ОППОЗИЦИЯ МОГЛА ПОБЕДИТЬ, только заручившись поддержкой народных масс. Народ ходил по улицам, но неформалам путь туда был заказан "временными правилами". Иначе нельзя было преодолеть информационную блокаду в условиях все еще суровой цензуры. А самовольные митинги были запрещены ельцинскими "временными правилами". Несколько неформальных групп попытались проверить саму возможность пройти через процедуру, определенную "правилами". В начале февраля 1988-го в исполком Краснопресненского района Москвы была передана заявка на проведение демонстрации 13 февраля за большую гласность в подготовке закона о добровольных общественных организациях - от имени группы "Гражданское достоинство", Федерации социального объединения, клуба "Перестройка-88" и нескольких членов клуба "Демократическая перестройка"[117]. 11 февраля прошли переговоры неформалов с председателем райисполкома С. Шолоховым, который уже имел "митинговый опыт". 13 февраля инициаторы получили решение об отказе.
Тогда шесть человек из пяти групп[118] провели несанкционированную демонстрацию на Пушкинской площади под теми же лозунгами, требуя обсуждения готовящегося закона о неформалах. Демонстрация продолжалась около получаса. У участников демонстрации был отобран плакат, однако никто из них задержан не был. Было видно, что власти колеблются. Они вроде бы не хотят суровых разгонов, но диалог с неформалами готовы вести без свидетелей в лице толпы прохожих. О переговорах Золотарева и Шолохова даже были помещены материалы в московских СМИ.
Раз уж неформалам захотелось обсудить закон об общественных объединениях, власти решили сделать это под крышей ДК имени Чкалова. Туда были приглашены разработчики закона В. Перцик и А. Щиглик и представители самих общественных объединений. 20 февраля 1988 года, впервые с августа 1987-го, представители "Гражданского достоинства", обеих "Перестроек" и клубов Федерации социалистических общественных клубов собрались под одной крышей. "Хроника общественного движения" так осветила это мероприятие:
"В ходе дискуссии представители самодеятельных объединений высказывали суждение о необходимости вынесения проекта на общенародное обсуждение. Указывалось на то, что процедура регистрации самодеятельных общественных объединений должна быть максимально упрощенной, решение об отказе в регистрации должно приниматься судом и единственным основанием отказа в регистрации или роспуска может являться противозаконный характер деятельности объединения.
Указывалось также, что органы Советской власти должны обеспечить самодеятельные объединения помещениями, необходимой технической базой, указывать конкретные пути решения этих вопросов"[119]. Разработчики законопроекта и аппаратчики пытались урезонить неформалов, но полемисты они были неважные. В итоге закон отложили.
В 20-х числах февраля 1988 года грянули армянские волнения и Сумгаит. Средневековый погром в ответ на стремление другого народа к воссоединению определил симпатии "общинников": "Несмотря на определенные черты национализма (скажем, миф о громадной пантюрксистской, панисламской всесоюзной мафии, ставящей целью уничтожение всех православных и так далее), нельзя не восхищаться высокой сознательностью и организованностью армянского народа, выступившего за проведение в жизнь права наций на самоопределение..."[120] В "Общину" вступил участник армянского национального движения в Москве К. Саакян, и социалисты стали помогать армянскому движению своими информационными и пропагандистскими каналами. Они не были исключением, и битву за общественное мнение России выиграла армянская сторона. Пример Армении оживил стремление к выходу на улицу.
Тем временем "Гражданское достоинство" не оставляло попыток продавить Краснопресненский райисполком. Была подана новая заявка на 5 марта - день смерти Сталина. Опять отказ пришел в день митинга, что выглядело провокацией - люди уже оповещены. "Отказ был мотивирован тем, что лозунги, выдвигаемые демонстрантами (,,Гласность - гарантия против реставрации сталинизма", ,,Дальнейшая демократизация общественной и политической жизни в СССР"), носят якобы антиобщественный характер и вредят делу демократизации в нашей стране"[121]. Лидеры "Гражданского достоинства" опять оказались в глупом положении. Соль на раны им сыпало то, что более радикальные группы ("Демократия и гуманизм" и "Перестройка-88") на Октябрьской площади провели в день смерти Сталина несанкционированную сходку под лозунгами: "Полная десталинизация общества", "Воздвигнуть памятник жертвам репрессий". Начать митинг не удалось, но это и не входило в планы будущих "дээсовцев". Несколько десятков неформалов время от времени поднимали лозунги и пытались что-то сказать, после чего тут же препровождались в милицейский автобус. За этим наблюдало несколько сот прохожих. Так формировалась "дээсовская" культура митингов, где сами действия милиции являются важнейшим средством агитации.
"Площадь была запружена снегоочистительной техникой, в момент проведения акции в центре площади было организовано принятие присяги военным училищем. На площади присутствовало достаточное количество корреспондентов иностранных газет и телевидения, в том числе представители венгерского телевидения. Задержание демонстрантов продолжалось около полутора часов (ушло три неполных автобуса). Милиция, как сообщается, вела себя достаточно вежливо, никаких грубых инцидентов не происходило"[122]. "Ни лозунгов, ничего похожего на них видно не было, однако все суетились, переходили с места на место, а милиционеры орали в мегафоны, требуя от всех ,,разойтись"[123].
Инициаторов легального митинга, которые заявили, что 7 марта проведут "гражданскую панихиду" по жертвам сталинизма, вызвали в Комитет молодежных организаций, который стал теперь главным каналом переговоров с лояльными неформалами. Председатель комитета В. Баженов (совсем недавно - секретарь МГК ВЛКСМ) и функционер МГК КПСС Ландратов "заявили, что им не нравится ,,митинговый террор", развязанный общественными клубами, то есть стремление организовывать митинги и демонстрации ,,по всяким поводам"[124]. "Террор" на деле был направлен против митинговых инициатив - все политические заявки зарубались на корню. В конце концов власти просто пережали - не давая неформалам никакой возможности выступить легально, не используя придуманный Ельциным рычаг регулирования митинговой активности с помощью "временных правил", "закрыв заглушку", власти толкнули неформалов на путь взлома легальности, самозахватного уличного выступления. После волны выступлений мая - августа 1988-го справиться с митинговым половодьем КПСС уже не смогла.
7 марта "Гражданское достоинство" провело молчаливое шествие - "День поминовения жертв сталинских репрессий" у Краснопресненского парка. В шествии приняли участие и фсоковцы. Сотрудники в штатском следили, чтобы никто не произносил речей, топтали свечи, зажженные на снегу.
В это время стала зреть идея, что нужно провести крупную уличную акцию без разрешения властей. Причем так, чтобы ее нельзя было бы сразу разогнать, чтобы прохожие могли вступить в общение с неформалами на политические темы. Своего рода Гайд-парк в центре Москвы. Но для этого нужно было найти союзников, чтобы на улицы вышла сразу значительная масса неформалов. Идеологически близкие "Гражданскому достоинству" "Демократия и гуманизм" и "Перестройка-88" для этого не подходили - их стиль выступлений не был рассчитан на диалог с населением, скорее - на эпатаж. На поиск союзников ушло два месяца, и ими оказались "общинники".
Симпатия двух групп основывалась не на идеологии (которая была совершенно разной), а на близости стиля, социально-психологической среды. Это были две классические неформальные группы, и когда неформальное движение оказалось на подъеме, они вышли на первый план.
Вспоминает лидер "Гражданского достоинства" В. Золотарев: "Познакомившись на августовской встрече, мы подружились. Я понимаю, почему это произошло: их главный идеолог Андрей Исаев был очень похож на меня своей энергетикой. Мы нашли друг в друге схожие души и стали общаться. Другой лидер - Шура Шубин - был спокойней. Он, по-моему, и старше нас был"[125].
Были там и прикольные ребята. Словом, нам всем друг с другом было хорошо, и различие во взглядах нам не мешало. Мы были единственными на этом поле, кто был равен друг другу по тому внутреннему потенциалу, который Гумилев называл бы пассионарностью"[126].
Внутреннее строение двух групп тоже было очень близким. В. Золотарев рассказывает о своих товарищах по "Гражданскому достоинству": "Они не признавали меня лидером, хотя де-факто я им был. (Тогда даже писали: ,,Гражданское достоинство" Виктора Золотарева".) Например, Толя Папп, который был намного старше, не мог не оценивать критически некоторые проявления моей экспансивности. (Речь идет о том, что я постоянно во всем хотел принять участие, так как реально был лидером этого процесса.) И Шура Верховский по своей натуре был более раздумчив. Если возникала альтернатива: сделать что-то или не сделать, я заявлял: "Конечно, нужно сделать". А Шура говорил: "Нет, сначала это нужно обсудить". Так что и я ощущал себя лидером (и был таковым), и они себя ощущали лидерами (но не соревновались со мной в этом качестве). Они совершенно справедливо тоже считали себя отцами-основателями этого процесса, но при этом не проявляли готовности действовать так, как я. А вот моя сестра вполне соответствовала мне по уровню эмоциональности и даже порой превосходила. В ее биографии, например, есть эпизод, когда она на Арбате залезла на фонарь и стала оттуда кидать в толпу прокламации и что-то кричать. Изначально этот стиль был присущ мне. А они занимали критическо-трезвомыслящую позицию"[127]. Это - практически калька отношений между мной и Исаевым, которая помогала находить эффективные решения между его "авантюризмом" и моим "поссибилизмом".
Весной 1988 года в обеих группах созрел консенсус двух "фракций" о необходимости прорыва на улицу. Но не любого шумного выступления, а такого, которое запустит процесс массового общения, вовлекающего в движение людей с улицы.