Нисколько не опала и не размягчилась опухоль Павла Николаевича и с субботы на воскресенье. Он понял это, ещ? не поднявшись из постели. Разбудил его рано старый узбек, под утро и вс? утро противно кашлявший над ухом. За окном пробелился пасмурный неподвижный день, как вчера, как позавчера, еще больше нагнетая тоску. Казах-чабан с утра пораньше сел с подкрещенными ногами на кровати и бессмысленно сидел, как пень. Сегодня не ожидались врачи, никого не должны были звать на рентген или на перевязки, и он, пожалуй, до вечера мог так высидеть. Зловещий Ефрем опять уперся в заупокойного своего Толстого; иногда он поднимался топтать проход, тряся кровати, но уже хорошо, что к Павлу Николаевичу больше не цеплялся, и ни к кому вообще.
Оглоед как ушел, так целый день его в палате и не было. Геолог, приятный, воспитанный молодой человек, читал свою геологию, никому не мешал. И остальные в палате держали себя тихо.
Подбадривало Павла Николаевича, что приедет жена. Конечно, ничем реальным она не могла ему помочь, но сколько значило излиться ей: как ему плохо; как ничуть не помог укол; какие противные люди в палате.
Посочувствует -- и то легче. И попросить е? принести какую-нибудь книжку - одрую, современную. И авторучку -- чтобы не попадать так смешно, как вчера,
у пацана карандаш одолжал записывать рецепт. Да, и главное же -- наказать о
грибе, о бер?зовом грибе.
В конце концов -- не вс? потеряно: лекарства не помогут -- есть вот
разные средства. Самое главное -- быть оптимистом.
Понемногу-понемногу, а приживался Павел Николаевич и {124} здесь. После
завтрака он дочитывал во вчерашней газете бюджетный доклад Зверева. А тут
без задержки принесли и сегодняшнюю. Принял е? Д?мка, но Павел Николаевич
велел передать себе и сразу же с удовлетворением проч?л о падении
правительства Мендес-Франса (не строй козней! не навязывай парижских
соглашений!), в запасе заметил себе большую статью Эренбурга и погрузился в
статью о претворении в жизнь решения январского Пленума о крутом увеличении
производства продуктов животноводства.
Так Павел Николаевич коротал день, пока объявила санитарка, что к
Русанову пришла жена. Вообще, к лежачим больным родственников допускали в
палату, но у Павла Николаевича не было сейчас сил идти доказывать, что он --
лежачий, да и самому вольготнее было уйти в вестибюль от этих унылых,
упавших духом людей. И, обмотав т?плым шарфиком шею, Русанов пош?л вниз.
Не всякому за год до серебряной свадьбы оста?тся так мила жена, как
была Капа Павлу Николаевичу. Ему действительно за всю жизнь не было человека
ближе, ни с кем ему не было так хорошо порадоваться успехам и обдумать беду.
Капа была верный друг, очень энергичная женщина и умная ("у не? сельсовет
работает." -- всегда хвастался Павел Николаевич друзьям). Павел Николаевич
никогда не испытывал потребности ей изменять, и она ему не изменяла. Это
неправда, что переходя выше в общественном положении муж начинает стыдиться
подруги своей молодости. Далеко они поднялись с того уровня, на котором
женились (она была работница на той самой макаронной фабрике, где в
тестомесильном цехе сперва работал и он, но ещ? до женитьбы поднялся в
фабзавком, и работал по технике безопасности, и по комсомольской линии был
брошен на укрепление аппарата совторгслужащих, и ещ? год был директором
фабрично-заводской девятилетки) -- но не расщепились за это время интересы
супругов, и от заносчивости не раздуло их. И на праздниках, немного выпив,
если публика за столом была простая, Русановы любили вспомнить сво?
фабричное прошлое, любили громко попеть "Волочаевские дни" и "Мы красная
кавалерия -- и -- про -- нас".
Сейчас в вестибюле Капа своей широкой фигурой, со сдвоенной
чернобуркой, ридикюлем величиной с портфель и хозяйственной сумкой с
продуктами заняла добрых три места на скамье в самом т?плом углу. Она встала
поцеловать мужа т?плыми мягкими губами и посадила его на отв?рнутую полу
своей шубы, чтоб ему было теплей.
-- Тут письмо есть,-- сказала она, под?ргивая углом губы, и по этому
знакомому под?ргиванию Павел Николаевич сразу заключил, что письмо
неприятное. Во вс?м человек хладнокровный и рассудительный, вот с этой
только бабьей манерой Капа никогда не могла расстаться: если что новое --
хорошее ли, плохое, обязательно ляпнуть с порога.
-- Ну хорошо,-- обиделся Павел Николаевич,-- добивай меня, добивай!
Если это важней -- добивай. {125}
Но, ляпнув, Капа уже разрядилась и могла теперь разговаривать, как
человек.
-- Да нет же, нет, ерунда! -- раскаивалась она.-- Ну, как ты? Ну, как
ты, Пасик? Об уколе я вс? знаю, я ведь и в пятницу звонила старшей сестре, и
вчера утром. Если б что было плохое -- я б сразу примчалась. Но мне сказали
-- очень хорошо прош?л, да?
-- Укол прош?л очень хорошо,-- довольный своей стойкостью, подтвердил
Павел Николаевич.-- Но обстановочка. Капелька... Обстановочка! -- И сразу
вс? здешнее, обидное и горькое, начиная с Ефрема и Оглоеда, представилось
ему разом, и не умея выбрать первую жалобу, он сказал с болью: -- Хоть бы
уборной пользоваться отдельной от людей! Какая здесь уборная! Кабины не
отгорожены! Вс? на виду.
(По месту службы Русанов ходил на другой этаж, но в уборную не общего
доступа.)
Понимая, как тяжело он попал и что ему надо выговориться, Капа не
прерывала его жалоб, а наводила на новые, и так постепенно он их все
высказывал до самой безответной и безвыходной -- "за что врачам деньги
платят?" Она подробно расспросила его о самочувствии во время укола и после
укола, об ощущении опухоли и, раскрыв шарфик, смотрела на опухоль и даже
сказала, что по е? мнению опухоль чуть-чуть-чуть стала меньше.
Она не стала меньше, Павел Николаевич знал, но вс? же отрадно ему было
услышать, что может быть -- и меньше.
-- Во всяком случае не больше, а?
-- Нет, только не больше! Конечно, не больше! -- уверена была Капа.
-- Хоть расти бы перестала! -- сказал, как попросил, Павел Николаевич,
и голос его был на слезе.-- Хоть бы расти перестала! А то если б неделю ещ?
так поросла -- и что же?.. и...
Нет, выговорить это слово, заглянуть туда, в ч?рную пропасть, он не
мог. Но до чего ж он был несчастен и до чего это было вс? опасно!
-- Теперь укол завтра. Потом в среду. Ну, а если не поможет? Что ж
делать?
-- Тогда в Москву! -- решительно говорила Капа.-- Давай так: если ещ?
два укола не помогут, то -- на самол?т и в Москву. Ты ведь в пятницу
позвонил, а потом сам отменил, а я уже звонила Шендяпиным и ездила к
Алымовым, и Алымов сам звонил в Москву, и оказывается до недавнего времени
твою болезнь только в Москве и лечили, всех отправляли туда, а это они,
видишь ли, в порядке роста местных кадров взялись лечить тут. Вообще,
вс?-таки врачи -- отвратительная публика! Какое они имеют право рассуждать о
производственных достижениях, когда у них в обработке находится живой
человек? Ненавижу я врачей, как хочешь!
-- Да, да! -- с горечью согласился Павел Николаевич.-- Да! Я уж это им
тут высказал! {126}
-- И учителей ещ? ненавижу! Сколько я с ними намучилась из-за Майки! А
из-за Лаврика? Павел Николаевич прот?р очки:
-- Ещ? понятно было в мо? время, когда я был директором. Тогда педагоги
были все враждебны, все не наши, и прямая задача стояла -- обуздать их. Но
сейчас-то, сейчас мы можем с них потребовать?
-- Да, так слушай! Поэтому большой сложности отправить тебя в Москву
нет, дорожка ещ? не забыта, можно найти основания. К тому же Алымов
договорился, что там договорятся -- и тебя поместят в очень неплохое место.
А?.. Подожд?м третьего укола?
Так определ?нно они спланировали -- и Павлу Николаевичу полегчало на
сердце. Только не покорное ожидание гибели в этой затхлой дыре! Русановы
были всю жизнь -- люди действия, люди инициативы, и только в инициативе
наступало их душевное равновесие.
Торопиться сегодня им было некуда, и счастье Павла Николаевича состояло
в том, чтобы дольше сидеть здесь с женой, а не идти в палату. Он зяб
немного, потому что часто отворялась наружная дверь, и Капитолина Матвеевна
вытянула с плеч своих из-под пальто шаль, и окутала его. И соседи по скамье
у них попались тоже культурные чистые люди. И так можно было посидеть
подольше.
Медленным перебором они обсуждали разные вопросы жизни, прерванные
болезнью Павла Николаевича. Лишь того главного избегали они, что над ними
висело: худого исхода болезни. Против этого исхода они не могли выдвинуть
никаких планов, никаких действий, никаких объяснений. К этому исходу они
никак не были готовы -- и уж по тому одному невозможен был такой исход.
(Правда, у жены мелькали иногда кое-какие мысли, имущественные и квартирные
предположения на случай смерти мужа, но оба они настолько были воспитаны в
духе оптимизма, что лучше было все эти дела оставить в запутанном состоянии,
чем угнетать себя предварительным их разбором или каким-нибудь
упадочническим завещанием.)
Они говорили о звонках, вопросах и пожеланиях сотрудников из
Промышленного Управления, куда Павел Николаевич переш?л из заводской
спецчасти в позапрошлом году. (Не сам он, конечно, в?л промышленные вопросы,
потому что у него не было такого узкого уклона, их согласовывали инженера и
экономисты, а уже за ними самими осуществлял спецконтроль Русанов.)
Работники все его любили, и теперь лестно было узнать, как о н?м
беспокоятся.
Говорили и о его расч?тах на пенсию. Как-то получалось, что несмотря на
долгую безупречную службу на довольно ответственных местах, он, очевидно, не
мог получить мечту своей жизни -- персональную пенсию. И даже выгодной
ведомственной пенсии -- льготной по сумме и по начальным срокам, он тоже мог
не получить,-- {127} из-за того, что в 1939 не решился, хотя его звали,
надеть чекистскую форму. Жаль, а может быть, по неустойчивой обстановке двух
последних лет, и не жаль. Может быть, покой дороже.
Они коснулись и общего желания людей жить лучше, вс? ясней
проявляющегося в последние годы -- ив одежде, и в обстановке, и в отделке
квартир. И тут Капитолина Матвеевна высказала, что если лечение мужа будет
успешное, но растянется, как их предупредили, месяца на полтора-два, то было
бы удобно за это время произвести в их квартире некоторый ремонт. Одну трубу
в ванной давно нужно было передвинуть, а в кухне перенести раковину, а в
уборной надо стены обложить плиткой, в столовой же и в комнате Павла
Николаевича необходимо освежить покраской стены: колер сменить (уж она
смотрела колера) и обязательно сделать золотой накат, это теперь модно.
Против всего этого Павел Николаевич не возражал, но сразу же встал досадный
вопрос о том, что хотя рабочие будут присланы по государственному наряду и
по нему получат зарплату, но обязательно будут вымогать -- не просить, а
именно вымогать -- доплату от "хозяев". Не то что денег было жалко (впрочем,
было жалко и их!), но гораздо важней и обидней высилась перед Павлом
Николаевичем принципиальная сторона: за что? Почему сам он получал законную
зарплату и премии, и никаких больше чаевых и добавочных не просил? А эти
бессовестные хотели получить деньги сверх денег? Уступка здесь была
принципиальная, недопустимая уступка всему миру стихийного и
мелкобуржуазного. Павел Николаевич волновался всякий раз, когда заходило об
этом:
-- Скажи, Капа, но почему они так небрежны к рабочей чести? Почему мы,
когда работали на макаронной фабрике, не выставляли никаких условий и
никакой "лапы" не требовали с мастера? Да могло ли нам это в голову
придти?.. Так ни за что мы не должны их развращать! Чем это не взятка?
Капа вполне была с ним согласна, но тут же привела соображение, что
если им не заплатить, не "выставить" в начале и в середине, то они
обязательно отомстят, сделают что-нибудь плохо и потом сам раскаешься.
-- Один полковник в отставке, мне рассказывали, твердо стоял, сказал --
не доплачу ни копейки! Так рабочие заложили ему в сток ванной дохлую крысу
-- и вода плохо сходила, и вонью несло.
Так ничего они с ремонтом и не договорились. Сложна жизнь, очень уж
сложна, до чего ни тронься.
Говорили о Юре. Он вырос слишком тиховат, нет в н?м руса-новской
жизненной хватки. Ведь вот хорошая юридическая специальность, и хорошо
устроили после института, но надо признаться, он не для этой работы. Ни
положения своего утвердить, ни завести хороших знакомств -- ничего он этого
не умеет. Вероятно сейчас, в командировке, наделает ошибок. Павел Николаевич
очень беспокоился. А Капитолина Матвеевна беспокоилась {128} насч?т его
женитьбы. Машину водить навязал ему папа, квартиру отдельную добиваться тоже
будет папа -- но как доглядеть и подправить с его женитьбой, чтоб он не
ошибся? Ведь он такой бесхитростный, его охмурит какая-нибудь ткачиха с
комбината, ну положим с ткачихой ему негде встретиться, в таких местах он не
бывает, но вот теперь в командировке? А этот л?гкий шаг безрассудного
регистрирования -- ведь он губит жизнь не одного молодого человека, но
усилия всей семьи! Как Шендяпиных дочка в пединституте чуть не вышла за
своего однокурсника, а он -- из деревни, мать его -- простая колхозница, и
надо себе представить квартиру Шендяпиных, их обстановку, и какие
ответственные люди у них бывают в гостях -- и вдруг бы за столом эта
старушка в белом платочке -- свекровь! Ч?рт его знает... Спасибо, удалось
опорочить жениха по общественной линии, спасли дочь.
Другое дело -- Авиета, Алла. Авиета -- жемчужина русановской семьи.
Отец и мать не припоминают, когда она доставляла им огорчения или заботы,
ну, кроме школьного озорничанья. И красавица, и разумница, и энергичная,
очень правильно понимает и бер?т жизнь. Можно не проверять е?, не
беспокоиться -- она не сделает ошибочного шага ни в малом, ни в большом.
Только вот за имя обижается на родителей: не надо, мол, было фокусничать,
называйте теперь просто Аллой. Но в паспорте -- Авиета Павловна. Да ведь и
красиво. Каникулы кончаются, в среду она прилетает из Москвы и примчится в
больницу обязательно.
С именами -- горе: требования жизни меняются, а имена остаются
навсегда. Вот уже и Лаврик обижается на имя. Сейчас-то в школе Лаврик и
Лаврик, никто над ним не зубоскалит, но в этом году получать паспорт, и что
ж там будет написано? Лаврентий Павлович. Когда-то с умыслом так и
рассчитали родители: пусть носит имя министра, несгибаемого сталинского
соратника, и во вс?м походит на него. Но вот уже второй год, как сказать
"Лаврентий Павлыч" вслух пожалуй поостереж?шься. Одно выручает -- что Лаврик
рв?тся в военное училище, а в армии по имени-отчеству звать не будут.
А так, если шепотком спросить: зачем это вс? делалось? Среди Шендяпиных
тоже думают, но чужим не высказывают: даже если предположить, что Берия
оказался двурушник и буржуазный националист, и стремился к власти -- ну
хорошо, ну судите его, ну расстреляйте закрытым порядком, но зачем же
объявлять об этом простому народу? Зачем колебать его веру? Зачем вызывать
сомнения? В конце концов можно было бы спустить до определ?нного уровня
закрытое письмо, там вс? объяснить, а по газетам пусть считается, что умер
от инфаркта. И похоронить с поч?том.
И о Майке, самой младшей, говорили. В этом году полиняли все Майкины
пят?рки, и не только она уже не отличница, и с дочки поч?та сняли, но даже и
четв?рок у не? немного. А вс? из-за перехода в пятый класс. В начальных
классах была у не? вс? время одна учительница, знала е?, и родителей знала
-- и {129}
Майя училась великолепно. А в этом году у не? двадцать
учителей-предметников, прид?т на один урок в неделю, он их и в лицо не
знает, жм?т свой учебный план, а о том, какая травма наносится реб?нку, как
калечится его характер -- разве об этом он думает? Но Капитолина Матвеевна
не пожалеет сил, а через родительский комитет навед?т в этой школе порядок.
Так говорили они обо вс?м-обо вс?м, не один час, но -- вяло шли их
языки, и разговоры эти, скрывая от другого, каждый ощущал как не деловое.
Вс? опущено было в Павле Николаевиче внутри, не верилось в реальность людей
и событий, которые они обсуждали, и делать ничего не хотелось, и даже лучше
всего сейчас было бы лечь, опухоль приложить к подушке и укрыться.
А Капитолина Матвеевна весь разговор вела через силу потому, что
ридикюль прожигало ей письмо, полученное сегодня утром из К* от брата Миная.
В К* Русановы жили до войны, там прошла их молодость, там они женились, и
все дети родились там. Но во время войны они эвакуировались сюда, в К* не
вернулись, квартиру же сумели передать брату Капы.
Она понимала, что мужу сейчас не до таких известий, но и известие-то
было такое, что им не поделишься просто с хорошей знакомой. Во вс?м городе у
них не было ни одного человека, кому б это можно было рассказать с
объяснением всего смысла. Наконец, во вс?м утешая мужа, и сама ж она
нуждалась в поддержке! Она не могла жить дома одна с этим нераздел?нным
известием. Из детей только, может быть Авиете можно было вс? рассказать и
объяснить. Юре -- ни за что. Но и для этого надо было посоветоваться с
мужем.
А он, чем больше сидел с нею здесь, тем больше томел, и вс? невозможнее
казалось поговорить с ним именно о главном.
Подходило время ей так и так уезжать, и из хозяйственной сумки она
стала вынимать и показывать мужу, что привезла ему кушать. Рукава е? шубы
так уширены были манжетами из чернобурки, что едва входили в раззявленную
пасть сумки.
И тут-то, увидев продукты (которых и в тумбочке у него ещ? оставалось
довольно), Павел Николаевич вспомнил другое, что было ему важнее всякой еды
и питья, и с чего сегодня и надо было начинать -- вспомнил чагу, бер?зовый
гриб! И, оживясь, он стал рассказывать жене об этом чуде, об этом письме, об
этом докторе (может -- и шарлатане) и о том, что надо сейчас придумать, кому
написать, кто набер?т им в России этого гриба.
-- Ведь там у нас, вокруг К*,-- бер?зы сколько угодно. Что стоит Минаю
мне это организовать?! Напиши Минаю сейчас же! Да и ещ? кому-нибудь, есть же
старые друзья, пусть позаботятся! Пусть все знают, в каком я положении!
Ну, он сам заговорил о Минае и о К*! И теперь, лишь письма самого не
доставая, потому что брат писал в каких-то мрачных выражениях, а только
отгибая и отпуская щ?лкающий капканом замок ридикюля, Капа сказала:
-- Ты знаешь, Паша, трезвонить ли о себе в К* -- это надо {130}
подумать... Минька пишет... Ну, может это ещ? неправда... Что появился у них
в городе... Родичев... И будто бы ре-а-би-ли-ти-ро-ван... Может это быть, а?
Пока она выговаривала это мерзкое длинное слово "ре-а-би-ли-ти-рован" и
смотрела на замок ридикюля, уже склоняясь достать и письмо,-- она пропустила
то мгновение, что Паша стал белей белья.
-- Что ты?? -- вскрикнула она, пугаясь больше, чем была напугана этим
письмом сама.-- Что ты?!
Он был откинут к спинке и женским движением стягивал на себе е? шаль.
-- Да ещ? может нет! -- она подхватилась сильными руками взять его за
плечи, в одной руке так и держа ридикюль, будто стараясь навесить ему на
плечо.-- Ещ? может нет! Минька сам его не видел. Но -- люди говорят...
Бледность Павла Николаевича постепенно сходила, но он весь ослабел -- в
поясе, в плечах, и ослабели его руки, а голову так и выворачивала на бок
опухоль.
-- Зачем ты мне сказала? -- несчастным, очень слабым голосом произн?с
он.-- Неужели у меня мало горя? Неужели у меня мало горя?..-- И он дважды
произв?л без слез плачущее вздрагивание грудью и головой.
-- Ну, прости меня, Пашенька! Ну, прости меня, Пасик! -- она держала
его за плечи, а сама тоже трясла и трясла своей завитой львиной прич?ской
медного цвета.-- Но ведь и я теряю голову! И неужели он теперь может отнять
у Миная комнату? Нет, вообще, к чему это ид?т? Ты помнишь, мы уже слышали
два таких случая?
-- Да при чем тут комната, будь она проклята, пусть забирает,- плачущим шепотом ответил он ей.
- Ну как проклята? А каково сейчас Минаю стесниться?
- Да ты о муже думай! Ты думай -- я как?.. А про Гузуна он не пишет?
- Про Гузуна нет... А если они все теперь начнут возвращаться - что ж это будет?
- Откуда я знаю! - придушенным голосом отвечал муж.- Какое ж они право имеют теперь их выпускать?.. Как же можно так безжалостно травмировать людей?
www.lib.ru
viperson.ru
Док. 534389
Перв. публик.: 20.12.00
Последн. ред.: 05.06.12
Число обращений: 298
Раковый корпус
|
