Общаясь с художниками, никогда не следует забывать издревле известное правило: "Если ученому достаточно, чтобы его погладили раз в год, то для творца художественных ценностей это необходимо ежедневно". Попробуйте нарушить столь деликатный принцип общения - и для вас навсегда художник любого уровня и таланта спрячется, подобно черепахе, за невидимый, но непреодолимый панцирь. Поводов здесь - тьма, но причина всегда в нарушении негласно общепринятой нормы поведения. Подобные уроки мне доводилось получать неоднократно, да и позиция систематически печатавшегося критика лишь обостряла конфликтные ситуации, Естественно - к моему искреннему сожалению, вызывавшему нешуточные эмоциональные переживания, а в итоге - сознательный отказ от любых критических опусов.
В начале пятидесятых годов, когда я с увлечением преподавал эстетику в Институте имени Гнесиных, однажды меня прямо-таки одолели очаровательные студентки дирижерско-хорового факультета (кстати, ставшие впоследствии весьма заметными фигурами в нашей оперной культуре) с просьбой поставить оценку в зачетной книжке одному из учеников Арама Хачатуряна Микаэлу Таривердиеву. По их словам, музыканту от Бога, смертельно ненавидящему так называемые общественные дисциплины и избегающему встречи со мною. Убежденный противник любых формальных оценок, сразу подмахнул подпись, памятуя, между прочим, о том, как ранее ошеломил эту группу, задав сложнейшие вопросы по античной эстетике и ушел, поставив всем незаметно отличные оценки. Сколько часов они продолжали сидеть в шоке - не ведаю, но никто из них не предал дело огласке.
Через неделю-другую они вечерком всей группой пригласили меня, как говорится, на огонек, в небольшую квартиру в районе Садовой, основную площадь которой занимал прекрасный концертный рояль. Среди них был и Микаэл Таривердиев, изящный, я бы сказал - изысканно-красивый стройный молодой человек, южный темперамент которого проявлялся буквально во всем - от блеска живых как ртуть черных глаз до непрерывного движения рук, самой богоподобной природой созданных для музыкального таинства. Не заставив себя упрашивать, он взял первые аккорды, напоминавшие дуновение раннего весеннего ветерка, и заиграл. Была ли это непрерывная импровизация или своеобразный монтаж из уже хорошо известных в музыкальной среде его произведений - вспомнить не могу. Действительно потряс меня в те часы вокальный цикл молодого композитора на стихи японских поэтов, исполненный им вместе с подругами по учебе. Именно тогда в моем подсознании утвердился совершенно неповторимый композитор, проложивший в последующие сорок лет свой, легко узнаваемый стиль в музыке, будь то камерная вокальная музыка, опера или музыка для кинофильмов. А ведь подняться до стиля в искусстве дано лишь немногим избранным!
Вторая, более длительная встреча с ним оказалась куда более продолжительной, но отнюдь не столь значимой по эстетической насыщенности. Дело в том, что в порыве архитектурного беспредела в связи с расширением Тверской улицы в Москве началась передвижка гигантских жилых домов и общественных зданий. Одно из них превратило чудесный московский сад под окнами нашей квартиры в каменный погреб, лишенный какого бы то ни было света даже в самый яркий солнечный день. Меня подобная ситуация отнюдь не приводила в уныние, ибо всю сознательную литературную деятельность вот уже почти шестьдесят лет работаю только по ночам Кирпичная, словно тюремная стена, возникшая на солнечном поленовском дворике, была скрыта во мгле и в ту пору даже помогала сосредоточиться. Но каково же было удивление, когда однажды, прямо против окна моего кабинета, стена начала рушиться и в пыльном кирпичном мареве появилось нечто подобное окну. Еще пару дней - и около него высветился в ярком свете лампы почти блоковский силуэт работающего Микаэла Таривердиева, лихо помахавшего мне. Подобные традиционные приветствия продолжались систематически в любое время суток, так что мне оставалось только догадываться, когда композитор отдыхает и отдыхает ли он вообще.
Впрочем, однажды он спустился из загадочной комнаты во двор, ибо прямо перед его окном я разлегся на асфальте под машиной, занимаясь типичным для той поры "техническим обслуживанием" вновь приобретенной подержанной "Волги". Он долго присматривался, похмыкивал. Но вскоре рядом с моим видавшим виды автомобилем, ставшим моей страстью, поблескивала новая "Волга" Микаэла Таривердиева, даже с еще целым, не вывернутым нашими питекантропами оленем на капоте. Так начались наши почти ежедневные беседы на технические темы, традиционный обмен всегда недостающими инструментами и деталями.
Взаимные приветствия из светящихся ночных окон продолжались еще некоторое время, пока машина композитора неожиданно не исчезла. Как рассказал мне он сам через пару дней, едва сдерживая бившую его дрожь, на Ленинградском шоссе какой-то пьяный бедолага выскочил из-за кустов прямо на капот его "Волги" и погиб. Убежден, что мы все проявляем себя отнюдь не в словах, но в критических ситуациях. В те часы передо мной был уже не только трепетный, изысканно-нежный композитор, но достойный муж, готовый к любым испытаниям и прошедший их, отнюдь не перестав увлекаться то яхтами, то водными лыжами, то другими видами экстремального спорта, то фотографией. Кстати, он никогда не избегал ни дружеских попоек, ни веселых, озорных розыгрышей. И в то же время его окно все время светилось по ночам, где бы он не жил далее, ибо Микаэл Таривердиев работал всегда и над всем на полном пределе творческих возможностей и человеческих сил.
В противном случае мы не имели бы его органных сочинений, таких как концерт "Кассандра", опер - таких как "Измаил-бей", "Граф Калиостро" и многих других, хоралов и вокальных циклов на стихи японских поэтов и В. Шекспира, мадригалов и романсов, музыки к многочисленным спектаклям, прежде всего - к московским, всегда вызывавшим горячие дискуссии.
Мне же представляется, что Микаэл Таривердиев прежде всего - классик современной киномузыки, постигший тайны ее выразительности. Он едва ли не впервые, изучив на практике технологию звукозаписи на курсах звукорежиссеров, выделил в ней три органически взаимосвязанных компонента - музыкально-шумовой фон, музыкальную интерпретацию содержания картины и песню как смысловой акцент всего фильма. В этом аспекте он прямой продолжатель гениальных традиций киномузыки И. Дунаевского и Дм. Шостаковича. Полагаю, что данная грань его искрометного творчества еще ждет вдумчивого исследователя. Мне же в контексте эссе нет необходимости перечислять те фильмы, которые попросту немыслимы без музыки Микаэла Таривердиева. Расскажу лишь о той досадной бестактности, которую я допустил, забыв первое и незыблемое правило общения с любым художником, что и привело к охлаждению отношений между нами.
В любых справочниках и энциклопедиях поучительно читать не только то, что написано, но и то, что замалчивается. Так, в одном справочном издании перечислены все фильмы, одухотворенные талантом композитора, но кроме одного - "Семнадцать мгновений весны", популярность которого не знает рейтинговых колебаний. Случайно? Конечно же - нет! Надо же было кому-то в свое время запускать утку, что музыка Микаэла Таривердиева к этому фильму - чуть ли не заимствование! Известно, что в истории музыки есть немало примеров взаимовлияния, стилистического повторения и даже - цитирования, но никто из профессионалов-музыковедов не покушается назвать подобное творческое взаимообогащение - плагиатом! Но утка выпущена - попробуй ее словить! Для творческих индивидуальностей такой тонкой нервной организации, оригинальных и неповторимых художников, каким был Микаэл Таривердиев, подобные высказывания недоброжелателей, а точнее - завистников, были мучительно-болезненны. Полагаю, что он прекрасно осознавал свое значение как создателя целого музыкального мира неповторимого изящества и очарования!
Не ведая о происходящем, ибо был предельно загружен организационными делами, однажды у входа в Центральный дом работников искусств необдуманно сказал Микаэлу, что его музыка к фильму "Семнадцать мгновений весны" отличается истинно французским изяществом. Не берусь живописать лицо композитора в ту минуту. Скажу лишь, что понял смысл содеянного намного позднее, когда присутствовал на одном из заседаний Правления Союза кинематографистов России. Сидевший рядом со мною Микаэл Таривердиев упорно не замечал меня, словно рядом с ним был пустой стул! Осознав происходящее как поучительный урок общения с людьми совершенно особого психического склада - с художниками, сдержал естественную в подобных случаях обиду. А к старости сохранился лишь один слой воспоминаний - о встречах с неповторимо-своеобразным и предельно одаренным композитором, и просто - с красивым во всех отношениях человеком.
