Леонид Доброхотов: Значимый взгляд из-за океана на распад СоюзаНазад
Леонид Доброхотов: Значимый взгляд из-за океана на распад Союза
Последние два десятилетия, и особенно последние годы, самым жестоким и шоковым образом избавили россиян от многих иллюзий (по-крайней мере тех из нас, кто был к ним склонен). Одна из них - Запад как друг, только и ждущий нашего присоединения к семье цивилизованных наций. На поверку, враждебность к СССР оказалась для правящей элиты Запада лишь идеологическим прикрытием ненависти к России.
Последние волны русофобских кампаний, в которых принимают активнейшее участие журналисты и специалисты-советологи, это лишь подтверждают.
Сказанное, однако, не означает, что на Западе нет объективных исследователей. В первую очередь к ним, несомненно, относится широко известный у нас по биографии Н.И. Бухарина и работам, посвященным истории СССР-России и отношению к ним Запада, профессор Нью-Йорского университета, автор нашего журнала Стивен Коэн. Своей последней, только что изданной в Москве издательством АИРО-ХХI книгой Вопрос-вопросов: почему не стало Советского Союза, он еще более повышает интерес к своему творчеству среди ученых и в целом российской общественности.
С. Коэн признает, что у большинства западных комментаторов есть готовый ответ: СССР погиб, потому что советская система была якобы нерефермируема в принципе из-за присущих ей неисправимых дефектов. По его словам, ныне все богатство советского опыта представлено в американской прессе исключительно как семь десятилетий костного и безжалостного полицейского государства. Ученый сразу же выражает большие сомнения в правильности данного вывода.
В I главе своей работы (так и озаглавленной: К критике теории нереформируемости), автор приводит и опровергает несколько наиболее расхожих доказательств подобного рода. Некоторые из них носят присущий Рейгану, Бушу и многим их последователям религиозно-манихейский взгляд на историю и политику: СССР представлял вечное зло и положить ему предел могло только тотальное разрушение его системы в экономический и социальный прах. Обращаясь к подобным американским критикам, Коэн задает вопрос: а как насчет первоначальной истории Соединенных Штатов, была ли тогда Америка подлинной демократией и если нет, не стоило бы при Вашингтоне и Джефферсоне отправить Штаты в тартарары?
Второе доказательство, по мнению Коэна, носит не менее странный с научной точки зрения характер: сама-де кончина Советского Союза доказала его нереформируемость, что отражает старую привычку советологии - перечитывать историю с конца, отталкиваясь от уже известного результата. В таком случае, справедливо отмечает автор, настоящий анализ становится ненужным: если результат неизбежен, то роль исторических сложностей, случайностей и альтернатив сводится к нулю. От себя добавим, что Ленин, к примеру, никогда не скрывал, что крушение старого режима и победа Октября, при всей их видимой предопределенности, могли бы и не произойти, если бы не масса случайных субъективных факторов.
И в данном случае (подробнее об этом ниже) к такого рода решающим факторам Коэн относит фатальные ошибки Горбачева, природные и рукотворные катаклизмы типа армянского землетрясения и Чернобыля, падения мировых цен на нефть, убойную для судьбы страны роль Ельцина и другие.
Еще один тезис сторонников предопределенности: система просто не приняла бы реформу. Он, по словам Коэна, базируется на старой тоталитарной модели советологов о структурной нереформируемости системы, исходя из двух главных предположений: монолитный правящий класс (коммунистическая номенклатура) никогда бы не допустил никаких изменений, угрожающих его господству; политическая система СССР также не подлежала реформам, так как была выстроена в соответствии с тоталитарными требованиями. Однако оба этих предположения не соотвествуют историческим фактам: они свидетельствуют, что партийная и советская номенклатура в решающий период 1985-91 годов на всех уровнях в основном одобряла и проводила в жизнь горбачевские реформы (от себя скажем: в большинстве случаев, зря, но это уже другой вопрос).
Следующий изъезженный аргумент советологов сводится к тому, что советская система и демократия были взаимоисключающими понятиями и поэтому первая не могла не умереть от второго. Однако Коэн в противовес с фундаменталистскими убеждениями своих коллег задается по этому поводу элементарным вопросом: демократия - это воля большинства, или нет? А приводимые им факты свидетельствуют, что несмотря на действительное увлечение масс в то время идеями демократии и рынка, не только никакой антисоветской революции в нашей стране не было, но более 80 процентов граждан СССР в конце 80-х - начале 90-х годов были по-прежнему против рыночного капитализма и поддерживало основополагающие социально-экономические ценности советской системы.
При этом - напоминает Коэн - 76,4% участников беспрецедентного референдума - состоявшегося в марте 1991 года в России и еще восьми союзных республиках и охватившего 93 процента всего советского населения, проголосовали за сохранение СССР всего за девять месяцев до его роспуска. Десять лет спустя до 80% российских граждан оценивали этот роспуск отрицательно. Выходит - подводит он к выводу читателя - демократический выбор народа был (и оставается!) за Советским Союзом!
Неверным является и утверждение, пишет автор, что некая августовская революция 1991 года предотвратила попытку государственного переворота, устроенного ГКЧП. На самом деле, даже в Москве 99 процентов населения оказались совершенно глухи к призывам Ельцина и его окружения поддержать их и, по словам британского посла в Москве в то время, выжидали с намерением посмотреть, куда кошка прыгнет.
В этой связи большого внимания заслуживают суждения профессора Коэна о том, что вообще есть реформа. В отличие от мнения абсолютного большинства западных и наших либеральных исследователей, он убежден, что она есть не просто изменение, но изменение, которое ведет к улучшению жизни людей... Это не революция или тотальная трансформация существующего порядка, а постепенные, пошаговые улучшения. Следует к тому же помнить, делает он еще более знаменательное признание, что реформа не всегда и не обязательно означает демократизацию и маркетизацию. Так, позитивным примером реформирования советской системы без ее разрушения он называет НЭП.
Другими словами, утверждает, что СССР вполне мог быть перестроен в современную эффективную страну на базе существовавшего в нем строя без его тотальной ломки. По убеждению Коэна, для этого в нашей стране должны были быть сохранены четыре базовых элемента: национальная социалистическая идея, которая продолжала бы чтить память об Октябрьской революции и изначальном ленинизме; система Советов как воплощение институциональной преемственности и конституционный источник политического суверенитета; государственная форма собственности в сочетании с частной в рыночной экономике и обширный пакет социальных прав и гарантий; союз России по крайней мере с несколькими советскими республиками.
Подробно разрабатывая в следующей главе тезис о реформируемости советской системы, Коэн в доказательство высказывает первоначально кажущуюся спорной точку зрения о том, что к началу 90-х годов жесткие догмы сталинизма, а затем ленинизма уступили в СССР место социал-демократическим и другим универсальным убеждениям западного образца, которые мало чем отличались от либерально-демократических.
Однако далее, разрабатывая тему о самоликвидации монополии КПСС (как еще одном доказательстве своего тезиса), американский ученый, уточняя картину, говорит о том, что помимо воспринявшего подобную идеологию известного своими прозападными симпатиями крыла партии, в КПСС, в противовес ему, сложилось достаточно мощное консервативное, государственническое направление, обладавшее массовой поддержкой миллионов чиновников, заводских рабочих, колхозников, интеллигенции антизападной ориентации и других традиционалистов, обиженных и недовольных горбачевскими политическими и экономическими преобразованиями.
Более того, Коэн признает, что база поддержки этого направления росла по мере того, как реформы размывали социальные гарантии и иные устои общества. Кроме того, пишет он, оно было вооружено мощным идеологическим оружием: государственническим или патриотическим национализмом, присущим консервативному коммунизму со времен Сталина. Что еще более существенно, консерваторы вели себя вполне конституционно и заявляли, что понимают необходимость рыночной экономики.
Кстати, по данному вопросу Коэн отмечает, что и в специализированной литературе невозможно найти ничего, что подтверждало бы тезис о нереформируемости советской экономики, о том, что рыночные элементы - наряду с государственными и коллективными - не могли быть к ней добавлены и получить возможности для развития и конкуренции (как например, в социалистическом Китае).
Он оспаривает тезис советологов и о принципиальной невозможности сохранения многонационального Союза. Причем сразу же выдвигает уникальный для западной и нашей либеральной литературы аргумент: опровергает устоявшиеся термины о том, что СССР потерпел крах, лопнул или распался, под чем обычно подразумевается якобы существовавшая в основе великой страны некая внутренняя порча, как бы априори обрекавшая Советский Союз на неминуемое фиаско. А если сформулировать вопрос по-другому, пишет Коэн: как и почему Союз был упразднен, распущен или его попросту не стало? Ведь тогда появляется возможность допустить, что основной причиной завершения существования СССР была или случайность, или субъективные действия отдельных лиц.
Отстаивая именно этот вариант развития событий, он не склонен поддерживать расхожий тезис о том, что проведенный Горбачевым отказ от руководящей роли КПСС сломал ту несущую конструкцию, без которой многонациональное советское государство, при той структуре управления, которую оно имело, просто не смогло далее существовать (следует отметить, что с этим тезисом, тем не менее, согласны очень многие в нашей стране, в том числе и автор этих строк).
Коэн, однако, полагает, что другие факторы, поддерживавшие единство Союза - органы советской власти, министерства и ведомства, общесоюзные военные структуры, что еще важнее - сама общесоюзная экономика (сложившееся единое экономическое пространство), общая тенденция к ассимиляции проживавших в стране народов и народностей на базе совместного исторического опыта, русского языка как инструмента межнационального общения и общего культурного наследия в принципе могли обеспечить сохранение СССР. По его словам, при условии правильной реформенной политики и наличии других необходимых обстоятельств, этих многочисленных интеграционных элементов вкупе с привычкой жить вместе с Россией, сложившейся до и после 1917 года, хватило бы, чтобы и без диктататуры КПСС сохранить
единство большей части Союза.
В отличие от устоявшейся точки зрения как западных, так и многих наших либеральных и патриотически настроенных специалистов, Коэн полагает, что ни провал т.н. новоогаревского процесса, ни августовский путч, не погасили шансов на сохранение СССР, подтверждение чему он видит в достигнутой (как это утверждает ряд источников) 25 ноября 1991 года договоренности семи республик, включая Россию,о новом союзном договоре. Хотя, замечает исследователь, он предполагался больше как федеративный, чем конфедеративный, в нем все же предусматривались союзное государство, президентство, парламент, общая экономика и армия.
И вообще, считает Коэн, СССР можно и должно было сохранить с учетом того факта, что в советской конституционной системе были заложены все институты представительной демократии, реализовать которые мешали лишь противовесы в форме политической монополии КПСС, безальтернативного голосования, цензуры и полицейских репрессий. Отмена этих противовесов и передача всей власти Советам через свободные выборы позволила бы, по Коэну, избежать катастрофы развала. Разумеется, у наших читателей, наверняка, возникнут самые разные реакции на это суждение американского ученого.
Но и те из них, кто не согласится с вышеприведенным аргументом Коэна, почти наверняка солидализируются с ним в его критике такого очередного фактора обреченности СССР в глазах либералов, как его имперская сущность с их риторикой на тему о том, что все многонациональные империи обречены. По мнению исследователя, у нас все было вопреки данному стереотипу: не только не существовало эксплуатации союзных республик со стороны российского центра (как положено в империях), но эти республики при Советской власти подверглись модернизации во многом за счет экономики России. А разрушил Советский Союз главным образом его собственный имперский центр - Москва, перешедший под контроль Ельцина.
Не согласен Коэн и с тезисом о том, что Советский Союз был разрушен
мощным революционным движением снизу. На самом деле, по его убеждению, никакой народной антисоветской революции в самой России не было. А была заведомо организованная путаница в умах по поводу понятий суверенитет и независимость. Например, участники съездов народных депутатов легко голосовали за признание суверенитета прибалтийских республик не подозревая, что затем, на основании их голосования, эти республики провозгласят свою независимость и отделятся от СССР. То же касается неожиданного результата декабрьского референдума 1991 года на Украине, когда 90 процентов его участников проголосовали за независимость, хотя в марте того же года от 70 до 80 процентов тех же граждан Украины проголосовали за сохранение Союза. Если бы на декабрьском референдуме было ясно сказано, что независимость означает выход из Союза, то результат голосования мог бы быть принципиально иным, заключает Коэн.
Он не разделяет мнения и о том, что причина конца Советского Союза - принципиально неработавшая экономика, что сделало всю систему нежизнеспособной и привело ее к полному и окончательному краху. Исследователь считает: реально имевший место в СССР в конце 80-х - начале 90-х годов серьезный экономический кризис, несмотря на всю его серьезность, не был действительным крахом. Граждане продолжали работать и получать зарплату, и экономика в целом продолжала функционировать.
На самом деле, пишет Коэн, правы те западные и российские специалисты, которые уверены: СССР убила... политика, а не экономика. Далее в его работе следует одно из важнейших признаний, делающих ее уникальной для западной и нашей либеральной аналитики: начало череде политических факторов, дестабилизировавших экономику, было положено принятием Горбачевым реформ, направленных на демократизацию и децентрализацию власти. Это,среди прочего, привело к параду суверенитетов и стихийной приватизации. Огромную дестабилизирующую роль,по мнению Коэна, сыграли также заявления правительств Горбачева и Ельцина о грядущем повышении цен, спровоцировавшие покупательский и запасательский ажиотаж, а также ряд аспектов горбачевской внешней политики.
Пытаясь ответить в этой связи на вопрос, почему СССР все же исчез с политической карты мира, С. Коэн в числе факторов нарастающего политического и социально-экономического кризиса приводит деятельность бывших коммунистов, перелицевавшихся в радикальных демократов, вставших в оппозицию и КПСС и Горбачеву, а с другой стороны - утрату тем же Горбачевым поддержки со стороны партийно-государственной элиты во главе с такими ее представителями, как Николай Рыжков, Егор Лигачев, Сергей Ахромеев и другими, считавшими, что его политика вела государство к гибели.
Что касается радикалов и в целом политического радикализма, поразившего страну в 90-91 годах, то здесь, по еще одному ценному признанию американского историка, свою разрушительную роль в соответствии с давней российской традицией сыграла интеллигенция, явившись главной силой, расшатывавшей советский строй. Он подчеркивает: речь не обо всей интеллигенции, а о ее части, способной к крайней радикализации и экзальтации, переменам своего мировоззрения и поведения с точностью до наоборот. Умеренная часть интеллигенции, по его словам, настойчиво предупреждала сверхрадикалов об опасности большевизма наизнанку, который вновь разрушит все до основания, но это оказалось неуслышанным. Он приводит свидетельства некоего наблюдателя, пришедшего в то время в ужас от революционной толпы, состоящей из докторов наук и академиков
Тем не менее, подчеркивает он, в конечном счете интеллигенция оказалась второстепенным, а отнюдь не главным (и добавим - не решающим) действующим лицом развернувшихся событий. По настоящему фатальную роль, как убежден Коэн, сыграли здесь Горбачев и Ельцин. Стоит убрать этих двух протагонистов, особенно Горбачева, пишет он, и становится почти невозможным представить, чтобы события 1985-91 годов, приведшие к печальному итогу, развивались именно таким образом. По Коэну, только на первый взгляд может показаться, что больше виноват Ельцин - в конечном счете именно он провел тайную встречу в Беловежской пуще и подписал соглашения об упразднении СССР. Однако, делает важнейший вывод исследователь, вклад в этот роковой исход отсутствующего Горбачева был более значительным.
Именно горбачевская политика демократизации радикализировала интеллигенцию, способствовала развитию национализма, а также, ослабив центральный контроль над экономикой, приблизила ее кризис. Таким образом, делается вывод в работе, какую бы роль в кончине СССР не сыграли те или иные явления и события, важнейшим ускоряющим фактором явилось руководство Горбачева. Коэн приводит в этой связи еще более ясно выраженное мнение другого американского автора: Без Горбачева до сих пор был бы Советский Союз. Потому что, помимо прочего, не было бы Горбачева, не было бы Ельцина (добавим от себя - как и автора этой фразы, тоже по своему роковой для судьбы СССР фигуры - А.Н. Яковлева).
Коэн приводит наиболее характерные черты Горбачева и Ельцина, сыгравшие решающую роль в судьбе нашего государства. У первого это была всепоглощающая воля к реформам, объясняющая те фатальные шаги, которые Горбачев сделал - или не сделал. Затем - пренебрежение, буквальное разбазаривание полученной им вместе с постом Генерального секретаря ЦК КПСС огромной власти над государством и народом. Результат - его растущее политическое бессилие.
Второй уникальной чертой Горбачева, по Коэну, была его глубокая неприязнь к использованию силы, его принципиальное ненасилие. В этой связи Коэн приводит мнение российского автора, что во имя своей реформаторской миссии, Горби был готов отдать все - и корону, и державу, и союзников.
И - отметим от себя - все и отдал. Мировая история не знает иных примеров подобного политического безумия и безответственности, приведшего к столь катастрофическим последствиям. Но Стивен Коэн лишь тактично приводит в этой связи имя президента Авраама Линкольна, перед угрозой распада США пошедшего на Гражданскую войну, но сохранившего Союз штатов и прежде всего за это почитаемого сегодня в качестве великого государственного деятеля.
Ельцина профессор Коэн, напротив, словами одного бывшего российского поклонника Б.Н. характеризует как алкоголика власти, которого, вдобавок, одолевала патологическая, всеуничтожающая, сжигающая его самого ненависть к Горбачеву, ставшая определяющей для его политической позиции. По убеждению Коэна, крайним проявлением этих качеств Ельцина стал Беловежский coup detat, низвергнувший то, что несмотря на все кризисы и потери, все еще оставалось ядерной сверхдержавой с населением около 250 миллионов человек. По мнению американского исследователя, сложно поверить, что столь эпохальное событие явилось делом двух личностей, но это вполне соответствовало российской традиции лидерской политики.
Но, дав такое объяснение, сам Коэн не скрывает, насколько оно парадоксально и, с учетом мирового опыта, маловероятно. До сих пор остается непонятным, - пишет он, - как Ельцин, не имея за собой ни армии, ни даже политической партии, сумел, фактически единолично, покончить с огромным, пускай и ослабленным государством, имеющим 74-летнюю историю, и никто: ни рядовые граждане, ни парламент, никакие другие силы, хотя бы в РСФСР, - даже не попытались воспротивиться этому?
И дает три возможных объяснения этому феномену: 1) пассивность русского народа в моменты судьбоносных схваток политических лидеров, чем бы она не объяснялась - покорностью, страхом равнодушием или надеждой; 2) к 1991 году народ был уже так антигорбачевски настроен, что увидел в Беловежских соглашениях конец не СССР, а этого опостылевшего политика ; 3) на Беловежской встрече его участниками было заявлено, что вместо Советского Союза образуется СНГ, то есть принятые решения были преподнесены - и это было многими проглочено - не как ликвидация, а как ранее обещанная мягкая трансформация ранее существовавшего государства. То есть народ был попросту обманут.
Но каким образом всенародно избранный Верховный Совет РСФСР, - задается вопросом Коэн, - позже проголосовавший за сохранение Союза, почти единодушно (188 голосов за, 6 - против, 7 воздержавшихся) мог тогда ратифицировать Беловежские соглашения? Ведь тот же Верховный совет в 1993 году не побоялся вооруженного противоборства с Ельциным. Как за это могли проголосовать депутаты-коммунисты (часть из них просто не явилась на судьбоносное заседание)? Исследователь, видимо сам не уверенный в своих выводах, пытается объяснить это поведение все тем же желанием любой ценой избавиться от Горбачева, или же боязнью репрессий со стороны ельцинского режима. Опять же, тезис, который, уверен, будет оспорен многими нашими читателями.
Значительно большее их число согласится с коэновской последней версией кончины Советского Союза. Она сводится к тому, что на рубеже 80-х - 90-х гг. небольшой, но занимающий стратегически выгодную позицию сегмент номенклатуры был занят тем, что вовсю приватизировал огромные богатства СССР, плохо лежавшие в результате экономических реформ Горбачева. Именно эти люди, по Коэну, превращавшие власть в собственность, и угробили Союз.
Многие из них, в прежние времена прикрывавшие свою страсть к власти и сладкой жизни коммунистическими лозунгами, в новых условиях идеологически и политически перелицевались, во мгновение ока став националистами и антисоветчиками: от Кравчука на Украине до царьков центральноазиатских республик и Азербайджана, один из которых теперь утверждал, что, на самом деле, всегда был тайным мусульманином и антикоммунистом.
Можно сказать, подчеркивает Коэн, что никакая сила не развалила бы Советский Союз, если бы этого не захотела элита. И в то же время, с точки зрения причинности, номенклатура была индефферентна - не она инициировала развал. Во время путча будущие националисты звонили в Москву, в ГКЧП, сигнализируя о своей лояльности! На путь раскола великого государства они ступили лишь после того, как в Москве обернувшийся антикоммунистом бывший кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС Ельцин проложил им дорогу.
Коэн приводит фразу о том, что старая номенклатурная элита, присвоив себе огромные богатства, десятилетиями определявшиеся как собственность всего народа, шла на запах собственности, как хищник идет за добычей и жаждала ее гораздо больше, чем любой демократии или свободно-рыночной конкуренции. Другой частью того же разрушительного мезальянса, по Коэну, была т.н. демократическая интеллигенция. Враги в рамках советской системы, они стали союзниками в 1991 году, потому что вновь обретенные рыночные идеалы этой интеллигенции выгладили оправданием номенклатурной приватизации.
Однако подлинными демократами Коэн их не считает. Именно они призывали Ельцина и его окружение к большому скачку, требующему по их мнению жестких и непопулярных экономических решений, что неизбежно - по их же убеждению - должно было вызвать массовое недовольство и, следовательно, необходимость применения новым режимом антидемократических мер.
Покончив с советским государством способом, далеким от лигитимности и популярности, пишет Коэн, ельцинсты стали бояться подлинной демократии. Ибо она в лице независимо избранного парламента и возможности на законной основе лишиться власти и собственности, рождала у новых правителей и еще один страх - пойти под суд и в тюрьму. В результате российские демократы, став либеральными почитателями Пиночета, стали говорить про избранного ими своим кумиром Ельцина: Пусть будет диктатором. Круг замкнулся.
На этом профессор Стивен Коэн заканчивает свой анализ причин и факторов события, которое, по его словам, воспринимается большинством граждан бывшего СССР как величайшее предательство ХХ века. Понятно, что у каждого нашего читателя оно вызывает свою особую реакцию, связанную и с собственным мировоззрением, и с собственной судьбой. В конце-концов, это наша Родина-Мать.
Разночтения с заокеанским исследователем здесь почти неизбежны. К примеру, автор этих строк обязательно рассмотрел бы русофобию как важнейший мотив и движитель многих людей и организаций, выгрызавших и сокрушавших СССР изнутри и снаружи. События последних лет и месяцев это полностью подтверждают, о чем тот же С. Коэн пишет в своих последних статьях. И все же, его внимательный, доброжелательный и в то же время добросовестный, глубоко научный (основанный на огромном массиве российских и зарубежных источников) взгляд на нашу великую национальную трагедию уникален и ценен.
Стивен Коэн. "Вопрос вопросов": почему не стало Советского Союза? М.: АИРО-XXI; СПб.: Дмитрий Буланин, 2007. - 200 с.
2007 г.
www.ni-journal.ru
