Жорж Нива. Солженицын.
(Надо ли говорить, что любое значительное явление словесности, каждый не гаснущий творческий микрокосм существует в симфонии со своими исследованиями и толкованиями. Иногда тут, правда, неизбежны и переборы: так, перегруженный аллюзиями Улисс Джойса сразу по выходе стал гигантской поживой для интеллектуальной саранчи на много десятилетий вперед.
Но и творчество, органически сориентированное непосредственно на читателя, безусловно нуждается в путеводител е, проводнике, популяризаторе, открывающем его не только потомкам, но уже современникам. Это тем более важно читателям, говорящим на ином, чем постигаемый ими автор, языке, живущим в ином мире, иной реальности. Монография Солженицын французского слависта Жоржа Нива, замечательного знатока и просвещенного энтузиаста русской литературы, вышла в Париже еще в 1980 году и заслужила высокую оценку в Европе. Переизданная в дополненном варианте теперь в России по-русски, она интересна нам сразу по двум причинам: по-первых, к стыду нашему, это вообще первая книга о Солженицыне на родине нашего великого соотечественника; во-вторых, она позволяет нам ознакомиться с самим срезом сознания современного европейца-русиста, с его углом зрения на нашу, как теперь говорят, ментальность, на нашу культуру в целом. Ибо Солженицын и впрямь не просто писатель, но средоточие всей ее традиционной и новой проблематики.
Дело не в том только, что Нива скрупулезно изучил биографию и творчество Солженицына и вот - вводит нас в его творческую лабораторию. Судя по его книге, он один из немногих в зарубежье читателей, который, кажется, улавливает те почти физически ощутимые духовно-нравственные эманации, что идут со страниц творений Солженицына (как и со многих страниц других русских классиков или же от икон). Линия, которую Сергей Аверин-цев дерзновенно, но и логично протягивает от Андрея Рублева к Толстому и Достоев
скому, тянется и далее - к Солженицыну. Ибо Солженицын укоренен в самой религиозной инфраструктуре нашей культуры, укоренен органично, не эклектично. В этом отношении Солженицын, быть может, вообще последний великий русский: чудом, из первых рук принял он то, что мы воспринимаем уже опое редованно и неотчетливо.
Жорж Нива сближает мировоззрение Солженицына разом и со славянофилами и с Владимиром Соловьевым. Ничего нельзя понять ни в русских славянофилах, ни в Солженицыне, - утверждает Нива, - если не видеть религиозного источника их славянофильства. <...> Нация` для Солженицына - это личность. Как у любого человека, у нации есть лицо и совесть. Для Солженицына, как и для Соловьева, стать частицею своего народа означает стать деятелем Царства Божия, частицей иконы-нации; и первым к тому условием, как для нации, так и для личности, служит исповедание грехов. Есть нечто чрезвычайно важное в той настойчивости, с какою Солженицын напоминает о даре раскаяния, отличавшем русскую жизнь, о прощеном воскресенья, о волнах раскаяния, набегавших регулярно и оздоровлявших русскую жизнь.
Нива пишет о самом для нас, соотечественников Солженицына, актуальном и важном, поэтому с ним не только радостно соглашаться, но и интересно полемизировать. Так, недостаточно убедительной кажется параллель между Солженицыным и Константином Леонтьевым: различий тут гораздо больше, нежели сходства Да, оба они видят не апофеоз, но энтропию - в космополитической нивелировке народов, переживают как катастрофу полную секу ляризацию человеческого сознания Но на этом сходство кончается. По Леонтьеву - красота прежде всего в эстетике, по Солженицыну - в этике. Леонтьев выстраивал теократическую утопию, видя будущую Россию как Главу Великого Восточного Союза с новой культурной столицей на Босфоре (и это при том, что большинство населения жило тогда просто-напросто в
неудовлетворительных, неблагополучных условиях). Солженицын бедой русской истории считает неоправданное географическое разрастание - в ущерб внутреннему обустройству души, земли, общества. Ле-онтьеву - после православия - ближе всего воинственность Корана (он и к православию как бы не прочь привить магометанский дичок), Солженицыну - на это не раз указывает и сам Нива - ближе буддизм и Конфуций. Леонтьев и Оптинские клобук и строгость, кажется, обращает на пользу своему идейному эстетизму. Солженицын проживает век в разумном самостеснении. Ну и так далее .
Непредвзятый и свежий взгляд позволяет Нива видеть творчество Солженицына под непривычным и новым углом зрения, например, сближать его ранние драмы с Горем от ума Грибоедова. Многие считают Солженицына тяжеловесным патетиком, - Нива видит в нем выдающегося сатирика (страницы, посвященные солжени-цынскому Телёнку..., одни из самых проникновенных и проницательных в его монографии). Повсеместно мнение, что Солженицын кондовый традиционалист, реалист, тяготеющий к соцреализму с обратным знаком (Синявский). Нива же говорит о неистовости, вложенной Солженицыным в усилье поэтического обновления, которое своими языковыми формациями (очевидно, следовало бы сказать своими словоформами. - Ю. К.) приводит на память Хлебникова, и утверждает, что в конечном счете именно реформа литературного языка находится в самой сердцевине солженицынского творчества. И цитируя действительно гениальный солженицынский анализ слова острог, восклицает: Какое замечательное хлебниковское стихотворение!
Солженицыну, восхищающемуся прозой Пушкина, Лермонтова, Цветаевой, и самому знаком принцип мощной поэтической
Мистико-геополитические мечтания леон-тьевского толка окончательно приобрели гротескную окраску у архиепископа Антония (Хра-повицкого), писавшего перед самой революцией как о деле; считай, решенном: Не Европу только надо очистить от турок, а весь Православный Восток: Господень Гроб, Голгофу, Вифлеем, Дамаск, Бейрут <...>. Если это будет сделано, то не пройдет и десяти лет, как вся Палестина и Сирия обратятся во Владимирскую или Харьковскую губернию. Там будет уже место для чисто русской культуры, для русской речи, для русской торговли и промышленности. Леонтьевская эстетизация воинственности с жутковатым комизмом преломляется ныне в публицистике неосоветских государственников - Т. Глушко-вой, А. Проханова и других.
организации прозы, превращающий каждую главу в некую лирическую единицу, нередко расчленяемую на абзацы-стихи.
Самим Солженицыным подсказано и еще одно имя из его родословной - Замятин, считавший главной задачей русской литературы сближение языков литературного и разговорного. Сближение это, - напоминает Нива, - осуществленное во французской культуре такими писателями, как Селин, прошло в России много этапов, начиная с лингвистического мистицизма футуриста Хлебникова, через коллажи Пильняка и до Одного дня Ивана Денисовича". О каком же сближении говорит Нива, ведь на первый взгляд язык вышеупомянутых авторов да и Ивана Денисовича кажется как раз необычным и далеким от разговорного? Но это только на первый взгляд. Мы просто привыкли к усредненному, посредственному литературному языку, который ощущается нами как обычный и натуральный. На деле же лингвистический взрыв многих писателей-новаторов, глядящих, так сказать, языку в корень, ближе к жизни, чем унылый реалистический язык беллетристики, которую еще Мандельштам называл ползучей.
Язык Солженицына непринужденно меняется в зависимости от того, о чем повествуется. Словесная ткань его творений - симфония, пожалуй, не имеющая аналогов.
...У русской литературы Жорж Нива не в гостях, а дома, потому-то так свободны, пластичны, йепринужденны и точны его филологические сопоставления. Воротын-цев слышит между разрывами: как знатоку вместо как на току. Так же Безухое слышит сопрягать надо там, где сказано было: запрягать надо. Как и у Толстого, мужицкое слово раскрывает барину глубинный смысл жизни и истории.
Но как только разговор от поэтики, языка, фабулы, биографии Солженицына переходит собственно к его историософии, так Нива почему-то готов утверждать диаметрально противоположное Солженицыну.
Нива: Солженицын формулирует резко и однозначно: это чужаки, пришельцы устроили у нас революцию, и главной ее жертвой стал русский народ; Парвус словно заряжен грехом ненависти к русскому народу, и, конечно, не случайно, что он еврей на все сто процентов; Солженицын отрицает русскость революции <...>, не способен избежать давнего недостатка русской мысли - поклонения народу, который тем более свят, чем более замаран, осквернен.
Солженицын: Виноваты все, включая простой народ, который легко поддался на
эту дешевую заразу, на дешевый обман, и кинулся грабить, убивать, кинулся в эту кровавую пляску. Но все-таки более всех виноваты, конечно, правящие, потому что на них лежит историческая ответственность, они вели страну, и если они даже лично виноваты не больше других, то как правящие виновагы больше других.
Тайный двигатель солженицынского творчества, - писал отец Александр Шме-ман, - я назову зрячая любовь. <...> Не просто любовь, которая может быть, и так часто бывает, и слепой, и страстной, и непросветленной, которая как раз и создает идолов и которая во всех этих случаях уже не христианская любовь <...>. Но и не просто зрение, которое отлично может совмещаться и с неправдой, и с ненавистью, и с подозрительностью, про которое можно сказать: Глазами своими будете смотреть и не увидите. Нет, именно зрячая любовь - таинственное сочетание любви и зрения, где любовь, очищенная зрением от всякой иллюзии, пристрастия, слепоты, становится подлинной любовью, а зрение, углубленное любовью, становится полным, способным вместить всю правду, а не разорванные ее обрывки, идолопоклонниками всех лагерей выдаваемые за целое. Именно такая зрячая любовь и лежит в основе солженицынского творчества, являет нам его как некое чудо совести, правды и свободы. Солженицыну суждено, по-видимому, занять трагическое по своему одиночеству место экзорциста русского сознания, освободителя от всех идолов, пленявших и пленивших его.
Немецкий генштаб, заокеанские финансы и нерусские военные формирования сыграли в революции значительную и страшную роль, в социалистическом и большевистском руководствах преобладали евреи - оспаривать, а не осмыслять это, даже и малодушно. Но Солженицын не был бы великим писателем, если б остановился только на этих данностях исторической эмпирики. Важней - не кто в этом соучаствовал, но - как это могло случиться. И он ищет революцию глубже - в самых основаниях российской истории последних столетий: в Петре, в расколе, в давно устаревшей общине
Целый клубок недоразумений и в утверждении Нива, что представление Солженицына о русскости как о сочетании твердости с кротостью побуждает его к отказу от русского православия, слишком часто смирявшегося перед властью. Этому русскому византийству он, очевидном образом, предпочитает старую веру, старообрядцев Заволжья <...>. Прочитав такое, можно и впрямь подумать, что Солженицын сделал свой конфессиональный выбор
в пользу старообрядчества Но если уж так определять наше христианство, то именно старообрядчество и есть русское православие - с его приоритетом национального над вселенским Призыв Солженицына к покаянию перед старообрядчеством за гонения отнюдь не означает, разумеется, однозначного его предпочтения, русская церковь для Солженицына в высшем смысле едина, а не разъединена историческою драмой раскола.
Жорж Нива не только опытный филолог, но и добросовестный, скрупулезный фак-толог, умеющий к месту припомнить и такой факт, который, казалось бы, давно забыт за ненадобностью, но приведенный исследователе^ - добавляет нюанс к событию. Тем более хочется указать на замеченную неточность: цитируемое в монографии письмо Солженицына (1988) адресовано соредакторам самиздатского религиозно- философского журнала Выбор Виктору Аксючицу и Глебу Анищенко, а не отцу Глебу Якунину, как то указано у Нива.
А вот и откровенный исторический ляп:
Елизавета Вторая рвала преступникам ноздри. В русской истории две императрицы Екатерины, Елизавета же - одна:
Петровна.
...Читатель, - обещает в предисловии к книге Игорь Виноградов, - наверняка получит немалое - чисто эстетическое - удовольствие и от того замечательного русского языка, которым написан текст, - перевод (при участии автора) выполнен давним другом и сотрудником Жоржа Нива по Женевскому университету Симоном Маркишем, которого, как и многих других замечательных людей, мы в свое время умудрились, увы, выжить на Запад, но талант которого не был, к счастью, потерян для русской культуры.
Но когда в первых же абзацах книги натыкаешься на утверждения, что .главный крик" Солженицына вернул его современникам, потерявшим память и речь, какой-то вкус к человеческой борьбе, что Солженицын раскрыл нам глаза, наглухо зашитые идеологией, нечувствительные к террору, - охватывает тревога и за Нива и за его книгу.
Обесчеловеченный подвал нашей планеты; распрямлены вновь обретшие изначальную едкость произведения; случай Солженицына не сводится к старому уравнению русской идеи, скорее это своего рода отклонение от него; неосознанная радость остаться под замком; отдельный крик способен вызвать общую лавину;
Солженицын был одержим глубинным убеждением некоей предопределенности;
существо такого масштаба...
Хрестоматийная идиома - трагический последний уход Толстого - назван бегством, да и то надо признаться, что само бегство это скорее смехотворно.
Твардовский бежит к приемнику, несмотря на свою телесность; Иван Денисович, который еще спал в солжени-цынских тайниках, был братом Василия Теркина: оба огрубелые и простые, но чистые!; наконец, сам писатель бросил на весы собственную смерть, у него обнаруживается известная слабость к тюремному заточению; Солженицын - весь и всегда- дрожит в упоении борьбы, наугад ищет жанров, укрывшись в дальнем уголке русского пейзажа, на берегу ручья, в котором так чудесно поют вешние воды.
Претензии не к автору книги, даже не к ее переводчику, извиняемому слишком многими обстоятельствами, в которые тут не место вдаваться, но - к издательству Художественная литература: разве штат редакторов уже расформирован? Во всяком случае, имя одного из них - В. Скороденко - значится на последней странице. Но как же можно было выпускать в свет книгу, многие пассажи которой суть не перевод, а - подстрочник? Подстрочник, с которым особенно резко контрастируют обильные прекрасные цитаты из Солженицына - текст мастера.
Ибо, как точно замечает Нива, Солженицын восстанавливает изначальную энергию слов. Его книги дают нам увидеть Провидение в действии
Юрий КУБЛАНОВСКИЙ.
http://solzhenicyn.ru
viperson.ru
Док. 533038
Перв. публик.: 15.12.04
Последн. ред.: 05.03.11
Число обращений: 178
О нем...
|
