Прием и мысль (беседы с оператором Г. Лавровым)Назад
Прием и мысль (беседы с оператором Г. Лавровым)
Я поразился, как в сценарии Д. Храбровицкого и М. Ромма была написана эта сцена. Менее всего она походила на информационный реалистический показ. Разговор велся как-то "вообще". Мысль составляли отдельные разорванные фразы, как буквы слова, разнесенного по строке. Отец был "вообще", несколько броских отцовских черт - и все. Сцена сделалась настолько обобщенной, что представилась мне похожей на воспоминание. Так, наверное, мог вспоминать Гусев последний разговор с отцом.
[...]
Окраску воспоминания придало также и то, что декорация была снята в темной тональности, из которой отвесно направленные пучки света вырывали очертания лиц, оставляя глаза в полумраке.
Самое трудное было с компоновкой кадров: долго не получалось ощущения обрывочности, разрозненности воспоминания. Баталов играл это очень органично - интонация, голос и отсутствующий взгляд говорили, что его Гусев весь остался там, в лаборатории, у "белой стены". В вопросах и паузах артиста Н. Сергеева угадывался подтекст отцовских раздумий о судьбе сына. Когда мы пытались скомпоновать их в одном кадре, то сильно перегружали его. Попробовали разделить отдельными монтажными планами - получилось. А в единственном общем плане, без которого терялась география места и где они сняты вместе, все-таки пришлось композиционно разделить их линией стола.
"Будем переснимать", - сказал Ромм после просмотра материала. Действительно, звучание сцены казалось каким-то странным, излишне мрачным.
Во второй раз она была поставлена совершенно по-другому. Актеры говорили те же слова, но будничнее и проще, действие перенесли в комнату за стол и сняли одним кадром. Сцена пошла совсем в другом ключе. И хотя внешне все более походило на то, что могло произойти в жизни, сцена потеряла и эмоциональное, и философское звучание. Ромм решил вернуться к прежнему варианту.
БОГДАНОВ И. Прием и мысль (беседы с оператором Г. Лавровым) // Искусство кино. 1966. N 8.
