Глеб Рар: Русская Прибалтика: у истоков конфликтаНазад
Глеб Рар: Русская Прибалтика: у истоков конфликта
В Прибалтике было мало русских эмигрантов, но зато там жило много коренных русских. Они там родились и эмигрантами не являлись.
Интервью с Глебом Раром.
- Глеб Александрович, Вы родились в Москве?
Я родился в Москве 3 октября 1922 года. Мой дед, Александр Фёдорович Рар, скончался в 1912 году. Он был генеральным директором московского представительства страхового общества "Россия" и занимал соответствующий кабинет в доме страхового общества, по адресу: Лубянка, 2. К моменту Октябрьского переворота мой отец (офицер запаса и военный юрист) находился в одном из московских военных госпиталей на излечении. Это было не боевое ранение, а заражение крови. При советской власти отец преследовался и многократно подвергался арестам. Несколько раз арестовывали и его первую жену Елизавету Львовну, урождённую Готье. В 1919 году она скончалась, оставив на руках у отца детей и свою престарелую мать. Отцу долго удавалось отстаивать особняк своей тёщи (ныне латвийское посольство на улице Чаплыгина). Отчасти это удалось потому, что туда перенёс свою резиденцию норвежский консул. К тому времени провозгласила независимость Эстония, откуда родом были наши предки. В порядке поисков защиты от советских "органов" отец подал заявление о признании его прав на эстонское гражданство. Отстоять дом, конечно, не удалось, и семья оказалась в обычной в то время комнате коммунальной квартиры. Отец вторично женился - на моей матери, Наталье Сергеевне Юдиной. Кое-как дотянули до окончания Гражданской войны и начала НЭПа.
Отец начал с успехом работать в Центросоюзе, т.е. участвовал в кооперативном движении. Мечтали о дальнейшей нормализации жизни. Но летом 1924 года неожиданно пришло приглашение: всей семьёй в трёхнедельный срок покинуть пределы Советской России. Причина - уже забытое ходатайство отца об эстонском гражданстве.
Уезжать за границу родители не хотели, и мать, с прошением об оставлении нас в России, доходила даже до кабинета "самого" Калинина. Однако постановление не было отменено, и нас в июле 1924 года выслали в Эстонию. Из-за незнания языка отец долго не мог получить работу. Наконец, нарвская "Кренгольмская мануфактура" направила его своим торговым представителем в Латвию, в город Либаву.
Таким образом я в возрасте неполных двух лет лишился российского гражданства и превратился в эмигранта.
- Что представляла собой русская эмиграция в Латвии и Эстонии в межвоенное двадцатилетие?
В Прибалтике было мало русских эмигрантов, но зато там жило много коренных русских: в Принаровье, в Печёрском крае и в Латтгалии. Они там родились и эмигрантами не являлись. Из 250 тысяч русского населения Латвии почти половину составляли старообрядцы - купцы и крестьяне.
В первые годы существования Латвийской республики сохранилось многое, унаследованное от России. Первый президент Латвии, Янис Чакста, в прошлом был депутатом Государственной Думы России. До 1934 года Латвия была трёхъязычной: существовало практическое равноправие латышского, русского и немецкого языков.
Русских школ было предостаточно. Это резко изменилось после переворота Карла Ульманиса 15 мая 1934 года. Стало запрещено пользование русскими и немецкими названиями городов. Раньше писали на письмах: город Двинск или Дюнабург. Теперь разрешено было писать только Даугавпилс. Митава превратилась в Елгаву, Либава - в Лиепаю. Из 11 русских гимназий было оставлено только две.
- Каково было отношение к русским?
Несмотря на такую политику властей, отношения между латышами и "меньшинствами" (русскими, немцами и евреями) оставались вполне приличными. В те времена ещё было негативное отношение к немцам, другие чувствовали это меньше.
- Много ли было русских организаций?
Существовали русские дружины в общелатвийской организации скаутов, вело активную работу РСХД (Русское студенческое христианское движение) с центром в Париже, действовало гимнастическое общество "Русский сокол". Особенностью последнего было то, что в Латвии ему удалось охватить и часть русского крестьянского населения в восточной части страны. В латвийской православной церкви большинство прихожан были русскими. Это окончилось после убийства советскими агентами 12 октября 1934 года архиепископа Иоанна, латыша по национальности, но русского патриота по убеждениям. Правительство Ульманиса после этого события заставило латвийскую православную церковь подчиниться Константинопольскому патриарху, хотя в процентном отношении русские составляли тогда в Латвии только 12%. Но им было легче отстаивать свои права, чем в наши дни, когда русских в Латвии более 30%, а в больших городах - более 50%. Объясняется это не только современной политикой властей, но и тем, что для многих латышей русские кажутся носителями советского и коммунистического наследия.
- Каковы были взаимоотношения с коммунистическим соседом?
Конечно, власти и общество в Латвии чувствовали угрозу со стороны СССР и боялись соседа, но Латвия была слишком слаба, чтобы твёрдо противостоять этой угрозе. Она часто давала себя запугать и поддавалась на шантаж. Чувствовалось наличие советской агентуры во многих слоях латвийского общества. Например, после убийства архиепископа Иоанна следствие было остановлено под давлением советского полпредства.
- Чем Вы занимались в Латвии?
Я ходил в школу. Сначала - в начальную, потом - в гимназию, которую должен был окончить весной 1941 года.
- Оккупация Латвии советскими войсками прошла на ваших глазах?
В конце августа 1939 года всех ошеломила весть о полёте Риббентропа в Москву и заключении пакта между гитлеровской Германией и сталинским Советским Союзом. В начавшейся 1 сентября 1939 года войне Латвия попыталась остаться нейтральной, но судьбу Прибалтики уже решили в Москве. В начале октября 1939 года министра иностранных дел Латвии Мунтарса пригласили в Москву, где Сталин и Молотов ему "объяснили", что СССР нуждается в базах на латвийской территории. Уже в ноябре 1939 года Балтийский флот и войска Белорусского военного округа появились на этих базах. Латвийское правительство пока оставалось у власти. Однако в июне 1940 года советское правительство объявило, что Латвия не выполняет своих обязательств и поэтому на её территорию вводятся более крупные силы Красной армии. Сразу после этого в Риге и других больших городах были объявлены демонстрации трудящихся. Они выступали за дружбу с СССР. В ходе этих демонстраций подготовленная часть демонстрантов начала избивать латвийских полицейских. Потом "демонстранты" заняли почту, телефонные и телеграфные станции, редакции радио и газет. По радио объявили о свержении правительства Ульманиса и приходе к власти мало кому известного Кирхенскина. В июле прошло голосование - "за" или "против" введения советского строя. Результаты оказались такими же, как на сталинских выборах в СССР, 90% - "за". Одновременно была направлена просьба к Верховному Совету СССР о принятии Латвии в состав Советского Союза, что и было провозглашено в первых числах октября.
У меня нет данных о том, когда точно начались аресты. Очевидно, членов латвийского правительства арестовали вскоре после переворота, но массовые аресты начались лишь в начале июня 1941 года. Самых яростных противников коммунизма начали арестовывать и расстреливать сразу же. В полной мере это коснулось и русской Латвии. В первую очередь поголовно были арестованы все активные члены "Русского сокола". Когда, уже при немцах, возобновились занятия в школах, выяснилось, что к 1 сентября 1941 года исчезли все русские ученики Либавской гимназии.
- Как Вам удалось выехать из оккупированной Советским Союзом Латвии?
Согласно договорённости Риббентропа с Молотовым и Сталиным в августе-сентябре 1939 года, все немецкие жители Прибалтики должны были "репатриироваться" в Германию. Возможностью выехать воспользовались также многие русские, для которых попасть в руки НКВД означало гибель. Немцам это было безразлично, и они дали возможность выехать, например, тем русским, которые имели отношение к активной антикоммунистической деятельности таких организаций, как Братство русской правды (БРП) в 20-30 годы. Мы тоже могли уехать в 1939, но на семейном совете решили остаться в Латвии. Слишком ясна для нас была уже тогда сущность нацизма. Мы надеялись, что, несмотря на советские военные базы, Латвия ещё несколько лет останется независимой или хотя бы полунезависимой и нейтральной. Уже летом 1940 года стало ясно, что мы оказались в ловушке и что арест и гибель членов нашей семьи - вопрос очень недолгого времени. Однако 10 января 1941 года германский посол в Москве Шуленбург заключил ещё один договор: "Об обмене населением". Согласно этому договору, в СССР могли вернуться белорусы и украинцы, попавшие в германский плен в составе польской армии. В Германию, в свою очередь, могли выехать "последние немцы" из Прибалтики. Желающие выехать должны были пройти смешанную германо-советскую комиссию и убедить обе стороны в своём праве на выезд. Мы решили, что у нас никакого выбора нет, и, спасаясь от неминуемого ареста, вынуждены были воспользоваться этой возможностью. Ни германская, ни советская сторона репатриационной комиссии, которая начала работать с 1941 года в Либаве, не выдвинула возражений против нашего выезда. Нашу фамилию можно было принять за немецкую (хотя на самом деле она - скандинавского происхождения). За нашу принадлежность к немецкому меньшинству говорило и то, что в Либаве мы учились в немецкой гимназии.
7 марта 1941 года на немецком пароходе мы покинули Либаву и на следующий день прибыли в Гдыню. Оттуда нас направили в один из лагерей для репатриантов в Мекленбурге, на севере Германии.
- Чем Вы занимались в Германии?
В отличие от переселенцев 1939 года последние беженцы 1941 года вызывали некоторые опасения у нацистских властей: почему мы сразу не откликнулись на "призыв" фюрера, а приехали в Германию лишь тогда, когда вода подступила к горлу? В отличие от тех переселенцев, нам не предоставили германского гражданства, а выдали особые удостоверения как лицам без подданства. Нас долго держали в лагерях беженцев, выпуская из них лишь тех, кто записался добровольцем в СС или шёл работать в военную промышленность. Я от этого лагерного сидения особенно не страдал, так как мог заняться подготовкой к поступлению в гимназию и сдаче экзамена на аттестат зрелости. Но очень страдал от безделья. Наконец, в самом конце 1941 года, крупное транспортное предприятие в городе Любек решило принять отца на работу. Они искали юристов с коммерческим опытом, владеющих русским языком. Любек, как член Ганзейского союза, в средневековье торговал с Новгородом. Потомки этих купцов, считая, что Ленинград скоро возьмут, решили открыть там своё представительство. Так мы попали в Любек. В последний класс гимназии меня не приняли, но готовиться к экзаменам разрешили. В марте 1942 года я с успехом сдал экстерном экзамен на аттестат зрелости. Буквально в следующую ночь Любек разбомбили англичане. Сгорел и наш дом. Отец остался без рабочего места. Это дало нам возможность переехать в Бреславль (ныне Вроцлав). Я поступил на архитектурный факультет. Наконец мы попали в город, где были русские эмигранты и православная церковь. Служил в ней болгарский архимандрит. Я узнал, что в городе Сосновицы есть настоящий русский православный храм, и поехал туда. Священник познакомил меня со своими прихожанами, один из них пригласил меня к себе и предложил сотрудничать с НТС (Народно-трудовой союз).
Я давно ожидал встречи с активными русскими антикоммунистами и поэтому охотно согласился поддерживать связь. Мой друг из Сосновиц помог мне также установить связь с членами НТС в Берлине. Я поехал туда и познакомился с рядом подпольных руководителей организации, включая председателя НТС Виктора Михайловича Байдалакова. Мне следовало создать группу НТС в Бреславле, но среди старых эмигрантов были либо старики, либо милые девицы без политических интересов. С так называемыми "остовцами" (угнанными на работу в Германию) связи ещё не было, хотя некоторые из них приходили на богослужения к болгарскому священнику. У меня появились первые знакомства. Через некоторое время мне из Берлина сообщили, что на окраине Бреславля существует особый лагерь, куда эсэсовцы свозят научно-техническую документацию из занятых областей России. Сортировкой этой военной добычи заняты русские военнопленные - представители интеллигенции. Из Берлина переехала в Бреславль семья Дмитрия Владимировича и Александры Николаевны Хорват, членов НТС. Им удалось поступить в "научный лагерь" Оствиц. Среди тех, кого они привлекли в НТС, был пленный майор, впоследствии - генерал РОА (Русской освободительной армии) Михаил Алексеевич Меандров. В одно из воскресений он после церковной службы приехал к нам. В разговоре с моими родителями выяснил, что мы, собственно говоря, "давно знакомы": он играл в одной футбольной команде с братьями моей мамы в Царицыно, под Москвой. Его отец, священник, крестил мою старшую сестру Елену.
- Чем конкретно занималась Бреславльская группа НТС?
В один из своих приездов в Бреславль В. Д. Поремский объяснил, что реальной политической силой мы сможем стать лишь в том случае, если в достаточной мере продвинемся по трём направлениям:
1. Создание дееспособной политической организации.
2. Образование базовой территории, не подконтрольной ни немцам, ни советским органам.
3. Формирование своей русской вооружённой силы.
Для нас, начинавших работу в Бреславле и окрестностях, было по силам решение только первой задачи. В Бреславле к тому времени (вторая половина 1943 года) оказалось очень много русских людей: в городе и окрестностях существовали лагеря советских военнопленных; при крупных промышленных предприятиях были созданы лагеря "восточных рабочих" или "остовцев". Из Югославии и Чехии в поисках работы приехали русские инженеры (иногда с семьями), и можно было встретить эмигрантов Первой волны. Или даже таких, как художник Иван Разумов, попавший в плен к немцам в первую мировую войну, а затем так и оставшийся в Германии.
Неподалёку от Верхней Силезии было и какое-то число технических специалистов, привезённых из оккупированных немцами областей. Наша задача заключалась в том, чтобы искать среди всех этих соотечественников наших единомышленников. То есть противников советской власти, не приемлющих также и германской политики. Около православной церкви был небольшой сквер, где на скамеечках по воскресеньям можно было встретить представителей любой из групп, кроме военнопленных. Впрочем, приезжали в церковь и отдельные военнопленные из лагеря Освиц, получившие право свободного передвижения. Каждый из нас, членов группы НТС, начал "обрастать" новыми знакомыми и друзьями-единомышленниками.
Мы приступили, на опыте довоенной жизни эмиграции, к так называемой "звеньевой работе". Встречались на квартирах (у кого они были), на прогулках в городских парках или за городом. Помимо обсуждения последних сведений о положении на фронтах, в России и в мире, начали налаживать курсовые занятия по системе, выработанной НТС ещё в довоенные годы. Теоретические занятия строились на основе трёх курсов: основной курс состоял из ознакомления с уже существующими программными документами НТС ("Схема национально-трудового строя", "Основы дела НТС"). Второй цикл составляли так называемые "Зелёные романы" - курс общественно-политической подготовки, состоявшей из нескольких книг в зелёных обложках, составленных до войны в Белграде и Париже. Они давали конспективное представление об идейных движениях политических сил, от марксизма и коммунизма до капитализма и западной демократии, немецком нацизме, итальянском фашизме и португальском корпоративизме.
Оригинальных изданий "зелёных романов" у нас не было, но под Берлином в Дабендорфе уже действовала школа пропагандистов РОА, издаваемые там на ротаторе конспекты выполняли те же функции. Нам доставили несколько конспектов этих изданий приезжавшие из Берлина члены НТС.
Третий курс подготовки должен был состоять из систематической проработки классических зарубежных изданий русских философов, социологов, историков. Но до третьего курса у нас дело уже не дошло: 12 июня 1944 года гестапо начало проводить аресты членов НТС и участников нашей "звеньевой" работы. В течение нескольких дней было арестовано более 40 человек.
Незадолго до начала арестов у нас опять побывал Поремский. Он рассказал о попытке создания "независимой территории" в районах городов Локоть и Лепель. Спросил меня, готов ли я буду поехать туда, если дело будет развиваться... Но я уже сидел в гестаповской тюрьме, а советские войска занимали "республику Каминского".
- Что послужило причиной вашего ареста?
Меня арестовали 14 июня 1944 года, но потом мы узнали, что уже раньше аресту подвергались члены НТС на территории прифронтовой полосы. Группы Союза печатали листовки и разбрасывали их перед самым отходом немцев. Листовки призывали солдат Советской армии к тому, чтобы после победы над Гитлером начать борьбу против Сталина. Мне о таких листовках говорил гестаповский следователь, добиваясь от меня признания, что НТС работал "против Германии".
После войны мы установили, что была и другая причина ареста членов НТС, особенно в Германии. Где-то в середине 1944 года, когда было уже слишком поздно, немцы решили всё же разрешить создание одной-двух дивизий РОА. А. А.Власова. В случае успеха этих дивизий дать власовскому движению возможность дальнейшего развития. Однако, даже хватаясь за эту "последнюю соломинку" надежды, нацисты оставались сами собой. Власовская армия должна была служить для них пушечным мясом. Она не должна была попасть под влияние независимой русской патриотической среды и такой организации как НТС. Поэтому одновременно с решением сформировать первые дивизии РОА в нацистских верхах решили провести массовые аресты членов НТС.
Когда Поремский в конце войны был арестован англичанами, в лагере Ноймюнстер он оказался в компании интернированных работников нацистского аппарата. Крупный гестаповец Мюллер сам признался Поремскому в том, что превентивная облава на членов НТС имела целью удержать власовское движение под нацистским контролем.
- Какие обвинения были Вам предъявлены?
Бреславльские гестаповцы, вероятно, не знали всей подоплёки, они довольно примитивно пытались выдавить из нас признания в "антинемецкой деятельности". Ничего конкретного они от нас узнать не могли, но от них этого и не требовалось. В середине октября всех нас разослали по концлагерям. Мы были занесены в категорию "шутцхафт" (Schutzhaft), то есть "превентивный арест". Никакого суда и приговора не было, мы просто попадали в лагерь по распоряжению гестапо, которое продолжало решать нашу судьбу: могли прислать распоряжение "повесить", но теоретически могли дать приказ освободить.
- Как Вам удалось наладить в неволе выпуск газеты "Набат за решёткой"?
Конечно, это не была настоящая газета. Началось с того, что мой коллега по камере, немецкий коммунист, получил право на работу прямо в камере. Она заключалась в том, что ему приносили картонки с конвертами от служебных писем, получаемых политическим управлением Бреславля. Его задача заключалась в том, чтобы препарировать эти конверты для повторного употребления. Ему выдали ножницы, клей и бумагу для заклейки старых адресов на конвертах. Таким образом в камере появился запас бумаги. Карандаш достали через заключённых - разносчиков баланды. Дмитрий Хорват и Георгий Полошкин из других камер присылали мне свои стихи, и я начал всё это переписывать и дополнять своими мыслями. Сделали заголовок: "Набат за решёткой" - "Орган бреславльских сидельцев". Так получилось нечто похожее на небольшой журнал, хотя только в одном экземпляре. Всего вышло два номера. Подготовка третьего не была закончена, когда посреди ночи на 19 октября 1944 года меня вывели из камеры и отправили в другой концентрационный лагерь.
- Сколько времени Вы провели в концлагерях?
В Бреславле гестапо своих заключённых посылало не в Дахау, а в Освенцим или Гросс-Розен. Уже в Гросс-Розене меня определили в команду инженеров и архитекторов, теоретически - для восстановительных работ в Берлине. Но когда нас привезли в концлагерь Заксенхаузен под Берлином, оказалось, что восстанавливать уже нечего. Нам дали издали "полюбоваться" на очередную массовую бомбардировку Берлина и через день отправили в лагерь Шлибен на земляные работы. Мы рыли траншеи для бетонных фундаментов, потом поставили бараки и станки. Здесь до конца войны выпускали противотанковые "Панцерфаусты". Из Шлибена нас перебросили в Бухенвальд, а затем в лагерь Лангензальца. Мы выпускали крылья и шасси для новейшего бомбардировщика "Хенкель". Но этим крыльям не было суждено летать: сборочный завод "Хенкеля" в Ростоке уже лежал в руинах. Нас вернули в Бухенвальд, а 5 апреля 1945 года погрузили в товарные вагоны и эвакуировали на юг. 17 апреля нас доставили в Дахау, а 29 апреля лагерь освободили американцы.
- Что Вам больше всего запомнилось в Дахау?
В 1945 году Пасха была поздняя - 6 мая. Среди заключённых были православные священники - сербы и греки. Был и один русский священник - отец Дионисий (Ильин), но его незадолго до этого погнали с колонной заключённых куда-то на юг. Греки и сербы сумели организовать пасхальное богослужение - заутреню. Церковных книг не было, не было ни облачений, ни церковных сосудов. Из чистых полотенец эсэсовского лазарета сшили примитивные епитрахили и надели их на свои полосатые одежды. Отслужил заутреню наизусть, попеременно по-гречески и по-славянски, греческий монах. Прочитал "Слово огласительное" святого Иоанна Златоуста. Это богослужение осталось у его участников в памяти на всю жизнь.
- Что стало с другими участниками Бреславльской группы НТС?
Дмитрий Владимирович Хорват умер в январе 1945 года в Бухенвальде. Его жена и дочь выжили и вернулись в Югославию. Георгий Полошкин был освобождён англичанами в Берген-Бельзене, но умер через несколько дней. Некоторые члены нашей группы, очевидно, были репатриированы в СССР. Нескольких друзей я впоследствии встретил в Аргентине, ещё кое-кто сумел перебраться в США.
- Как сложилась ваша судьба после войны?
Первые недели я "отходил" от пережитого в баварской деревне. В июле, через священника Бад-Киссингенской церкви, узнал о существовании лагеря перемещённых лиц под Касселем, где сосредоточились освобождённые из лагерей члены НТС. Мы переехали туда. В сентябре меня направили в британскую зону, где мы разыскивали отдельных членов НТС до самой датской границы. Я закрепился в Гамбурге на подворье зарубежной церкви, которую возглавил епископ Нафанаил (Львов) и игумен (впоследствии митрополит) Виталий (Устинов). В 1947 году меня вызвали в Лимбург, где начал выходить журнал "Посев". Тогда казалось, что перемещённым лицам оставаться в Германии не следует. Они разъезжались: кто в Австралию, кто в Бразилию, кто в Марокко.
Мои родители решили ехать в Марокко, и я поехал с ними. Но после того, как отец устроился на работу, я вернулся в Германию в распоряжение Исполнительного Бюро НТС. Меня отправили в Западный Берлин. Официально - в качестве корреспондента. На самом деле - отстраивать систему заброски изданий НТС в расположение советских войск в ГДР. Вскоре правительство Чан-Кай-Ши предоставило НТС возможность пользоваться коротковолновыми передатчиками на острове Тайвань для пропаганды своих идей в Сибири. В 1958 году мы с женой приехали в Тайбэй. Через два года нас перевели в Японию. Была идея создать полноценный участок для работы с советскими моряками (передача литературы). Но заручиться поддержкой японских властей не удалось, и эту мечту пришлось забыть.
Мы вернулись в Германию. Некоторое время я проработал в оперативном штабе НТС. Но семья продолжала расти - у меня было уже 6 детей. Содержать такую семью даже по самым минимальным ставкам НТС я уже не мог. Я нашёл работу на радио "Свобода". Сначала работать на американской станции мне было не совсем приятно. Но со временем я понял, что авторы "Свободы" могут писать всё, что считают правильным и справедливым. Конечно, прямо критиковать американскую политику было нельзя. Я сосредоточился на религиозных и исторических темах.
Вот редкий пример вмешательства американской администрации в мою деятельность: без видимой причины один из администраторов не пропустил в эфир подготовленную мной программу к 70-й годовщине убийства П. А. Столыпина. А программа о Керенском возражений не встретила.
После начала перестройки и отделения Прибалтики у меня начали возникать трудности с эстонцами и латышами, которым не нравилась моя передача "Балтийский маяк". Я ведь старался защищать права русского населения Прибалтики. Несмотря на это, корректные и разумные американские администраторы, даже после моего официального ухода на пенсию, дали мне возможность продолжать работу на станции до тех пор, пока она не переехала из Мюнхена в Прагу.
- Ездили ли Вы в Россию после 1991 года?
Мы многократно летали в Москву, Калининград и Белоруссию. Сейчас старческие недомогания не позволяют мне больше путешествовать.
- Ваш сын Александр - известный политолог, автор книги о Путине "Немец в Кремле". Помогло ли это получению Вами российского гражданства?
После выхода Сашиной биографии Путина "Немец в Кремле" Владимир Владимирович пожелал познакомиться с Александром. Во время беседы Саша упомянул о том, что его родители уже несколько лет безуспешно добиваются восстановления российского гражданства. Через несколько недель нас с женой пригласили в генеральное консульство в Мюнхене и торжественно вручили российские паспорта.
