской скоростью выдают танец живота, забурчал: "Юра... я играть не могу..."
A: Это Бахыт Каирбеков, кого ты перечитываешь.
E: И с удовольствием смотрю кассеты с его сериалом "Девятая территория мира", очень поэтичные фильмы, словно путешествуешь по истории степи. Это писатель Виталий Старков, вел вместе с незабвенным Львом Игнатьевичем Варшавским сценарную студию "Казахфильма", помню, я ходил туда с удовольствием, Лев Игнатьевич много заложил в каждого. А какое в квартире Варшавского бывало сборище, когда приезжал Галич!
А: Галич не раз пел и в твоем доме.
Е: Потрясение! Входит Тамара Мадзигон и с ней кто? - Галич! К сожалению, пятьдесят песен, записанных тогда еще на катушечный магнитофон, потерялись, то один переписывал, то другой.
А: Это - Рафаэль Соколовский, мы продолжаем перекличку?
Е: Про Рафа шутили на радио? "Барон сатиры, даже граф, явился Соколовский Раф!" Виноват, первым в перекличке, если по алфавиту, - Андриасян! Тогда еще не народный, без орденов, а молодой Худрук ТЮЗа, но с лукавым глазом Исмагилова поставив "Молодую гвардию", вымарал из спектакля Валько и Шульгу, партийных руководителей молодогвардейцев. Их и на самом деле не было, Фадеев вписал после идеологических указаний. Да и что там было, кроме разговоров и красного флага, водруженного седьмого ноября? Факт единственный: ребята украли посылки, присланные немецким солдатам, а за кражу воинского имущества, да еще на оккупированной территории, расстрел. Знал ли Рубен Суренович правду о молодогвардейцах? Но фальшь учуял.
А: С твоего позволенья, закончу перекличку твоим покорным слугой...
Е: Конечно, и Арцишевский! Тогда - молодой и корпевший над прозой, а теперь - дед, но водопадом выдающий стихи! А ведь, не оставлял свою прозу ни на миг! Когда пел Галич и, потрясенные его крамольной правдой, мы онемели, вышли на перекур, ты заговорил с ошалевшим Беликовым о своем новом рассказе! У кого это, у Куприна: "Я чуть его не зарезал!"
А: Правда? А я не помню, тридцать лет! Нет ни Тамары, ни Потахиной, ни твоей Надежды...
Е: Но "команда" осталась! Позволь - лирическое отступление? Как вы заманивали меня из Питера сюда, на мое же семидесятилетие? Телефонный звонок: "Прилетай! Хватит обещаний". - "Ребята, не могу, это ж полтысячи долларов! А при моей пенсии. . . И звонок назавтра: "Вышли по факсу копию паспорта". Выслал. Звонок послезавтра: "Ступай в свое Пулковское агентство, получи билет". С ума сойти! "Это что за друзья у твоего мужа!" - поразились сотрудницы жены. Объяснить, что друзья с нормальной родины? Не "исторической"? И вот я здесь. Праздник! Возвращение блудного сына! Прыжок в Рай!
А: Вот и расскажи об ощущении в семьдесят, когда последняя треть жизни - там.
Е: Ты читал "Ножик Сережи Довлатова"? Веллер написал, будто про меня... "Здесь нравится, интересно, здесь твои друзья, решаются дела и судьбы, здесь жизнь, это, вроде, и твоя тоже настоящая жизнь, впечатления, события, новости, все это хорошо, но при этом хочется жить дома. И не то, чтобы там - лучше, нет, там - никак, скучно, одиноко. Но и здесь непривычно, зависимо, не твое. Ты был отсюда. Но ты уже не отсюда. И вдруг обнаруживаешь в себе остраненную и отстраненную зависимость: ребята, я уже не здешний, я уже живу за границей. Обнимаю, искренне ваш".
А: Печально.
Е: Печальней не бывает, "Все потому, что мы себя не знаем, И в нас наш Бог себя не узнает"... Ребята, читайте Бахыта! Кстати, Каирбеков свозил меня в Астану. И новую столицу показать, и место моего рожденья попроведать.
А: Ты просто делаешь рекламу "команде"! Особенно: "Чуть его не зарезал!" Про свои стихи не спрашиваю, а статьи Бадикова не перечитываешь?
E: О, Виктор - профессор емкий, лаконичный! Словно в Союз писателей приходишь на прежний Коммунистический проспект.
А: Помнишь, на съезде Валерий Буренков обнимал тебя и Юровского: "Вот два мужика, подкармливающие Союз писателей!" Игорь был завом прозы литературной редакции радио, ты - радиотеатра "Казахстан"?
Е: А народный артист СССР Евгений Диордиев? Как-то на улице распростер руки: "Юрочка! Кормилец ты наш!" Шутка, но когда бюджет выдерживал, в радиотеатре было до пятнадцати премьер в год - колько "халтуры" актерам! Инсценировали и классиков казахских, и современников. Уж не говоря о том, что с новым рассказом автор шел прежде всего на радио, публикация мгновенная, не то, что в печати того времени.
А: И сколько было передач в месяц?
Е: В месяц? Три в неделю! Раз в месяц - сатирический радиожурнал "Чудак", раз в месяц - радиоспектакль. Плюс беседы о выставках, театральных премьерах" портреты актеров. Это - по первой программе. А по УКВ - повтор радиоспектаклей ежедневно. То есть, и произведения, и имена были на слуху.
А: Кстати, где теперь Юровский?
Е: Умер в Барнауле. После операции, незадолго до смерти, прислал мне в Москву больщущее письмо, какое-то братское. Перечитываю, когда совсем худо, легче становится.
А: Что значит, "совсем худо"? Переехав в Москву, ты был дважды лауреатом Всесоюзных конкурсов телерадиодраматургии, в Москве стал и международным, правда, по номинации короткометражных кинокомедий, зато в фестивале престижном - "В честь столетия Чарли Чаплина". Твои радиопьесы ставили в Европе, одну, как образец инсценирования, крутили в ГИТИСе, принят в профком московских драматургов. И бывало худо?
Е: Все это - "родительское молочко". Премированное написано еще в Алма-Ате. Худо стало в Питере, а в Москве повезло: я попался трем "литературным ищейкам"! Профессионалам с нюхом на тему, на исполнителя. Завлит театра Моссовета "учуял" у меня "Факультет ненужных вещей", пьесу до Домбровскому, ее уже поставил тогда в Алма-Ате Андриасян. Геннадий Байсак прочитал мой рассказ "Покушение" - как собака покусала алкаша, снял короткометражку и на чаплинском мы отхватили главный юбилейный приз. А Михаил Таратута, работавший тогда на "Рэдио Моску", третья "ищейка", учуял радиошника и заказал на тридцать минут - неслыханно долгую для слушателей США! - передачу о Булате Аюханове. Я сделал с музыкой его балетов, с диалогами о нем, Булат и сам поговорил по-английски, прислал пленку. Да и мой текст про балеты оказался, наверное, не самым плохим.
А: Еще бы! Энциклопедия балета - брачная книга для тебя! Вторая супруга, весьма юная, была здесь - от ее танцев и вздыхал Лева Темкин, третья, весьма почтенная, в Москве.
Е: О, я понимаю, баз хихиканья - что за интервью!
А: Какое хихиканье! Ты же был сердцеед, как Феликс Крутик!
Е: Не будь сердцеедом, Феликс не стал бы таким скульптором! Не боюсь сказать - гениальным. А математик, программист, юморист? О его скульптурных миниатюрах писали "Московские Новости".
А: Престижная была газета. На весь мир. Работал в штате?
Е: То же - "родительское молочко", предложил тему: поэт-министр. И еще нештатником, командировали в Алма-Ату. Я привез беседу с Олжасом Сулейменовым на целую полосу - он был тогда Председателем Госкино Казахстана, В "МН" - понравилось. Испытали еще. И взяли в штат.
А: И с "Рэдио Моску" продолжал сотрудничать? Tо есть, пустил в Москве некие корешки?
Е: Даже удалось "шарить" некоторых алма-атинцев. Особенно рад за Сэренжава Балдано - такой скульптор по дереву! - а не имел здесь ни одной персональной выставки. И вдруг - в Москве!
A: Каким образом?
Е: После моей публикации в "Спутнике", со снимками работ, Сэренжава пригласили с выставками за рубеж. Совдепы его не пустили, но позволили выставку в Москве, Балдано занял пять залов из семи в Музее народного творчества! А Борис Волчков? Про него говорили, если б не геолог Волчков, из чего построили бы заполярный Норильск! Кстати, Борис Александрович там - сидел. Зато, вместе со Львом Гумилевым! "По вечерам академик рассказывал нам Всемирную историю - на фене!"
А: Блатном жаргоне?! Погоди, "МН", "Спутник" - зачем же уехал в Питер?!
Е: Судьба сочинителя безжалостна и глуповата...
A: Hовый роман? Очередное осложнение после смерти Надежды?
Е: Деликатно сказал. Спасибо... В Питере, с новой женой открыли малое предприятие с издательским отделом. Я загорелся; напечатать не издаваемое до перестройки! У вдовы Н.А. Раевского я знал, лежат рукописи его романов о Гражданской войне! А Раевский был офицером у Врангеля и писатель правдивейший, то есть революция - с иной стороны. Ну, и другие авторы. Однако денег на издание нет. Чтобы полнились, перевел два детектива. Но даже их набор пришлось рассыпать, так подскочили цены на бумагу и печать.
А: Прогорели?
Е: Да, Хуан Meтус, мексиканский маг и симпатичный мне герой Кастанеды, не напрасно поучал о "месте силы" и "месте слабости" , точках на земле, придающих тебе силу или лишающих ее.
А: Питер стал "местом слабости"?
Е: Неприятностей, болезней, травм, неприятия, непонимания. И людьми, и журналами, и театрами. Что такое - чужой драматург? Не добиться, чтобы кто-то из режиссеров прочел твою пьесу. Не поставил - прочел!
А: Послал бы в Москву! Знаю, в Театре Моссовета репетировали твой "Факультет".
E: Все уже изменилось. Бывшая редакторша моего фильма, уже на пенсии, сказала: "Юра! Шедевров присылать не надо, шлите деньги, поставят любое барахло". Правда, в Питере про деньги не говорят, процесс интеллигентнее. Например, приближался юбилей Александра Грина, я инсценировал повестъ покойного Леонида Борисова "Волшебник из Гель-Гью", несу в театр. А Питеру А.Грин памятен, каждой весной на Неве праздник "Алые пapyсa". В театре - вежливый отказ завлита: "Уже запланировали Грина "Бегущая по волнам". Предложите в другой театр". Предложил. "Но это "радиольеса!" - передает мне завлит слова главрежа. "Простите, пьеса "для радио"? Но главная героиня - глухонемая".
А: Очень внимательно прочитал главреж!
E: Несу в третий театр. И тут все объяснилось: "Интересно, - говорит завлитша. - Профессионально. Но вы же знаете специализацию завлита? Отказывать авторам". И милейшая улыбка. У меня - тоже. Благодарю за откровенность, за успехи в репертуаре. "О, репертуар составляю не я! Только главреж. - "Так, может быть, ему и вручить?" - "Пожалуйста. Но читать не станет, пьеса опять будет на моем столе". - "Блестяще..." Нарастание улыбок с обеих сторон. Не отчаялся, проверил "специализацию" в четвертом театре". И - никакого ответа! Будто и не получали.
А: А не повлияла ли твоя многолетняя работа над радиопьесами, где все в словах, а зрелища никакого, на качество инсценировок, сделанных для сцены?
Е: Наверное, повлияла. Но все в руках человеческих, говорил Каин, поигрывая ножом! Зарезать текст, куда безобиднее, чем Авеля. Koгда "Факультет" я привез Андриасяну, в инсценировке было 130 страниц, в два раза больше, чем требуется на сцене! Но вспомнили Каина, сели рядом и отобрали лучшее. Рабочий процесс. Не проходить же мимо такого романа, это классика в русской литературе Казахстана, Домбровский!
A: Прости, но Леонид Борисов - не классик.
E: А Джозеф Кутзее - Нобелевский лауреат? "Осень в Петербурге" - его роман о Достоевском. Со всеми духовными, политическими и сексуальными чертами Федора Михайловича. Притом, детектив! Достоевский выясняет причину гибели пасынка. По словам академика Волгина, председателя Российского фонда Достоевского, произведение Дж.М.Кутзее - поиск предполагаемых, можно сказать, метафизических источников романа-предупреждения "Бесы". Самоубийство? Гибель от рук полиции? Или убийство Нечаевым - провокатором, мистификатором, руководителем "Народной расправы", где пасынок состоял? Все версии правдоподобны, И соединены с сюром, перевоплощеньями, переодеваньями! Каждый немного не тот, за кого себя выдает. Карнавал! И довольно зловещий. Интересно, не правда ли?
А: Инсценировал?
Е: Мало того, к 300-летию Питера Администрация и Комитет по культуре открыли конкурс на лучшую пьесу о прошлом, о настоящем города, о великих питерцах. Воодушевило. Думаю, уж такая "Легенда о Мастере" подойдет. И вот конкурс закончен. Тишина. Будто не получали. Пришел, спросил: "Что же - Нобелевский лауреат, написавший о самом великом питерце?" - "Ничего не можем сказать, жюри состояло не из работников Комитета, обращайтесь туда". Куда? Жюри распалось, "Может быть, ознакомить театры Петербурга - вне конкурса?" - "Комитет не занимается распространением пьес".
А: Прости, но автор первоисточника - зарубежный. Хлопоты!
Е: Я ездил в Москву, от переводчика, как владельца русского текста, получил письменное разрешение на инсценировку, а согласие на постановку согласовывает с Кутзее уже конкретный театр, и, думаю, вряд ли пришел бы протест поставить сочинение о Достоевском на его родине.
А: Тебе и следовало идти в театр! Кому ты предлагал?
Е: Камчой доставать российских знаменитостей - из-за казахской границы? Не стоит. Великие театры назовем так: А,В,С...
Шеф театра "А" читать не стал, попросил "отказать поделикатнее". В "В" инсценировка лежит у завлита три года, уверен - без доклада главрежу. А материал - его! Театра "В"! Чую, как старая ищейка! Думаю, и завлит не читал, сказал бы что-нибудь. В "С" завлит прочел! "Уже ставим по Достоевскому, вы согласны подо-ждать?" Еще бы! Но с завлитом - несчастье, пришел другой. Этот вряд ли читал, жду четвертый год.
А: Я прочел "Осень в Петербурге". Материал - для Марка Захарова!
Е: Так и предположим - три года лежит в "Ленкоме".
A: И все-таки, высоко замахиваешься...
Е: "Ищейка"! Всю жизнь вынюхивал - доброе, вечное. Правда, недавно совсем обнаглел, передал одному театральному метру собственную пьесу! "Дон-Жуан в Преисподней". Обычно провалом в Преисподнюю истории о нем кончались, у меня - начинаются. Естественно, великий любовник попадает к Аиду, Князю Тьмы. Но тот гонит его из Ада! В Дон-Жуана влюбилась жена! "В Рай!" Больше-то некуда. Протестует Зевс. Словом, этакий мифологический коктейль. Сочинял и видел в роли Аида мэтров: эту картину так сыграл бы M.K. А здесь - С.Ю.! Дурень думкой богател. Мэтров-то не достанешь, И вдруг С.Ю. приезжает в Питер! Иду на его спектакль. Увидеться не удалось, передаю пьесу через третье лицо, мэтр возвращается в Москву.
А: "Верительную грамоту" - вложил?
Е: От нежданной радости - довольно глуповатую. Переждал месяц, переждал второй, пока мэтр соберется прочесть. Звоню в Москву. Автоответчик! Представляюсь и прошу снять трубку в таком-то часу. Однако именно в этот час мэтр телефон выключил. И вспоминаю Ильфа: "Иванов решил нанести визит королю. Узнав об этом, король отрекся от престола".
А: Напрасно хихикаешь, "король" театра мог передать пьесу своему завлиту. Звонил ему?
Е: Зачем? Пьеса телевизионная, причем здесь завлит театра?
А: Нет, высоко замахнулся. Прости - наивно!
Е: Кто знает... Лет сорок назад я подсунул свою первую пьесу Галичу. Этой же ночью - звонок: "Юра, это хорошо. Вам стоит этим заниматься. Но есть замечанья..." И изложил кратко, будто притчу на всю жизнь. Этот ночной звонок я оценил только теперь. Неужели все так изменились, что "в нас наш Бог себя не узнает"? Какая-то "поголовная приватизация". Прочие - вон! Вот тебе и мифологический коктейль. А ведь удался, мне кажется. Но слова о нем - и похвальные, и критические - услышал только от Виктора. Скольких он в писательство благословил! Иной paз кажется, слишком ты благожелателен, Беликов! Нет, не слишком. Как сказал Астуриас, никто не сможет понять нашу прозу, нашу поэзию, если не ощутит в слове могущество колдовства. Мне кажется, и понять жизнь, здесь в Азии, - тоже. Как-то я прочел повесть очень тонкого американца Пола Остера "Тимбукту". Не читал? О Псе-трагике и его хозяине Вилли, поэте и пьянице. Вещь столь глубока, столь забавна и печальна, что, кажется, Лев Николаевич отложил бы "Холстомера", с историей лошади, и расцеловал Остера за историю собаки.
А: Ты очаровался и инсценировал!
Е: Да. Но - сыграть Пса! И какого! Кончающего самоубийством, чтобы на Том Свете, в "Тимбукту", быть рядом с Вилли, скончавшимся во время их путешествия! Почтенное издательство "Торнтон и Сагден" одной строкой из аннотации ставит повесть на место: "несет частицу лучших образцов мировой литературы"!.
А: "Ищейка" искала Пса!
Е: Искать не стоит, это Гриша Сиятвинда, из театра Константина Райкина. Райкин м Вилли.
А: Опять замахнулся!
Е: Завлит прочла! Читала и повесть. И вручила Райкину! Я приехал в Москву. Однако все попытки встречи с К.Р. ни к чему не привели. Не было даже телефонной, несмотря на попытки и секретаря, и завлита. В конце концов, за две недели я надоел им, они - мне, вернулся в "исторический" Питер. Там история продолжилась: был в Питере симпатичный театр, назовем "Д"! Там главреж показал, например, свой моноспектакль "Буратино" для взрослых. Смотрел трижды, так очаровался! Вот, кто сыграет "Тимбукту"! Влез за кулисы, вручил самому Буратино!
A: Та-ак!
Е: Но тот перебрался в Москву, насовсем. И канул. Будто, в рукописи и нет моего телефона. Через год узнаю - приезжает в некий театр Питера! Звоню туда, объясняюсь. "Сейчас его нет. Звоните туда, где живет". - "Если б у меня был его телефон...", - просительно улыбаюсь. Директор рявкнул: "Вы что, в ноль девять звоните?!" И бросил трубку. Куда уж Райкину с деликатными исчезновеньями!
А: Прости, он знал, что ты - драматург, "престарелый лауреат" и прочее?
Е: А какая разница? Я предлагал не свой материал. В БДТ "История лошади" была поставлена Товстоноговым и навечно сыграна Лебедевым вовсе не потому, что инсценировал "Холстомера" Марк Розовский.
А: На БДТ не замахнулся? Впрочем, не возьмут - то "История лошади", то история собаки.
Е: Носил инсценировку о Достоевском. В БДТ, наверное, несколько милых дам в литературной части. Вручил и звонил около года. Наконец, слышу обольстительный ответ: "Лавров сказал: Достоевский? Дайте Худсовету, я прочту последним".
A: Ta-aк! И чем дело Нобелевского лауреата кончилось?
Е: Ничем. Никто Лаврову не докладывал, ничего Худсовет не читал. Но претензии - не к милой даме. К единому, старинному, процветающему российскому явлению - когда решает не царь, не президент, а муравейник чиновников. А в нем исключения редки. В дюжине театров оказалось два, о них я сказал.
А: Отчаялся?
Е: Нет. Это ринг. Правда, деликатнейший. Как-то переправил "Тимбукту" некому весьма благополучному режиссеру, он ставит и в Питере, и в Москве, у Райкина. "Прочли? А письмо?" - Какое письмо? Вероятно, выпало". - "Простите, письмо напечатано на последней странице пьесы, выпасть не могло".
А: Но ты проявил чудовищную бестактность! Письмо - это верительная грамота! Дипломатическое виляние хвостом! Кладут - в начале! А никак не в конце! Ты привык к простоте деловых отношений, будто вокруг - такие же "ищейки"!
В: Ты прав... Но сейчас, в потоке хорошей литературы, какой хлынул после "железного занавеса", никакому завлиту, никакому постановщику в одиночку не сориентироваться. Так, не взглянуть ли, что принесла "ищейка". Как пишет любезный моему сердцу Веллер, некогда драматург писал пьесу, актеры играли, зрители смотрели что-то новое, теперь режиссеру драма как таковая не нужна, ему нужно сырье, как прыгуну трамплин, чтоб навертеть свои сальто и кульбиты. "Голая городничиха, трясущая сиськами перед Хлестаковым - обычная ныне оригинальность. Вскоре мы увидим, как Хлестаков на авансцене трахнет Городничего, Привет Гоголю от Моголя".
А: Векслер беспощаден! Это я хихикаю.
Е: Не хихикай, я сам видел по ТВ "Идиота", где Настасья Филипповна срезала князя Мышкина: "Уж ты помолчал бы, дрочило!" Видимо, этому и учили постановщика - нести разумной, доброе, вечное .
А: Попса хочет попсу.
Е: Ее и делают из Достоевского. Кстати, шагают в ногу о Европой! Был при рекламе "Гамлета", итальянцы сделали из Шекспира порнуху: "Е..ать иль не е..ать? Вот, в чем вопрос". Рекламировали без многоточий. Попса? Но корифей изложили безупречно: понимание театра зрителем - обогатит зрителя, следование театра за зрителем - обеднит обоих"
А: Думаю, попса - отдельный разговор. Хотя и он - от "чиновничьего муравейника"-..
Е: Ты знаешь, в нем есть своя драматургия. Откапывают иногда не минусом, а огромным плюсом" будто делая комплимент: "Ю.Н.! Вы драматург столь своеобразный! Вам нужен свой театр". - "Был такой. Радиотеатр в Алма-Ате". Сейчас бы туда, сделал бы интереснее. Если бы голова работала не по-стариковски.
А: Так, что же такое "историческая родина"? Окончательный вопрос "блудному сыну"!
Е: Помнишь, Андриасян рассказывал про безутешного вдовца, вступившего в новый брак? А Рубен с приятелем рассуждали, что будет с Таганкой, когда вместо Любимова пришел Эфрос и что будет с Эфросом. Паузу нарушил безутешный: "А я вам вот что скажу, вторая жена - это протез". Я ответил?
almatylit.ucoz.ru
24.09.2006
Док. 593880
Перв. публик.: 24.09.06
Последн. ред.: 24.09.09
Число обращений: 0
Диордиев Евгений Яковлевич
|
