Те, кто находился вечером 11 декабря прошлого года в Театре на Таганке, где впервые была представлена театральная версия романа Солженицына В круге первом Юрия Любимова, могли не только по достоинству оценить отличие премьеры от просто спектакля, а также юбилея известного человека от его обычного дня рождения, но и почувствовать разницу между юбилеями Солженицына и кого бы то ни стало еще.
80-летие Солженицына начали отмечать гораздо раньше пятницы той недели, на которую пришелся, собственно, день рождения писателя. Газеты пестрели его портретами. Телевидение, будто внезапно проснувшись, посвятило ему два фильма - сокуровский на ОРТ и парфеновский на НТВ (четыре серии). Но безусловного апофеоза чествование достигло на Таганке. Репортеров и телевизионщиков было столько, что простым зрителям в фойе места уже не нашлось, они вынужденно жались по стенам. Впрочем, простых зрителей в тот день почти не наблюдалось - разве что за стенами театра и в поисках лишнего билета. Небольшое здание Таганки ломилось от всевозможных звезд и политических авторитетов, имена которых, как говорится в хорошем фильме, слишком известны, чтобы их называть. Но и звезд едва не посшибали с ног наши отечественные папарацци, когда в театре появился сам юбиляр.
Временами возникало странное чувство, что Солженицын именно в тот день и вернулся в Россию после двадцатилетнего изгнания. Не было ни его путешествия по стране, ни Ярославского вокзала, ни откровенного хамства депутатов, встретивших его в Думе зевочками и ухмылочками, ни конфликта с Ельциным, ни отлучения от ТВ. Не было ни первой, ни второй книги о том, как можно было бы обустроить Россию и как ее тем не менее не обустроили, но развалили.
Такие искренние восторг и изумление были нарисованы на лицах многих его здесь встречавших.
Законы театра сработали мгновенно, спектакль начался, еще не начавшись. Солженицын вдруг оказался в центре всеобщей любви. Его любит Евгений Примаков, приславший поздравление, из которого следует, что он читал Солженицына всего-всего, даже небольшие и в общем-то случайные заметки о Чехове в Новом мире. Его обожает Леонид Парфенов, снявший о Солженицыне весьма стильный, но, на мой вкус, бессердечный фильм (не менее стильно он снимал и про Брежнева). Русская Патриархия в лице митрополита Антония вручила Солженицыну свой орден. Орденом (Андрея Первозванного) наградил его и Президент.
С последним вышла осечка. Солженицын от президентского ордена отказался, объяснив это тем, что не может принять награду от верховной власти, доведшей Россию до ее нынешнего гибельного состояния, когда бастуют и голодают шахтеры и учителя. Скандал вышел по вине или, вернее сказать, по бесчувственной глухоте власти: о своем нежелании принять какую-либо награду от нее Солженицын предупреждал заранее.
Это - еще не ад, говорит герой Круга первого. Это - почти рай. Это такое место, куда Данте поместил великих языческих мудрецов (Платона, Сократа), сочинив для них специальное место в Аду. Чтоб, не раздражая церковников, одновременно выразить уважение к мудрецам.
Солженицын всегда был в круге особого внимания, особой любви и особой ненависти друзей и врагов, поклонников и любопытствующих. С того момента, как особисты высветили его в Восточной Пруссии, превратив вчерашнего капитана артиллерии в зека, это стало (после главного - взятого на себя долга перед жертвами ГУЛАГа), центральной темой его судьбы. Юбилей Солженицына не похож на другие юбилеи. Всякий, кто соприкасался с этим событием, поневоле начинал играть какую-то роль. Это происходило не потому, что событие было заранее срежиссировано,- общественные события такого масштаба нельзя идеально срежиссировать. Нет, это было потому, что сам театр происходит от жизни, в которой бездна всего театрального. Иван Денисович в лагере исполнял свою роль, чтоб выжить, но и Цезарь свою - чтоб остаться Цезарем. Абакумов разыгрывал перед Сталиным свою роль. Но и отец народов не мог ни на минуту забыть о своей.
Сам по себе театр жизни не плох и не хорош. Он естествен, как и сама жизнь. Но важно различать жизнь и театр. Плох не тот, кто играет, но кто играет не свою роль. Кто режиссирует не свою судьбу, но чужие судьбы. Кто согласился играть в дурно поставленном спектакле, зная о том, что это спектакль и что он дурно поставлен.
Почему-то эти отвлеченные мысли приходили во время просмотра любимовской премьеры. О том, насколько способен каждый человек срежиссировать свою жизнь и сыграть свою роль даже и в чужой пьесе,- не важно: роль ли это маленького человека, Сталина или Наполеона. Юрий Любимов все же первоклассный режиссер! - говорю это тем более искренно, что никогда не был поклонником Театра на Таганке. Он сумел сделать из романа не просто пьесу, но - свой театр, расположив актеров и зрителей так, что исторический - по времени - роман стал современным театральным действом...
Юбилей Солженицына вписался в него с неожиданной органичностью. Вот Нержин разрывает круг, выходит за его пределы вопреки воле главрежа Сталина
(играет сам Любимов и, надо сказать, отменно играет!). Но уже через несколько минут он вновь на сцене - в силе и славе - в облике... Солженицына. Он произносит слова о Руси ушедшей, которой он в своем творчестве дал заговорить, не позволив ей остаться лагерной пылью. Благодарит актеров, садится в кресло. На сцену выходят политики, деятели культуры. Поздравления, поздравления... Слова, слова... Актеры в зековских одеждах наблюдают за ними, о чем-то переговариваются.
Солженицын не играет. Или все же чуть-чуть играет, ровно настолько, чтобы выглядеть самим собой даже и в театре. Мизансцена такова, что он и актеры следят за поздравляющими со стороны. Вот Лужков. Он очень неплохо играет Лужкова. Министр культуры - министра культуры.
Любимов высветил прозу Солженицына с неожиданной стороны. Она театральна. Думаешь как блистательно можно было бы поставить его Теленка, какая бездна возможностей для актеров! Какой подлинно драматический конфликт: Солженицын и Твардовский. Как замечательно можно разыграть Хрущева. Но на этот спектакль - вряд ли отважутся.
...Возле театрального подъезда милиционер лихо крутил палочкой, прогоняя случайные авто, чтобы позволить выбраться на проезжую часть Ауди какого-то депутата. Милиционер был при исполнении... Депутат - тоже...
Вертелось сумасшедшее Садовое кольцо. Вертелась, несмотря на столь поздний час, сумасшедшая московская жизнь. Но: Это - еще не ад. Это - почти рай.
Чтобы выйти из круга, кому-то надо стать Солженицыным, пройдя все круги ада и почти рая. Кому-то - просто посадить дерево или родить ребенка. В любом случае - надо остаться самим собой. Вот это самое трудное.
