В сумрачные предрассветные часы, когда по многолетней привычке завершаю литературную работу, еще и еще раз обдумываю сделанное и задуманное. Не скрою - в полудремоте от усталости зачастую охватывает отчаяние, ибо невысказанного о тех, с кем мне посчастливилось встретиться на жизненном пути, на порядок больше, чем высказанного и написанного. Невольно в сознание проникает лукавая мысль о бессилии старости, о тщетности всех стремлений, которые подстать только юному и дерзкому уму, действующему в другой временной системе координат. Но какой-то иной, скрытый в подсознании голос, иногда - в весьма некорректных выражениях, нераздельных с моей лексикой со времен военной юности, намекает, что бездействие может оказаться прямым предательством, ибо многое, очень многое не будет сказано об удивительных, нет, более того, уникальных представителях социалистической цивилизации, на которых ныне ополчились все демонические силы вселенского йехуизма. В подобные минуты неожиданного озарения в воображении блоками, соответственно времени встреч либо по профессиональному признаку, возникают фамилии тех, кто не может и не должен быть подвержен действию всеразрушающего времени. Например, выдающиеся педагоги, с которыми меня свела судьба на многие десятилетия и о которых ныне почти ничего не знает новая генерация ученых.
Разве можно, например, предать забвению юношеские впечатления о встречах на квартире отца с таким удивительным педагогом и мыслителем как Иван Андреевич Каиров, словарь которого мне посчастливилось издавать через многие десятилетия уже в бытность директором издательства "Педагогика"? Или же о всегда подчеркнуто-теплом отношении ко мне выдающегося русского дидакта Л. В. Занкова, озадачивавшем его сотрудников, которые не могли и предположить, что он в молодые годы работал с моей мамой в удивительном учреждении, всегда называвшемся Цедэходом, а точнее - в Центральном Доме художественного воспитания детей, объединявшем на педагогическом поприще лучшие творческие силы России? А как можно не рассказать о продолжавшихся многие десятилетия встречах с такими корифеями нашей педагогической науки, как Ф. Ф. Королев, А. М. Арсеньев, Н. К. Гончаров, А. В. Запорожец? Или же о психологах с мировым именем, таких как А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьев, Б. М. Теплов, С. С. Смирнов?
Как всегда, зыбкий поток воспоминаний закономерно обрывается на каком-либо конкретном имени либо на интересном, поучительном эпизоде из истории некогда весьма фундаментальной науки, о появлении под ее знаменами разбежавшихся в переломной социальной ситуации марксоидов-обществоведов, и прежде всего - философов, историческое время которых истекло еще в прошлом веке. Сегодня любой, изъявивший желание порассуждать о душе, о сознании и подсознании, о радости и страхе, об интуиции и стрессе - уже психолог! Так и хочется сказать им словами Л. Н. Толстого: "Если можешь не писать - не пиши!", ибо философско-социологические-психологические статьи, лишенные реального научного смысла, неудержимым потоком поступают в редактируемый мною журнал "Мир образования - образование в мире".
Из дымки воспоминаний неожиданно выкристаллизовывается образ и имя ученого, знакомством с которым и добрым отношением которого ко мне бесконечно дорожу. Это - один из лидеров подлинной психологической науки Алексей Александрович Бодалев. Осознав внутренний эмоциональный позыв, установку на тему нового эссе, невольно сдержал себя, ибо далеко не каждый создатель научных трудов и живущий в мире книг исследователь открывается в благодарных для рассказа драматических коллизиях. Еще и еще раз перечитал фундаментальные, общеизвестные труды Алексея Александровича, такие как "Восприятие человека человеком", "Формирование понятия о человека как личности", "Личность и общение", "Психология общения" - и смог лишь в очередной раз удивиться многоплановости интересов ученого, который вопреки всем объективным трудностям и непомерной административной работе в течение десятилетий, от заведующего кафедрами, от декана психологических факультетов в Ленинградском и Московском университетах до вице-президента Академии педагогических наук СССР сохранил и приумножил данный ему от Бога творческий потенциал. Удивиться, но не заразиться непреодолимым желанием сказать нечто свое о феномене Бодалева, избегая теоретического комментирования его общеизвестных трудов. Подобными комментариями судьба его не обделила как общепризнанного создателя одной из школ в мировой психологии.
Помог, как всегда, всесильный случай. Перебирая архив, перечитал одно из писем Алексея Александровича, вроде бы - обычное традиционное новогоднее поздравление. Но попытаемся вслушаться в его подтекст, без которого нам не будет понятен А. А. Бодалев как Гражданин нашей запутавшейся в противоречиях цивилизации. Он писал: "Глубокоуважаемый Владимир Александрович! Поздравляю Вас и всех, кто дорог Вашему сердцу, с Новым годом и с Рождеством. Желаю всем доброго здоровья, а Вам обязательно успешного продолжения, я знаю, мучительно непростого поиска путей ухода от неисправимо трагического по своим последствиям для планеты, для человечества и, разумеется, для нашей России сценария, который иезуитски искусно не только пишется, но и повседневно разыгрывается всякими и разными власть имущими.* Свою задачу в 2004 году я вижу в том, чтобы отстраниться, наконец, от мелочевки и всерьез врубиться в тему великих и выдающихся, потому что, я продолжаю так считать, - это один из ориентиров для воспитания молодежи.
Еще раз с самыми добрыми пожеланиями. А. Бодалев *имею в виду (говоря нежно) на нашем "шарике" многострадальном".
В простых и деликатных словах мыслителя, который сопереживает все, что происходит окрест, мне было необычайно важно признание того, что зло провоцирует в мире не некая неопределенная сила, но конкретные йеху-бестиарии, реальные владыки нынешней цивилизации, осознавшие в итоге исторического процесса необходимость перехода к скоординированным действиям против всех сил социального прогресса. "Великие и выдающиеся", о которых так блистательно стал писать А. А. Бодалев в новых трудах - не только светочи человечества и выявление его нормальной природы, но и немеркнущие маяки на пути нарастающей во вселенском масштабе борьбы с разворачивающимся ныне социальным злом на нашем "шарике". А зло это переживает выдающийся ученый не как нечто абстрактное, вне его интересов находящееся, но как беду сугубо личную, как драматизм индивидуального бытия, о чем свидетельствуют его другие, полные душевной боли письма ко мне.
Впрочем, осознание творческого тупика не покидало меня и после отработки образа-схемы будущего портрета мыслителя, с которым в течение многих десятилетий меня сближала судьба. Не помогали даже автобиографические высказывания А. А. Бодалева, в которых он с неизбывной болью рассказывает горькую правду о закрытии в конце шестидесятых годов в Ленинградском университете его исследований по проблеме познания людьми друг друга как "малозначимой в научном отношении и бесполезной в практическом плане", о ликвидации его талантливого научного коллектива. Вслушайтесь, на какой высокой трагической ноте звучат его слова о происшедшем и его последствиях, когда он по логике судьбы стал "околонаучным администратором": "После этого, вплоть до 1989 г. научными исследованиями я занимался в выходные дни, во время болезни, в летние отпускные месяцы. И хотя у меня четыреста печатных работ, 134 аспиранта успешно защитили кандидатские диссертации и 27 учеников - докторские, тем не менее, подлинной удовлетворенности от сделанного лично мною в науке после защиты докторской диссертации у меня нет".
Вот здесь-то и оказался тайник, ведущий к созданию эссе о моем Алексее Александровиче Бодалеве, о том, каким я его воспринимаю и понимаю в общении, вне дежурной фразеологии об его отзывчивости и доброте. В общении, основанном на изнурительной работе по выпуску в течение пяти лет журнала "Мир образование - образование в мире", весь штат которого состоит :из Главного редактора. В первый, начальный период его выпуска А. А. Бодалев всегда с математической точностью отдавал статьи в наш журнал, тем самым без патетических фраз оказывая моральную поддержку своим общенаучным авторитетом. А далее произошло то, что помогло мне увидеть его фигуру гражданина и исследователя в реальном масштабе и целостно.
Счастливой журналистской находкой и по сию пору считаю обращение редколлегии журнала к академикам, ветеранам Великой Отечественной войны с просьбой ознакомить читателя к шестидесятилетию Победы с новейшими теоретическими разработками, с их последними исследованиями. К удивлению, все те, к кому мы обратились, в предельно сжатые сроки прислали статьи, а также фотографии военных лет и современные фотографии. Несколько задержал статью Алексей Александрович Бодалев, убеждавший меня (что, впрочем, делают и авторы многих статей о нем), что его заслуга лишь в том, что он "мальчишкой пережил блокаду Ленинграда". Мне же из других источников было известно, что он имеет удостоверение участника Великой Отечественной войны, которое выдается отнюдь не всем, пережившим лихую годину войны! И лишь затем, после журналистского натиска, он рассказал о том, как боролся с зажигательными бомбами немцев в системе войск противоздушной обороны. И не только рассказал, но и прислал редкую фотографию тех лет, которая и была напечатана в юбилейном номере журнала.
Но даже в рассказе о блокадном Ленинграде ученый остался верным себе как предельно скромный человек, несколько раз оговаривая, что потушил он всего две зажигалки. Да, но это лишь один эпизод из его блокадной эпопеи!. Вспомним, что за годы варварской осады города выпустили по нему 150 000 артиллерийских снарядов и сбросили на его кварталы 107 тысяч фугасных и зажигательных бомб. И в этих адских условиях Алексей Бодалев до конца, до сокрушительного поражения немцев у стен его родного города оставался в рядах ленинградцев как подлинно русский воин. Не выдержал - и еще раз, уже более настойчиво попросил его вспомнить что-либо из тех эпизодов общенародной эпопеи, активным участником которой он стал. И вот - новые строки из его предельно лаконичных воспоминаний. Полыхают пожарища, ужас которых не осознать тем, кто вырос в условиях мирной жизни. Он вспоминает в письме ко мне: "..До седьмого пота, пока действовал водопровод, участвовал в тушении пожаров и, главное, в высвобождении без всякой техники, если не относить к ней ломы, ваги и лопаты, от рухнувших от разрывов бомб верхних этажей домов проходов в первые этажи и в примитивные бомбоубежища - подвалы, где могли оказаться люди: В преддверии весны 1942 года, чтобы избежать эпидемий, вместе с другими пожарными и бойцами местной противовоздушной обороны (в большинстве это были девушки) выносил из квартир умерших от голода земляков (от голода, по одним данным, погибли 500 000 ленинградцев, по другим - 800 000!) и (в дополнение к этой тяжкой для души миссии) в одном микрорайоне Петроградской стороны был ответственным за уборку и вывоз нечистот из подъездов и лестниц домов (всю первую блокадную зиму эту работу никто не осуществлял)". С особой теплотой А. А. Бодалев вспоминает об Алексее Александровиче Кузнецове, который, по его словам, направлял и организовывал всю героическую работу ленинградцев, инициативно и ответственно занимался поиском наиболее оптимальных решений для нормализации внутренней обстановки в городе, для укрепления душевного настроя жителей осажденного города
Мой дорогой читатель, вокруг которого сейчас - комфорт квартиры мирного времени, запасы продуктов, показавшиеся бы в годы войны всем нам несбыточной фантазией, дома же не превращаются в груды развалин, а люди - в окоченевшие, иссохшиеся от холода и голода трупы. Сопоставьте себе все это в продуктивном и всесильном воображении, а затем представьте себя совсем юным, неокрепшим человеком на крыше ленинградского дома в 1941 году! Мне - легче, чем вам, ибо в это время я был уже на фронте, в коллективе бойцов, где все воспринимается совершенно иначе. Именно с моих позиций считаю необходимым сказать, что именно тогда, под вой сирен и непрерывный гул зенитных батарей сформировался мужественный ученый-гражданин Алексей Александрович Бодалев с его неукротимым характером и состраданием к судьбам человечества, близких и далеких людей, сформировался как глыба гранита - раз и навсегда.
Сейчас Алексей Александрович, вместе с нами, его однолетками, перевалил восьмидесятилетний возрастной рубеж. Не всегда разговор с ним на эту тему оказывается веселым, но всегда - крайне поучительным, ибо, как мне кажется, подобно пахарю из сказки он нашел свою целину, увидел в обычном - необычное, в нормальной для человека старости ту психологическую проблему, разработкой которой он, безусловно, порадует всех нас как один из основоположников акмеологии. Подобный интеллектуальный сдвиг я предполагал тогда, когда он неожиданно исчезал и становился совершенно недоступным для всех журналистских притязаний. В этой связи он писал мне: " :Прятался я от контактов из-за большого непорядка в собственной душе, с которым никак не могу сладить по многим причинам, главные из которых "идут" из теперешнего социума". Непорядок - преодолен мыслью и волею ученого, который может, более того - обязан сказать новое слово о старости, о нормальном, естественном, человеческом отношении к ней в условиях любого социума. К этому призывают его и страдания блокадного Ленинграда, и обездоленные миллионы стариков на нашем "шарике", без которых нет и не может быть воспитательного прорыва в будущее.
Нет сомнения, что скоро все мы узнаем из его новых публикаций о той системе идей, которую он неутомимо разрабатывает согласно внутреннему побуждению мыслителя и гражданина. Понимая, что некорректно было бы преждевременно выспрашивать об ее сути, пошел по выверенному в журналистской практике пути мобильного интервью. Полагаю, что в данном случае важны не мои комментарии и оценки, но слова самого академика Алексея Александровича Бодалева, завершающие его образ.
Он сказал: "Я был еще совсем юнцом, когда в мой мальчишеский ум запала песенка:
Кто на холм, ребята, вздумает зайти,
Надо холм, ребята, одолеть в пути.
Сталь мягка, ребята, коли горяча,
Надо бить, ребята, молотом с плеча.
Кто упал, ребята, встань и вновь иди.
Наш девиз, ребята, бейся, победи!
Сейчас, когда мне идет уже девятый десяток, я невольно оглядываюсь назад и, оценивая все пережитое, думаю, что слова песенки, запавшей в мою душу, конечно помогли мне не сломаться ни физически, ни духовно. В критических точках всего длинника моего жизненного пути, которые чаще всего совпадали с трагедийными событиями, пережитыми моими соотечественниками - самой тяжелой в истории нашего народа войной и сознательным развалом Великого Советского Союза, содеянного его высокопоставленными лжегражданами.
Но главное, что позволяет мне утверждать, что жизнь я прожил не впустую - у меня, как и у большинства моих сограждан, всем советским бытием было сформировано убеждение, что смысл жизни - не в поклонении золотому тельцу, не в развитии потребительской психологии, а в постоянном творческом труде на благо родного Отечества, бескорыстном служении людям - и близким, и дальним, которое способствовало бы их физическому и духовному здоровью.
Жизненный финиш мой близок. Но я продолжаю в меру своих теперешних сил в поступках и деяниях не изменять этим ценностям".
Разумный В.А.
http://razumny.ru/bodalev.htm
Док. 558334
Перв. публик.: 30.04.80
Последн. ред.: 30.04.09
Число обращений: 0
Бодалев Алексей АлександровичРазумный Владимир Александрович
|
