А вот начни б он допытываться, что это за укол, какая цель его и нужен
ли он действительно и оправдан ли морально; если б Людмиле Афанасьевне
пришлось объяснять Костоглотову смысл и возможные последствия этого нового
лечения,-- очень может быть, что он бы и окончательно взбунтовался.
Но именно тут, исчерпав свои блестящие доводы, он сдал.
А она нарочно схитрила, сказала, как о пустяке, потому что устала уже
от этих объяснений, а знала твердо, что именно теперь, когда проверено было
на больном воздействие рентгена в чистом виде, пришла пора нанести опухоли
ещ? новый удар, очень рекомендуемый для данного вида рака современными
руководствами. Прозревая нерядовую удачу в лечении Костоглотова, она не
могла послабить его упрямству и не обрушить на него всех средств, в которые
верила. Правда, не было ст?кол с первичным препаратом, но вся интуиция е?,
наблюдательность и память подсказывали, что опухоль -- та самая, именно та,
не тератома и не саркома.
По этому самому типу опухолей с этим именно движением метастазов,
доктор Донцова писала кандидатскую диссертацию. То есть, не то чтобы писала
постоянно, а когда-то начинала, бросала, опять писала, и друзья убеждали,
что вс? отлично получится, но, заставленная и задавленная обстоятельствами,
она уже не предвидела когда-нибудь е? защитить. Не потому, что у не? не
хватало опыта или материала, но слишком много было того и другого, и
повседневно они звали е? то к экрану, то в лабораторию, то к койке, а
заниматься подбором и описанием рентгеноснимков, и формулировками, и
систематизацией, да ещ? сдачей кандидатского минимума -- не было сил
человеческих. Можно было получить научный отпуск на полгода,-- но никогда не
было в клинике таких благополучных больных и того первого дня, с которого
можно было прекратить консультации тр?х молодых ординаторов и уйти на
полгода.
Людмила Афанасьевна слышала, будто бы Лев Толстой сказал про своего
брата: он имел все способности писателя, но не имел недостатков, делающих
писателем. Наверное, и она не имела тех недостатков, которые делают людей
кандидатами наук. Ей, в общем, не было надо слышать ш?пот позади: "она не
просто врач, она кандидат медицинских наук". Или чтобы перед стать?й е?
(второй десяток их уже печатался, маленьких, но вс? по делу) шли эти
дополнительные, {61} мелкие, но такие весомые буквочки. Правда, деньги
лишние -- никогда не лишние. Но уж раз не получилось, так не получилось.
Тою, что называется научно-общественная работа, полно было и без
диссертации. В их диспансере бывали клинико-анатомические конференции с
разбором ошибок в диагностике и лечении, с докладами о новых
методах-обязательно было их посещать и обязательно активно участвовать
(правда, лучевики и хирурги и без того каждый день советовались, и
разбирались в ошибках, и применяли новые методы,--но конференции были сами
собой). А ещ? было городское научное общество рентгенологов -- с докладами и
демонстрациями. А ещ? недавно образовалось и научное общество онкологов, где
Донцова была не только участник, но и секретарь, и где, как со всяким новым
делом, суета была повышенная. А ещ? был Институт усовершенствования врачей.
А ещ? была переписка с рентгенологическим Вестником, и онкологическим
Вестником, и Академией меднаук, и информационным центром,-- и получалось,
что хотя Большая Наука была как будто вся в Москве и в Ленинграде, а они тут
как будто просто лечили, но дня не проходило, чтоб досталось только лечить,
а о науке не хлопотать.
Так и сегодня. Ей надо было звонить председателю общества рентгенологов
насч?т своего близкого доклада. И надо было срочно просмотреть две маленькие
журнальные статьи. И ответить на одно письмо в Москву. И на одно письмо в
глухой онкопункт, откуда спрашивали разъяснения.
А скоро старший хирург, закончив операционный день, должна была, по
уговору, показать Донцовой для консультации одну свою гинекологическую
больную. А ещ? надо было к концу амбулаторного при?ма пойти посмотреть с
одной из своих ординаторов этого больного из Ташауза с подозрением на
опухоль тонкого кишечника. И сама же она на сегодня назначила разобраться с
рентгенолаборантами, как им уплотнить работу установок, чтобы больше
пропускать больных. И эмбихинный укол Русанову не надо было упустить из
памяти, подняться проведать; таких больных они лишь недавно стали лечить
сами, до сих пор отсылали в Москву.
А она потеряла время на вздорное препирательство с упрямцем
Костоглотовым! -- методическое баловство. Ещ? во время их разговора два раза
заглядывали в дверь мастера, которые вели дополнительный монтаж на
гамма-установке. Они хотели доказать Донцовой необходимость каких-то работ,
не предусмотренных сметой, и чтоб она подписала им на эти работы акт и
убедила главврача. Теперь они е? потащили туда, но прежде в коридоре сестра
передала ей телеграмму. Телеграмма была из Новочеркасска -- от Анны Зацырко.
Пятнадцать лет они уже не виделись и не переписывались, но это была е?
хорошая старая подруга, с которой они вместе были в акушерской школе в
Саратове, ещ? до мединститута, в 1924 году. Анна телеграфировала, что
старший сын е? Вадим поступит сегодня или завтра в клинику к Люсе из
геологической экспедиции, и просит она о дружеском внимании к нему, и ей
честно написать, что с ним. Людмила Афанасьевна взволновалась, {62} покинула
мастеров и пошла просить старшую сестру задержать до конца дня место
Азовкина для Вадима Зацырко. Старшая сестра Мита, как всегда, бегала по
клинике, и не так легко е? было найти. Когда же она нашлась и обещала место
для Вадима, она озадачила Людмилу Афанасьевну тем, что лучшую сестру их
лучевого отделения Олимпиаду Владиславовну требуют на десять дней на
городской семинар профказначеев -- и десять дней е? надо кем-то заменять.
Это было настолько недопустимо и невозможно, что вместе с Митой Донцова тут
же решительным шагом пошла через много комнат в регистратуру -- звонить в
райком союза и отбивать. Но был занят телефон сперва с этой стороны, потом с
той, потом перешвырнули их звонить в обком союза, а оттуда удивлялись их
политической беспечности и неужели они предполагают, что профсоюзная касса
может быть оставлена на произвол. Ни райкомовцев, ни обкомовцев, ни самих,
ни родных -- никого ещ?, видно, не укусила опухоль и, как думали они, не
укусит. Заодно позвонив в общество рентгенологов, Людмила Афанасьевна,
рванулась просить о заступничестве главврача, но тот сидел с какими-то
посторонними людьми и обсуждал намеченный ремонт одного крыла их здания. Так
вс? осталось неопредел?нно, и она пошла к себе через
рентгено-диагностический, где сегодня не работала. Тут был перерыв,
записывались при красном фонаре результаты, и тут же доложили Людмиле
Афанасьевне, что подсчитали запасы пл?нки и при нынешнем расходе е? хватит
не больше, как на три недели, а это значит -- уже авария, потому что меньше
месяца заявки на пл?нки не выполняют. Отсюда ясно стало Донцовой, что надо
сегодня же или завтра свести аптекаря и главврача, а это нелегко, и
заставить их послать заявку.
Затем ей путь перегородили мастера гамма-установки, и она подписала им
акт. Кстати было зайти и к рентгенолаборантам. Тут она села, и стали
подсчитывать. По исконным техническим условиям аппарат должен работать один
час, а полчаса отдыхать, но это давно было забыто и заброшено, а работали
все аппараты девять часов без перерыва, то есть полторы рентгеновские смены.
Однако и при такой загрузке и при том, что проворные лаборанты быстро
сменяли больных под аппаратами, вс? равно не умещались дать столько сеансов,
сколько хотели. Надо было успевать пропускать амбулаторных по разу в день, а
клинических некоторых -- и по два (как с сегодняшнего дня назначено было
Костоглотову) -- чтоб усилить удар по опухоли, да и ускорить оборачиваемость
коек. Для этого тайком от технического надзора перешли на ток в двадцать
миллиампер вместо десяти: получалось вдвое быстрее, хотя трубки, очевидно,
изнашивались тоже быстрей. А вс? равно не умещались! И сегодня Людмила
Афанасьевна пришла разметить в списках, каким больным и на сколько сеансов
она разрешает не ставить (это тоже укорачивало сеанс вдвое) миллиметрового
медного фильтра, оберегающего кожу, а каким ставить фильтр
полумиллиметровый.
Тут она поднялась на второй этаж посмотреть, как вед?т себя {63} после
укола Русанов. Затем пошла в кабинет короткофокусных аппаратов, где снова
уже шло облучение больных и хотела приняться за свои статьи и письма, как
постучала вежливо Елизавета Анатольевна и попросила разрешения обратиться.
Елизавета Анатольевна была просто "нянечкой" лучевого отделения, однако
ни у кого язык не поворачивался звать е? на "ты", Лизой или т?тей Лизой, как
зовут даже старых санитарок даже молодые врачи. Это была хорошо воспитанная
женщина, в свободные часы ночных дежурств она сидела с книжками на
французском языке,-- а вот почему-то работала санитаркой в онкодиспансере, и
очень исполнительно. Правда, она имела тут полторы ставки, и некоторое время
здесь платили ещ? пятьдесят процентов за рентгеновскую вредность, но вот
надбавку нянечкам свели до пятнадцати процентов, а Елизавета Анатольевна не
уходила.
-- Людмила Афанасьевна! -- сказала она, чуть изгибаясь в извинение, как
это бывает у повышенно вежливых людей.-- Мне очень неловко беспокоить вас по
мелкому поводу, но ведь просто бер?т отчаяние! -- ведь нет же тряпок, совсем
нет! Чем убирать?
Да, вот это ещ? была забота! Министерство предусматривало снабжение
онкодиспансера радиевыми иголками, гамма-пушкой, аппаратами "Стабиливольт",
новейшими приборами для переливания крови, последними синтетическими
лекарствами,-- но для простых тряпок и простых щ?ток в таком высоком списке
не могло быть места. Низамутдин же Бахрамович отвечал: если министерство не
предусмотрело -- неужели я вам буду на свои деньги покупать? Одно время
рвали на тряпки изветшавшее бель? -- но хозорганы спохватились и запретили
это, заподозрив тут расхищение нового белья. Теперь требовали изветшавшее
свозить и сдавать в определ?нное место, где авторитетная комиссия актировала
его и потом рвала.
-- Я думаю,-- говорила Елизавета Анатольевна,-- может быть, мы все,
сотрудники лучевого отделения, обяжемся принести из дому по одной тряпке и
так выйдем из положения, а?
-- Да что ж,-- вздохнула Донцова,-- наверное, ничего и не оста?тся. Я
согласна. Вы это, пожалуйста, предложите Олимпиаде Владиславовне...
Да! Саму-то Олимпиаду Владиславовну надо было идти выручать. Ведь
просто же нелепость -- лучшую опытную сестру выключить из работы на десять
дней.
И она пошла звонить. И ничего не добилась опять. Тут сразу же пошла она
смотреть больного из Ташауза. Сперва сидела в темноте, приучая глаза. Потом
смотрела бариевую взвесь в тонком кишечнике больного -- то стоя, то опуская
защитный экран как стол и кладя больного на один бок и на другой для
фотографирования. Проминая в резиновых перчатках живот больного и совмещая с
его криками "больно" слепые расплывчатые зашифрованные оттенки пятен и
теней, Людмила Афанасьевна перевела их в диагноз.
Где-то за всеми этими делами миновал и е? обеденный перерыв, {64}
только она никогда его не отмечала, не выходила с бутербродиком в сквер даже
летом.
Сразу же пришли е? звать на консультацию в перевязочную. Там старший
хирург сперва предварила Людмилу Афанасьевну об истории болезни, затем
вызвали больную и смотрели е?. Донцова пришла к выводу: спасение возможно
только одно -- пут?м кастрации. Больная, всего лишь лет сорока, заплакала.
Дали ей поплакать несколько минут. "Да ведь это конец жизни!.. Да ведь меня
муж бросит..."
-- А вы мужу и не говорите, что за операция! -- втолковывала ей Людмила
Афанасьевна.-- Как он узнает? Он никогда и не узнает. В ваших силах это
скрыть.
Поставленная спасать жизнь, именно жизнь -- и в их клинике почти всегда
шло о жизни, о меньшем не шло,--Людмила Афанасьевна непреклонно считала, что
всякий ущерб оправдан, если спасается жизнь.
Но сегодня, как ни кружилась она по клинике, что-то мешало весь день е?
уверенности, ответственности и властности.
Была ли это ясно ощущаемая боль в области желудка у не? самой?
Некоторые дни она не чувствовала е?, некоторые дни слабей, сегодня --
сильней. Если б она не была онкологом, она бы не придала значения этой боли
или, напротив, бесстрашно пошла бы на исследования. Но слишком хорошо она
знала эту ниточку, чтобы отмотать первый виток: сказать родным, сказать
товарищам по работе. Сама-то для себя она пробавлялась русским авосем: а
может обойд?тся? а может только нервное ощущение?
Нет, не это, ещ? другое мешало ей весь день, как будто она занозилась.
Это было смутно, но настойчиво. Наконец теперь, придя в свой уголок к столу
и коснувшись этой папки "Лучевая болезнь", подмеченной доглядчивым
Костоглотовым, она поняла, что весь день не только взволнована, но уязвлена
спором с ним о праве лечить.
Она ещ? слышала его фразу: лет двадцать назад вы облучали какого-нибудь
Костоглотова, который умолял вас не облучать, но вы же не знали о лучевой
болезни!
Она действительно должна была скоро делать сообщение в обществе
рентгенологов на тему: "О поздних лучевых изменениях". Почти то самое, в ч?м
упрекал е? Костоглотов.
Лишь совсем недавно, год-два, как у не? и у других рентгенологов-
здесь, и в Москве, и в Баку-стали появляться эти случаи, не сразу понятые.
Возникло подозрение. Потом догадка. Об этом стали писать друг другу письма,
говорили -- пока не в докладах, а в перерывах между докладами. Тут кто-то
проч?л реферат по американским журналам -- назревало что-то похожее и у
американцев. А случаи нарастали, ещ? и ещ? приходили больные с жалобами -- и
вдруг это вс? получило одно название: "Поздние лучевые изменения", и настало
время говорить о них с кафедр и что-то решать.
Смысл был тот, что рентгеновские лечения, благополучно, успешно или
даже блистательно закончившиеся десять и пятнадцать {65} лет тому назад
дачею крупных доз облучения,-- выявлялись теперь в облуч?нных местах
неожиданными разрушениями и искажениями.
Не обидно было, или во всяком случае оправдано, если те давние
облучения проводились по поводу злокачественных опухолей. Тут не было выхода
даже и с сегодняшней точки зрения: больного спасали единственным образом от
неминуемой смерти и только большими дозами, потому что малые помочь не
могли. И, приходя теперь с увечьем, он должен был понять, что это плата за
уже прожитые добавленные ему годы и ещ? за те, которые оставались впереди.
Но тогда, десять, и пятнадцать, и восемнадцать лет назад, когда не было
и названия "лучевая болезнь", рентгеновское облучение представлялось
способом таким прямым, над?жным и абсолютным, таким великолепным достижением
современной медицинской техники, что считалось отсталостью мышления и чуть
ли не саботажем в лечении трудящихся -- отказываться от него и искать
другие, параллельные или окольные, пути. Боялись только острых ранних
поражений тканей и костей, но их тогда же научились и избегать. И --
облучали! облучали с увлечением! Даже доброкачественные опухоли. Даже у
маленьких детей.
А теперь эти дети, ставшие взрослыми, юноши и девушки, иногда и
замужние, приходили с необратимыми увечьями в тех местах, которые так ретиво
облучались.
Минувшей осенью приш?л -- не сюда, не в раковый корпус, а в
хирургический, но Людмила Афанасьевна узнала и тоже добилась его посмотреть
-- пятнадцатилетний мальчик, у которого рука и нога одной стороны отставали
в росте от другой, и так же -- кости черепа, отчего он снизу и доверху
казался дугообразно искаж?нным, как карикатура. И, сравнив архивы, Людмила
Афанасьевна отождествила с ним того двух с половиной летнего мальчика,
которого мать принесла в клинику медгородка со множественным поражением
костей неизвестного никому происхождения, но совсем не опухолевой природы, с
глубоким поражением обмена веществ,-- и тогда же хирурги послали его к
Донцовой -- наудачу, авось да поможет рентген. И Донцова взялась, и рентген
помог! -- да как хорошо, мать плакала от радости, говорила, что никогда не
забудет спасительницы.
А теперь он приш?л один -- матери не было уже в живых, и никто ничем не
мог ему помочь, никто не мог взять назад из его костей прежнего облучения.
А совсем недавно, вот уже в конце января, пришла молодая мать с
жалобой, что грудь не да?т молока. Она пришла не сюда, но е? слали из
корпуса в корпус, и она достигла онкологического. Донцова не помнила е?, но
так как в их клинике карточки на больных хранятся вечно, пошли в сарайчик,
рылись там и нашли е? карточку девятьсот сорок первого года, откуда
подтвердилось, что девочкой она приходила и доверчиво ложилась под
рентгеновские трубки -- с доброкачественной опухолью, от которой теперь
никто б е? рентгеном лечить не стал. {66}
Оставалось Донцовой лишь продолжить старую карточку, записать, что
стали атрофичны мягкие ткани и что по всей видимости это есть позднее
лучевое изменение.
Ни этому перекособоченному юноше, ни этой обдел?нной матери никто не
объяснил, конечно, что их лечили в детстве не так: объяснять это было бы в
личном отношении бесполезно, а в общем отношении -- вредило бы санитарной
пропаганде среди населения.
Но у самой Людмилы Афанасьевны эти случаи вызвали потрясение, ноющее
чувство неискупимой и неисправимой вины -- и туда-то, в эту точку, попал
сегодня Костоглотов.
Она сложила руки накрест и прошлась по комнате от двери к окну, от окна
к двери, по свободной полоске пола между двумя уже выключенными аппаратами.
Но можно ли так? -- ставить вопрос о праве врача лечить? Если думать
так, если сомневаться в каждом научно-принятом сегодня методе, не будет ли
он позже опорочен или отвергнут,-- тогда можно ч?рт знает до чего дойти!
Ведь смертные случаи описаны даже от аспирина: принял человек свой первый в
жизни аспирин и умер!.. Тогда лечить вообще нельзя! Тогда вообще нельзя
приносить повседневных благ.
Этот закон, вероятно, имеет и всеобщий характер: всякий делающий всегда
порождает и то, и другое -- и благо, и зло. Один только -- больше блага,
другой -- больше зла.
Но как бы она себя ни успокаивала, и как бы ни знала она отлично, что
эти несчастные случаи вместе со случаями неверных диагнозов, поздно принятых
или неверно принятых мер, может быть не составят и двух процентов всей е?
деятельности,-- а излеченные ею, а возвращ?нные к жизни, а спас?нные, а
исцел?нные ею молодые и старые, женщины и мужчины, ходят по пашне, по траве,
по асфальту, летают по воздуху, лазят по столбам, убирают хлопок, метут
улицы, стоят за прилавками, сидят в кабинетах или в чайханах, служат в армии
и во флоте, и их тысячи, и не все они забыли е? и не все забудут,-- она
знала также, что сама она скорее забудет их всех, свои лучшие случаи, свои
труднейшие победы, а до могилы будет помнить тех нескольких, тех немногих
горемык, которые попали под кол?са.
Такова была особенность е? памяти.
Нет, готовиться к сообщению сегодня она уже не сможет, да и день к
концу. (Разве взять папку домой? Наверняка провозишь зря, хоть сотни раз она
так брала и возила.)
А что надо успеть сделать -- вот "Медицинскую радиологию" освободить,
статейки дочесть. И ответить этому фельдшеру в Тахта-Купыр на его вопрос.
Плохой становился свет из пасмурного окна, она зажгла настольную лампу
и уселась. Заглянула одна из ординаторок, уже без халата: "Вы не ид?те,
Людмила Афанасьевна?" И Вера Гангарт зашла: "Вы не ид?те?" -- А как Русанов?
{67}
-- Спит. Рвоты не было. Температурка есть.-- Вера Корнильевна сняла
глухой халат и осталась в серо-зеленоватом тафтяном платьи, слишком хорошем
для работы.
-- Не жалеете таскать? -- кивнула Донцова.
-- А зачем беречь?.. Для чего беречь?.. -- хотела улыбнуться Гангарт,
но получилось жалостно.
-- Ладно, Верочка, если так, следующий раз введ?м ему полную, десять
миллиграмм,-- в своей убыстр?нной манере, когда слова только время отнимают,
протолкнула Людмила Афанасьевна и писала письмо фельдшеру.
-- А Костоглотов? -- тихо спросила Гангарт уже от двери.
-- Был бой, но он разбит и покорился! -- усмехнулась Людмила
Афанасьевна и опять почувствовала от выпыха усмешки, как резнуло е? около
желудка. Она даже захотела сейчас и пожаловаться Вере, ей первой, подняла на
не? прищуренные глаза, но в полут?мной глубине комнаты увидела е? как
собравшуюся в театр -- в выходном платьи, на высоких каблуках.
И решила -- до другого раза.
Все ушли, а она сидела. Совсем было ей неполезно и полчаса лишних
проводить в этих помещениях, ежедневно облучаемых, но вот так вс? цеплялось.
Всякий раз к отпуску она была бледно-сера, а лейкоциты е?, монотонно
падающие весь год, снижались до двух тысяч, как преступно было бы довести
какого-нибудь больного. Три желудка в день полагалось смотреть рентгенологу
по нормам, а она ведь смотрела по десять в день, а в войну и по двадцать
пять. И перед отпуском ей самой было в пору переливать кровь. И за отпуск не
восстанавливалось утерянное за год.
Но повелительная инерция работы не легко отпускала е?. К концу каждого
дня она с досадой видела, что опять не успела. И сейчас между делами она
снова задумалась о жестоком случае Сибгатова и записала, о ч?м
посоветоваться при встрече на обществе с доктором Орещенковым. Как она ввела
в работу своих ординаторов, так и е? когда-то до войны вводил за руку,
осторожно направлял и передал ей вкус кругозора доктор Орещенков.--
"Никогда, Людочка, не специализируйтесь до суш?ной воблы! -- предупреждал
он.-- Пусть весь мир теч?т к специализации, а вы держитесь за сво? -- одной
рукой за рентгенодиагностику, другой за рентгенотерапию! Будьте хоть
последней такой -- но такой!" И он вс? ещ? был жив, и тут же в городе.
Уже лампу потушив, она от двери вернулась и записала дело на завтра.
Уже надев сво? синее не новое пальто, она ещ? свернула к кабинету главврача
-- но он был заперт.
Наконец, она сошла со ступенек между тополями, шла по аллейкам
медицинского городка, но в мыслях оставалась вся в работе и даже не пыталась
и не хотела выйти из них. Погода была никакая -- она не заметила, какая. А
ещ? не сумерки. На аллейках встречались многие незнакомые лица, но в Людмиле
Афанасьевне и здесь не пробудилось естественное женское внимание -- кто из
встречных во что одет, что на голове, что на ногах. Она шла с присобранными
{68} бровями и на всех этих людей остро поглядывала, как бы прозревая
локализацию тех возможных опухолей, которые в людях этих ещ? сегодня не дают
себе знать, но могут выявиться завтра.
Так она шла, и миновала внутреннюю чайхану медгородка и
мальчика-узбеч?нка, постоянно торгующего здесь газетными фунтиками миндаля
-- и достигла главных ворот.
Кажется, проходя эти главные ворота, из которых неусыпная бранчивая
толстуха-сторожиха выпускала только здоровых свободных людей, а больных
заворачивала громкими окриками -- кажется, ворота эти проходя, должна ж была
она перейти из рабочей части своей жизни в домашнюю, семейную. Но нет, не
равно делились время и силы е? между работой и домом. Внутри медицинского
городка она проводила свежую и лучшую половину своего бодрствования, и
рабочие мысли ещ? вились вокруг е? головы, как пч?лы, долго спустя ворота, а
утром -- задолго до них.
Она опустила письмо в Тахта-Купыр. Перешла улицу к трамвайному кругу.
Позванивая, развернулся нужный номер. Стали густо садиться и в передние и в
задние двери. Людмила Афанасьевна поспешила захватить место -- и это была
первая внешняя мелкая мысль, начинавшая превращать е? из оракула
человеческих судеб в простого трамвайного пассажира, которого толкали
запросто.
Но ещ? и под дребезжание трамвая по старой однопутной колее и на долгих
разминных остановках Людмила Афанасьевна смотрела в окно неосмысленно, вс?
додумывая то о л?гочных метастазах у Мурсалимова, то о возможном влиянии
уколов на Русанова. Его обидная наставительность и угрозы, с которыми он
выступил сегодня на обходе, зат?ртые с утра другими впечатлениями, сейчас,
после конца дня, проступили угнетающим осадком: на вечер и на ночь.
Многие женщины в трамвае, как и Людмила Афанасьевна, были не с
мало?мкими дамскими сумочками, а с сумками-баулами, куда можно затолкать
живого порос?нка или четыре буханки хлеба. С каждой пройденной остановкой и
с каждым магазином, промелькнувшим за окном, Людмилой Афанасьевной
завладевали мысли о хозяйстве и о доме. Вс? это было -- на ней и только на
ней, потому что какой спрос с мужчин? И муж и сын у не? были такие, что
когда она уезжала на конференцию в Москву -- они и посуды не мыли неделю: не
потому, что хотели приберечь это для не?, а -- не видели в этой
повторительной, вечно возобновляемой работе смысла.
Была и дочь у Людмилы Афанасьевны -- уже замужняя, с маленьким на
руках, и даже уже почти не замужняя, потому что шло к разводу. В первый раз
за день вспомнив сейчас о дочери, Людмила Афанасьевна не повеселела.
Сегодня была пятница. В это воскресенье Людмила Афанасьевна непременно
должна была совершить большую стирку, уж набралось. Значит, обед на первую
половину недели (она готовила его дважды в неделю) надо было во что бы то ни
стало варить в субботу вечером. А замочить бель? -- сегодня бы тоже, когда б
ни лечь. И в {69} общем сейчас и только сейчас, хоть и поздно, ехать на
главный рынок -- там и до вечера кого-нибудь застанешь.
Она сошла, где надо было пересаживаться на другой, трамвай, но
посмотрела на соседний зеркальный "Гастроном" и решила в него заглянуть. В
мясном отделе было пусто, и продавец даже уш?л. В рыбном нечего было брать
-- сел?дка, сол?ная камбала, консервы. Пройдя живописные многоцветные
пирамиды винных бутылок и коричневые -- совсем под колбасу -- сырные круглые
стержни, она наметила в бакалейном взять две бутылки подсолнечного масла
(перед тем было только хлопковое) и ячневый концентрат. Так она и сделала --
пересекла мирный магазин, заплатила в кассу, вернулась в бакалейный.
Но пока она тут стояла за двумя человеками -- какой-то оживл?нный шум
поднялся в магазине, повалил с улицы народ, и все выстраивались в
гастрономический и в кассу. Людмила Афанасьевна дрогнула и, не дождавшись получить в бакалейном, ускоренным шагом пошла тоже занимать и к продавцу и в кассу. Ещ? ничего не было за изогнутым оргстеклом прилавка, но теснившиеся женщины точно сказали, что будут давать ветчинно-рубленную по килограмму в руки.
Так удачно она попала, что был смысл чуть позже занять и вторую очередь.
www.lib.ru
viperson.ru
Док. 534383
Перв. публик.: 20.12.00
Последн. ред.: 05.06.12
Число обращений: 291
Раковый корпус
|
