Алексей Мельников: Постжурналистское пространствоНазад
Алексей Мельников: Постжурналистское пространство
Пока страна, поигрывая мускулами, радостно вставала с колен, мы с той же неуклонностью на них опускались. Годами попятнично сдавая в типографию по 16 полос "последнего в области независимого СМИ" (так с некоторой ноткой облегчения посмертно нарекли наш еженедельник местные обыватели), мы до конца истощили последний смысловой запас такого рода самоистязания. А заодно с ним - и собственные кошельки. И с обреченной уверенностью подобрались к финалу. "Ну, что - будем закрываться?" - грустно переглянулись мы напоследок.
До кризиса оставался ровно год, и потому с трудоустройством было еще не так хреново. Удачный вариант подвернулся сразу - литейщик жаропрочных сплавов. Чем не логичное продолжение редакторской карьеры в провинциальном еженедельнике? К тому же грешащим вольнодумством и нечинопочитанием. В кладовой завода мне сразу же выдали толстенный войлочный костюм 56, кажется, размера, который ввиду его циклопического размера я тут же затолкал в шкаф. И через полгода ворочания чумазых 20-килограммовых отливок стал лить жаропрочку сам. Из нее должны были собираться секретные турбины. Но их подробностями рабочий люд интересоваться как-то не привык. И я очень быстро с ними согласился: и верно - а зачем?..
Самым разговорчивым из вновь приобретенных коллег оказался немой резчик Пирогов. Вообще глухонемых в грохочущей литейке оказалось много больше, чем в среднем по промышленности. Но, конечно, не так много как женщин. Тут я должен поделиться сделанным мною неожиданным открытием. Оно гласит: российская металлургия - это вовсе не Дерипаска, Усманов или Прохоров, и даже не суровые мужики в кепках и войлочных перчатках, коих любить щелкать журналистcкая братия у мартеновских печей, а - простые, в некрасовском, скажем так духе, русские женщины с зарплатой от 6 до 8 тыс. рублей в месяц. И от того День металлурга в России - праздник главным образом дамский. Почти как День учителя или 8 марта.
Грязнущая и гудущая литейка (допускаю, что равно как и шахта, швейный цех, операционная или бетоносмесительный завод) - идеальный вариант отторжения любого партийно-газетного трезвона. Во-первых, из-за царящего здесь гула любой звон погибает еще в утробе, а, во-вторых, в литейке как нигде велика вероятность нарваться подобного рода трескотне на ядреный трехъярусный русский отпор. Повторяю: и в дамском исполнении - тоже. Что, как правило, на порядок повышает его убойно-отрезвляющее воздействие.
Существуют домыслы, что в литейных цехах как-то по-особенному пьют. Это - наговоры. Пьют обыкновенно - как везде в России. Правда, шихтовщик Пашка долго пытал меня и никак не мог поверить, что такой великий человек, как Ленин совсем не пил. Ну, ни капельки. "Да!..." - восхищенно вздыхал о человеке с такой неимоверной силой воли Пашка и отправлялся в контору получать очередной пендаль за послепраздничный прогул.
"А правда ли, что картина льющегося металла завораживает? И на него можно так же долго смотреть как на звезды?" - наседает с расспросами визитерша из заводской многотиражки. Ставлю раскаленную пудовую оболочку в печь. "Правда". Закрываю камеру и откачиваю ее на вакуум. "И литейное дело можно полюбить?" - не унимается та, с опаской отстраняясь от 1000-градусного зева печи. "Конечно". Взбегаю от нее вверх по ступенькам к окошку печи и слежу за температурой расплава. Тот постепенно набирает красноту, потом медленно сбрасывает румянец и остается золотисто желтым с ослепительной короной по периметру. 1570 по Цельсию. Пора! Чуть сбрасываю мощность. Открываю затвор. Подвожу заливочную форму к тиглю. И опрокидываю последний в жадно раскрытый рот керамической оболочки. И так 25 раз за день. По ночам ломит руки и гудит в спине. "Люблю, люблю, но реже говорю об э-э-том..."
В последние месяцы частота подобных разглагольствований и вовсе пошла на убыль. Причина - кризис, который заводские производственники ненавидят искренне и от всей души. Как в советской армии - власовцев. Я тоже этот кризис как-то сразу не воспринял. Во-первых, потому что где-то прочитал, что родоначальниками всех российских бед стали металлурги. Я сразу вспомнил про глухонемого и на редкость старательного резчика Пирогова, про могучего литейщика Столетова, опытнейшего электрика Ишина, да и про бедолагу Пашку с уборщицей тетей Верой напару - тоже вспомнил. Они ли так дерзко качнули отечественную экономику не в ту сторону? Не уверен. А, во-вторых, потому что сам отправился в вынужденную ненужность. Правда, увы, не первую.
Провинциальный журналист - это не только потенциальный литейщик, но еще и таксист, художник-оформитель, инженер-технолог, пресс-секретарь, и бог знает кто еще (не исключая, конечно, безработного), на что сподобит его судьба-насмешница. Например, менеджер по качеству завода Volvo, в кои претендуют нынче многие безработные бедолаги нашего городка. Одна даже пришла после трепанации черепа, в чем чистосердечно призналась зачем-то на собеседовании. Я слушал ее с нескрываемым интересом и даже временно пожалел о том, что перестал служить на журналистском поприще.
Впрочем, машины я перестал любить. Крепко и, как мне кажется навсегда. В том числе - и иномарки. Перестал любить еще с тех пор, когда спасался от журналистской бедности за рулем вечерних и ночных такси. Почти как самый великий из известных мне таксистов - Гайто Газданов. С той лишь разницей, что он был выдающимся писателем и пылил не по нашему городку, а по парижским рю...
- На рынок, за арбузом! - помню, шлепнулся как-то по правую от меня руку на сиденье здоровенный мужик в дешевом джинсовом жилете. - У дочери день рождения. Поздравить бы надо.
Мужик треплет в ногах пакет. Достает из него шампанское и два фужера. Гордо тычет ими мне в нос: мол, не простой я дядька, а при деньгах. Вновь звенит тарой под могучими коленками. Откидывается, разбросав руки на сиденье и, блаженно вытянув ноги в даль, объявляет, что кататься намерен не менее двух часов к ряду.
- Не дрейф, - дышит мне дружелюбно легким перегаром в ухо, - я сегодня отдыхаю. Знаешь, где работаю? В ГРУ. Нет, точно тебе говорю, без дураков. Хочешь, удостоверение покажу?
- Не очень...
Детина все-таки извлекает откуда-то изнутри красные корочки и, поднеся их мне почти вплотную к глазам, полностью закрывает обзор дороги.
- Читай: ГРУ - геологоразведочное управление. А ты что подумал?.. Подумал, что главное разведывательное управление? Ха-ха-ха... Классный прикол, правда? Я всех так накалываю. Тоже, как ты - водителем. На автобусе раньше мотался... Да обгоняй ты его, обгоняй! - вдруг перебрасывается со своей автобиографии на текущую дорожную ситуацию верзила.
В ладонях у мужика неожиданно появляются дешевые мужские часы желтого металла - рублей за сто, не больше. Он их зачарованно разглядывает, щекочет пальцем, переворачивая хронометр с боку на бок. Исподволь проверяя мою реакцию на появление столь драгоценной вещицы.
- Дочери везу в подарок, - гордо поясняет верзила. - Восемьсот рублей отдал. Что хороши? То-то же. Дочка-то любимая. Ничего для нее не пожалею.
Мы поднимаемся в центр и после недолгих, но уверенных запутываний маршрута хмельным папашей выруливаем к азербайджанским арбузятникам. Счастливый отец командует остановить возле одного из них и, открыв дверь, восстает во весь свой могучий рост над криво сколоченным столом с арбузами.
- Ну-ка, друг, выбери мне самый сладкий, - снисходительно командует засуетившемуся азербайджанцу пришелец. - Да по больше. Не бойсь - плачу. У дочки день рождения. К столу везу.
Усатый брюнет услужливо тискает полосатые шары. Прикладывается к ним ухом. Поочередно шлепает арбузихи по широкому заду. Вертит в руках. И справив нужный обряд, указывает на искомый фрукт.
- Самый сладкий, дорогой. Дочку угостишь. Благодарить будешь!
Закатываю арбуз в салон. Клиент еще минут десять братается с азербайджанским товарищем. На 11-ой минуте у них обнаруживается общий знакомец - то ли Ашот, то ли Мамед, торговавший неподалеку то ли дынями, то ли картошкой. На 20-ой верзила уже отчаянно клянется угостить народившихся земляков спиртным... Но - после. А сначала - к любимой дочери.
- Куда ж ты прешь? - хватается за руль геологоразведчик. - Разве не знаешь - тут по Добровольского во дворе столбы вкопаны. Давай кругом. Тоже мне - водила!..
Заходим с другого конца. Клиент отсчитывает нужный подъезд. Велит встать по середине двора. Спрашивает, нет ли у меня с собой скатерти или чистого полотенца. Предлагаю только газету "Известия" за вчерашний день.
- Давай, сгодится, - машет рукой он и расстилает огромный лист на капоте.
Выставляет бутыль, два фужера и повелительно бросает мне в боковое стекло:
- Музычку там какую-нибудь сообрази. Да погромче. Я мигом. Они еще такого арбуз не ели...
С арбузом под мышкой папаша исчезает в подъезде. Через пять минут выходит пустой. За ним плетется девушка в плаще и домашних тапках. Подходят к машине. Из динамиков Антонов поет про крышу дома. Полусладкое догревается на капоте.
- Ну, папка, зачем ты все это? - бледнея и прячась на заднее сиденье, шепчет именинница. - Стыдно-то как. Люди что подумают?
- А что люди? У моей дочери день рождения, - расплывается в счастливой улыбке отец. - Могу я ее раз в год поздравить или нет?
И уже обращаясь ко мне, гордо поясняет:
- Она у меня юрист. Прокурор. То-то, брат...
Девушка еще сильней вжимается в заднее сиденье и шарит рукой по двери. Где ручка? В зеркало вижу: намерена бежать.
- Ну, папка, папка, - умоляюще дергает дверь дочь, - пусти.
- Так я же тебе главного еще не показал, - предвкушая дечерен восторг делает еще одно важное объявление родитель. - Часы тебе на день рождения купил. Ну-ка примерь.
И быстро окольцовывает худое дочерено запястье. Та плачет.
- Давай отметим. За твое здоровье, дочь, - мечется с фужерами вокруг машины батя. Пукает пробкой. Шуршит шоколадной оберткой. Клянется, что на следующий день рождения подарит дочери еще что-нибудь солидное. Может быть, колечко. Или золотые сережки.
Дочь, роняя слезы в фужер, делает глоток. Ставит фужер на пол и вырывается наружу. Я выключаю музыку и тупо смотрю на время: господи, всего-то полчаса прошло. Беру тряпку, выхожу из машины и начинаю усиленно тереть лобовое стекло. Клиент делает еще несколько рейсов между удаляющейся именинницей и бутылкой.
Обтирает испачканные шоколадом руки о штаны. И в последний раз глянув на закрывающуюся за дочерью входную дверь, шумно хлюпается рядом со мной на сиденье.
- А теперь - на набережную, - облегченно вздыхает он.
Возле моста мы еще с час стоим с моим гологоразведчиком. Он с фужерами в руках тормозит попутные авто. Предлагает выпить с ним за любимую дочь. Тормознувших и тут же тронувшихся дальше беззлобно материт. До сумерек рассказывает, как строил городскую дамбу. Как вкалывал на самосвале день и ночь. Как с кем-то подрался. Пырнул. Отсидел.
За вояж расплатился бензином - свернули к АЗС и залили полбака. У "гэрэушника" там, очевидно, был какой-то левак. Концовку дня рождения поехал отмечать к знакомому корешу. Уже - с водкой. Правда, минуты две колебался: а не начистит ли тот морду? В итоге рискнул. Но перед этим честно предупредил:
- Если через пять минут не вернусь, бери вторую бутылку шампанского, что я на день рождения покупал. Это тебе за работу...
И скрылся в обшарпанном подъезде... Через пять минут я вышел из машины и выставил теплое шампанское на лестничную площадку. Прямо на заплеванный пол. Глянул на единственное светящееся окно второго этажа. Сел в машину и уехал...
А на Volvo меня так и не позвали. Наверное - возраст и незнание английского. Или - что-нибудь еще, что слишком явно выдает во мне стойкую нелюбовь к автомобилям.
