Жизнь и смерть поэта в воспоминаниях Натальи Горленко
Эту яркую, улыбчивую, с зелёными глазами, тёплую, притягательную женщину, талантливую певицу и поэтессу я знаю много-много лет. Ещё до перестройки, в суровые андроповские времена, когда оды вольности писали лишь самые смелые и жизнь актёра или барда была нелёгкой и бедной, я под напором какой-то необузданной молодецкой энергии сумел организовать в Москве на прекрасных домкультуровских и творческих сценах сезоны литературно-музыкально-лицедейских вечеров. Не хвастаясь, скажу, что их посещала вся культурная Москва. В те времена это была отдушина для живших не только телевизором и кухней советских граждан. И вот однажды кто-то шепнул мне: "Позови Наташу Горленко, она так здорово поёт на свою музыку стихи Лорки, да ещё на испанском языке. И вообще, по слухам, к ней благоволит сам Булат Окуджава".
Конечно, меня привлекли и первое и второе обстоятельства, и я решился на экстравагантный шаг: а что, если организовать совместный вечер любимейшего народом витии и неизвестной широкой публике юной исполнительницы? Вот будет фурор! Тот вечер имел грандиозный успех. А я подружился с Наташей, как оказалось, недавней выпускницей МГИМО, кандидатом исторических наук. И были новые вечера, поездки по Подмосковью, по российским городам. С ней было интересно общаться, чувствовалось, что она ищущий, увлекающийся человек. Искусство, поэзия, музыка стали для Наташи смыслом всей её жизни. А это уже серьёзно.
Шли годы, менялись страна, люди, всё вокруг оживало и перерождалось. Но человека всегда волнует только человек. И до меня, уже по-обывательски, доносились отголоски московской молвы о романе Наташи Горленко и Булата Шалвовича. Но мой профессионально-журналистский нюх не делал стойку. По-видимому, было ещё рано. Великий Булат умер, и год за годом Москва-столица и российские поклонники волшебного таланта стали широко отмечать дни его рождения. Приблизился и этот май, 9-е число, День великой Победы и по совпадению день рождения, уже 80-й, Булата Окуджавы. И мне вдруг страшно захотелось найти Наташу, узнать о её судьбе, а главное, кто как не она, думал я, расскажет об Окуджаве то, чего никто не расскажет.
И я её нашёл. Совершенно не готовая к откровениям на интересовавшую меня тему, она попросила день на обдумывание: с сыном посоветоваться надо. С сыном, подумал я, интересно, а сколько же ему лет?..
И решилась. Возбуждённый, я приехал к ней в Северное Чертаново с огромной белой розой и бутылкой шампанского, и "в алаверды" с её окраинно-московским каберне мы проговорили под магнитофон полночи. Как оказалось, никому до меня Наташа не раскрывалась в столь щекотливой и дорогой для неё теме.
Булат называл меня "дитя полей"
- Это - медуница, а это - сныть. Они абсолютно свежие. Угощайся. Сегодня утром я собрала их в лесу. Такого ты нигде не отведаешь. У меня даже стихи есть про эти травы. Булат называл меня "дитя полей". Звучало немного иронично, но я не сердилась. Ни с одним человеком не было мне так легко.
С Булатом я познакомилась 3 апреля 1981 года. Я работала тогда в Институте советского законодательства на Кутузовском проспекте, и Булата позвали там выступить. Захожу в комнату и вижу: на моём рабочем месте в окружении девочек сидит наш гость. Нас стали знакомить. А у меня в голове безо всякой, конечно, задней мысли вдруг мгновенно всплыли диспуты с близкой подругой, за которой ухаживал знаменитый композитор и математик Эдисон Денисов. Разница в годах между ними была очень большой, и мне их отношения казались то ли какой-то сказкой, то ли бредом. А про себя подумала: никогда такого не случится со мной. Но говорят же: ни от чего не зарекайся... Мы разошлись с Булатом во времени больше чем на... 30 лет.
"Окуджава приехал без гитары, что делать? Помоги срочно достать", - наперебой обратились ко мне сослуживицы. Я, конечно, помогла. Потом был концерт, потом вопросы гостю. Я тоже спросила: "Что у вас рождается раньше: стихи или музыка?"
После выступления в кулуарах мы сварганили чай и девчонки наперебой, словно сговорившись, стали меня нахваливать: "Булат Шалвович, вы не слышали, как наша Наташа поёт?.." От смущения я готова была провалиться сквозь землю... Но вот всё кончилось, певец стал собираться, и от этой встречи остались бы только воспоминания, если бы меня буквально не выпихнули на улицу: "Дура! Догони его". И я догнала. А он точно ждал этого момента. "Куда вам ехать?" Мне бы обо всём забыть и сказать куда, а я как отрезала: "Меня ждут". Потом он припомнит эти два слова. Но тогда неловкость диалога как-то сгладилась - мы обменялись телефонами, пообещав, что пригласим друг друга на свои концерты. От судьбы, видно, не уйти. А у меня чередом шла своя замужняя жизнь. Я очень хотела ребёнка, и он должен был появиться на свет. Не появился... Он умер сразу после рождения. Ровно пять месяцев прошло с того чёрного для меня дня, и вот однажды, перелистывая телефонную книжку, я наткнулась на телефон Булата. Позвонила. Он меня вспомнил. Встретились. Я попросила его написать для меня три песни. "Мне так нравится всё, что вы делаете". "Видите ли, - ответил он, - я давно уже не пишу стихов, восемь лет, а не то что песен. И потом, если что-то получается, то очень личное и всё больше о смерти..." "Вот-вот, о смерти, - подхватила я, как во сне. - Я тоже так люблю о смерти!" Я в тот день была явно не в себе. И он вдруг сказал: "Да, но... Должно же быть какое-то соответствие возрасту, облику..." Я смутилась.
Мы вышли на улицу уже обречёнными на всё, что последовало дальше...
Моей страстью был Федерико Гарсия Лорка. Булат так благоговейно слушал меня, когда я пела по-испански. Но однажды, когда в каком-то интервью меня назвали поэтом, он саркастически заметил: "Ты у нас уже поэт..." Свою любимую фразу "Искусство - вещь жестокая" он повторял на моей памяти много раз.
"Все влюблённые склонны к побегу"
...Сейчас всё, что было между нами, я ощущаю острее, чем в те годы. Тогда наша жизнь была просто сумасшедшей. Почти два года скрытого подпольного существования, от людских глаз, от соглядатаев, от близких и ему и мне людей. И потом это тоже было похоже на сумасшедший дом. Мы постоянно куда-то неслись, меняя поезда и машины. И ты знаешь, он особенно раскрывался, когда мы уезжали из Москвы. В дороге, в вагонах, в бесконечном мелькании телеграфных столбов... Он даже стихотворение на эту тему написал: "Все влюблённые склонны к побегу..." Но как только мы приближались к Москве, он становился мрачным, грустнела и я. В Москве всё было другое...
Уйдя из дому, от жены, он сказал мне, что без меня не может жить. А в моей душе всё путалось, переживания то становились нестерпимыми, то отпускали, я немного успокаивалась. Он говорил: "Когда поженимся", а у меня всё падало, и я думала: "Боже, какой ужас, что будет с нами?" Почему-то меня это давило. Когда он болел (история с операцией в Америке) или умирал, мне казалось, что я тоже вот-вот покину этот свет. Снились жуткие сны. Я повесила у изголовья хрустальные бусы. Считается, что они отгоняют дурные сны. Накануне его смерти приснилось: на огромном подносе два одинаковых, ярких пучка петрушки и мой голос - дайте мне один. Заглянула в сонник - это означало болезнь, смерть.
Булат был ироничным человеком, тонко чувствовал нелепые и смешные ситуации. Он приучил меня к сериалам, которые до него я не любила. Уже потом, много позже, мы вместе смотрели "Санта-Барбару". Мы иногда просто хохотали над фильмом, этим "мылом".
Он рассказывал мне разные смешные истории из своей жизни. Как, например, он в Париже пошёл на стриптиз. Надо сказать, что он умел найти и при столь деликатной теме целомудренную интонацию.
Он иронизировал даже над вещами, казалось бы, серьёзными. Например, о войне. Как он рвался в бой ещё мальчишкой и добился, чтобы его взяли на фронт. Но быстро понял, что это такое - война. А его мужественное заявление о том, что война не может быть великой? "Отечественной - да, - говорил он, - но великой - нет".
Только один раз я видела его пьяным. Да, он выпивал, но знал меру. Основной его тост - "Выпьем за это мгновенье". "Будут другие, но этого уже не будет", - комментировал Булат. Вообще, он любил говорить красивые слова, но без приторности, слащавости. Всё-таки он был человеком серьёзным, с серьёзным отношением к своей профессии, к жизни. Мне нравилось, что Булат ничем не обольщается. И на мой счёт тоже. "Я умел не обольщаться даже в лучшие года..." - писал он. "Вы такая юная, - говорил мне в первые дни знакомства, - вам же нужны балы..."
Однажды, уже спустя годы, я сказала Булату, что привыкла к нему и ощущаю себя его половиной. Он разразился потом большим письмом.
Его письма божественны... Много в них и о любви. И всё написано не просто от нечего делать, а серьёзно.
Моему голосу посвятил целую страницу... Голос его очень волновал. Поначалу, когда я ему звонила, он тут же выбегал из дому якобы с собачкой и перезванивал мне. В тот момент наши отношения были тайными. А я от его голоса была без ума, поэтому сейчас не могу слышать, как он поёт.
Из писем Булата Окуджавы Наталье Горленко
Дорогой Птичкин! (Так Окуджава называл Наташу. - Авт.) В больничной суете выкроил времечко и сочинил стих, который начался с воспоминания, как ты пела романс по моей просьбе, а я в тебя уставился. Вот, оказывается, как бывает, как случайная ситуация отражается в памяти, и там начинается какой-то таинственный процесс, и в результате являются стихи. Мне кажется, что они удались, и я надеюсь, что они явятся началом маленького подъёма.
Старый романс
Когда б вы не спели тот старый романс,
Я верил бы, что проживу и без вас,
И вы бы по мне не печалились
и не страдали.
Когда б вы не спели тот старый романс,
Откуда б нам знать,
кто счастливей из нас?
И наша фортуна завиднее стала б
едва ли?..
....................................
Когда б вы не спели тот старый романс,
О чём бы я вспомнил в последний свой час,
Ни сердца, ни голоса вашего
не представляя?
Когда б вы не спели тот старый романс,
Я умер бы, так и не зная о вас,
Лишь чёрные даты в тетради души
проставляя.
Милостивая государыня!
В Петербурге дождь, мерзость. Почти не верится, что есть Москва и Вы. Надеюсь, что мне удастся вернуться. И обнять Вас.
Ваши письма восхитительны и милостивы.
Я так не умею. По причине возраста или каких-то других обстоятельств.
И всё-таки лучше обходиться без писем.
Да здравствует непосредственное общение!
Обнимаю Вас, господин Птичкин.
...Я с Вами никогда не притворялся. Я перед Вами всегда нараспашку, пренебрегая предостережениями Александра Сергеевича в том смысле, что чем меньше - тем больше... Зато во сне я вижу Вас, а не собственные уловки и приёмы, годные для банального флирта.
...Печально... без тебя. Пытаюсь работать, а в голове - ты. Работа кажется пустой и напрасной. Нет, я, видимо, сильно сдал. Я был сильным человеком. Что-то меня надломило.
Какая-то потребность исповедоваться перед тобой, хотя это напрасно: и тебя вгоняю в меланхолию, ты человечек нестойкий. Вот сейчас встану, встряхнусь, вызову на поверхность грузинские бодрые силы и пойду звонить тебе и опускать письмо.
С любовью, как выясняется, шутить нельзя. Да я и не шучу и, может быть, слишком не шучу.
Его самозащитой была некоторая высокомерность. Во всяком случае, многие его так воспринимали. Но он был удивительно трепетный, ранимый. Идёт по улице солдатик - Булатик мог расплакаться. При том, что в его характере волевая сдержанность. Да, была в нём и сентиментальность... Поэт... Я называла его "Облако без штанов". Мягкий, романтичный, импульсивный. Конечно, ему нужна была такая женщина, как Ольга.
Я, такая, как я, - это, может быть, чистая любовь, запредельность. Он часто говорил в преддверии нашего совместного проживания: как же мы с тобой будем жить? Ты такая... я такой...
Он ещё любил говорить: я азиат. Да, он был таким чудесным азиатом! Он был гениален во всех своих проявлениях. Как человек, как мужчина. Он был как князь. Нет, не по крови. Он был абсолютно земной, но при этом очень деликатный, внимательный. Умел от себя отодвинуть ненужное или неинтересное ему, как в песне: "Так природа захотела, отчего - не наше дело".
Мне приходилось подчиняться его желаниям, его натуре. Режиссёр Александр Орлов попросил меня спеть на своей серебряной свадьбе. Здесь же был Булат, который запретил петь на свадьбах. И я отказалась.
В другой раз он не разрешил мне сниматься в кино в эпизодической роли. "Если бы целая роль - другое дело, а так... Ты что здесь, при мне, что ли?"
Свою маленькую машину - красненькие "Жигули" - звал Мотя. Водил великолепно. Рассказывал, что раньше, в молодости, когда его подрезали, гнался за обидчиком. Грузинский темперамент. При разговорах о друзьях, знакомых бывал и язвительным. О Евтушенко, например, говорил благодарно: "Женя вывел меня в люди, я ему многим обязан. Если Женя чем-то загорится, то может очень многое сделать. Это редкое качество".
Беллочку Ахмадулину очень нежно любил. Подарил ей серебряный крестик. Мне подарил, видимо, точно такой же. Вот мы с тобой пьём чай из воды, настоянной на его крестике. Ольга крестила Булата перед самой смертью. Он её об этом попросил. Я очень рада, что так произошло.
Насчёт славы не обольщался. Он знал цену и великому, и смешному. Эти два понятия рядом, порой их почти не отличишь. Говорил: вот умру и всё будет продолжаться так, как было. Говорил с иронией о посмертных тостах... В отличие от меня Булат не был склонен размышлять о загробных мирах, он считал, что важна только эта жизнь, и она очень короткая, и надо успеть выкрикнуть, успеть выразить себя. Однажды, например, с гордостью показал мне энциклопедию, где была статья о нём. Как ребёнок...
Когда я уезжала в Швейцарию с человеком, из-за которого мы расстались с Булатом, и известила его об отъезде, он протянул: "О, в Швейцарию!.. Ну ладно... Буду звонить..." Но не стал звонить. Тонкий человек, он не хотел мне портить жизнь. Вот почему в последний его год мы редко перезванивались. Только когда уже было невмоготу. Когда он умирал, я чувствовала, что происходит что-то страшное. Будто бы умирала сама...
"Крикни что-нибудь такое на испанском языке"
Ты знаешь, у Булата есть одно стихотворение, которое он написал в Иркутске, в одну из наших совместных гастролей: "Ни к чему мне этот номер, холодильник и уют. Видно, надо, чтоб я помер, все проблемы отпадут. Но когда порог покоя преступлю я налегке, крикни что-нибудь такое на испанском языке. Крикни громче, сделай милость, чтобы смог поверить я, будто это лишь приснилось. Смерть моя и жизнь моя". И вот что значит поэт-провидец: когда он умирал (а это было около 11 вечера), я вышла на балкон и мне прямо в барабанные перепонки ударила агрессивная музыка. Просто я живу рядом с лесом, и люди, возможно, отдыхали. И я как заору: "Остановите музыку!" И музыка тут же остановилась. А утром на моей двери я увидела большой букет из увядших листьев дуба и на нём чёрную ленту. Откуда?..
Пришла на отпевание и не узнала Булата. Подумала, это не он: так сильно изменился. Хоронили его всё-таки только через восемь дней. Мы много раз говорили с ним о смерти... Он её боялся.
...Вот ты принёс мне белую розу. А до встречи с Булатом я любила незабудки. Булат очень розы любил. И я их тоже полюбила. И на его могилу я положила красно-чёрную бархатную розу. Она, как выяснилось, называлась "Эдит Пиаф".
Помню на обложке "Огонька" перестроечной поры четвёрку наших поэтов - Евтушенко, Вознесенский, Рождественский и Булат. Это было твоё нашумевшее тогда интервью сразу со всей четвёркой. Так вот, Булат снимался в обычной телогрейке. Купили мы её в Сибири. И мне тоже. Я о такой всю жизнь мечтала. Правда, ходила в ней только в лес. А он стал носить её везде, отдав сыну свою куртку. Даже в театр ходил в телогрейке.
Ненавидел Сталина. Ненависть эту не мог в себе побороть. Про своё детство, про многие трудности он замечательно написал в книге "Упразднённый театр", которую я очень люблю.
Любил, что день его рождения совпадает с победным 9 Мая. Когда этот день объявили Днём Победы, был безмерно счастлив. Шутил на эту тему...
На моих глазах заканчивал "Свидание с Бонапартом". Тогда у него был жёсткий ритм и график. Я ему не мешала. Потом, когда пошла музыка, стихи, слава богу! - очень любил сидеть за моим пианино. Приходил, сразу открывал и тихо наигрывал. Практически всё время пребывал в процессе... Творческом. Почти не выходил из него.
Мы жили тогда не в этой квартире, а в доме напротив. Там его аура, его дух. Здесь его многие помнят. Любил гостей, любил готовить. Делал это прекрасно. По наитию. Любимое блюдо - творожная запеканка. Ели икру, зелень, сыры всякие, пили коньяк. Говорил, что у женщины не надо спрашивать: что вы пьёте? Надо спрашивать: вы будете водку или коньяк?
www.versiasovsek.ru
Феликс Медведев
25.12.2004
Док. 568394
Перв. публик.: 25.12.04
Последн. ред.: 10.06.09
Число обращений: 0
Горленко Наталья Викторовна
|
