Юрий Штерн. Сквозь июни. - М.: Издательское содружество А. Богатых и Э. Ракитской, 2007.
Посмертное издание произведений Юрия Штерна (1937-2006) включает в себя стихотворения и прозу, книга иллюстрирована фотографиями автора. В небольшом введении Юрий Штерн так характеризует свое творчество:
Всю жизнь меня раздирают три страсти: медицина, фотография, литература. Я попеременно отдавался то одной, то другой, то третьей, пока не увидел главного: все три есть суть составляющего единого целого - страсти к познанию и исследованиям.
Так что моя профессия - исследователь.
Хороший или плохой - не мне судить. Но почему-то неизбежно, глядя в окуляр фотоаппарата, я с неотвязным постоянством слышал стихи и музыку; ловил себя на том, что, разговаривая с больными, почти бессознательно мыслю музыкальными и поэтическими образами, воображаю кадры увиденного и отснятого, а в литературе все пережитое в смежных моих увлечениях, помимо воли сплавляю, по выражению А. Блока, в единый музыкальный напор.
Штерн не был профессиональным литератором и не претендовал на этот статус. Его стихи - философские рефлексии, проза - биографические и лирические зарисовки, размышления об увиденном или прочитанном. Это уровень беседы интеллигентных людей, которая может быть интересна многим за пределами этого круга личного общения. В этом есть что-то от универсального старорежимного образования, когда считалось чем-то само собой разумеющимся, что хорошо образованный человек может писать стихи или заниматься живописью. Сейчас эта область интересов, наверное, покрывается понятием хобби, как не диковато это прозвучит.
Жизнь советского интеллигента неизбежно пересекалась - у всех в разной степени - с областью инакомыслия. Для современных и будущих исследователей многие страницы заметок Штерна будут представлять несомненный интерес.
Это, например, новелла Бастрыкина - о матери Ольги Ивинской (она ежедневно в течение вот уже десяти лет ровно в пять утра выпивает по сто граммов водки, чем поминает своего мужа) и воспроизведение ее рассказа о западных гонорарах Пастернака, обыске и аресте Ивинской.
Или мемуар Проявитель и фотопленка о пресс-конференции на квартире Александра Глезера в сентябре 1974 накануне бульдозерной выставки и о самой выставке. Про нее уже много написано, но это не умаляет ценности еще одного исторического свидетельства.
Блажен, кто посетил? Конечно, потому что может об этом рассказать. Роль свидетеля - одна из главных, так как герои обычно не выживают, или снова чем-то заняты, или, по определению, не могут быть беспристрастными.
Да и вся жизнь того удивительного сословия, которое мы называли интеллигенцией - что она есть, как не свидетельствование, постоянное бережение и воспроизведение культурных смыслов, воплощенных в ежедневном бытовании?
СОЛЖЕНИЦЫН В КОНТЕКСТЕ
Людмила Герасимова. Этюды о Солженицыне. - Саратов: Новый ветер, 2007.
Книга статей известного ученого издана в рамках программы Межрегиональные исследования в общественных науках.
Семь статей, составляющие книгу, посвящены разным аспектам творчества писателя. Л. Герасимова пишет о контекстах XX века, которые, при рассмотрении через их фокус творчества Солженицына, позволяют найти наиболее важные его, творчества, особенности. Тематика статей книги разнообразна - самая общая или глобальная (статьи, сопоставляющие планетарное сознание в понимании Вернадского и Солженицына; рассуждения о смысловом пространстве истории у Солженицына и Лотмана; сравнение метафизических констант Солженицына и Бродского), жанровые особенности (эпопеи Солженицына и Гроссмана; малая проза Солженицына), личность и историческом повествовании (образ Столыпина) и наблюдение за читательскими способностями нобелевского лауреата (анализ этюда Солженицына о комедии Горе от ума).
Солженицын - тот автор, который благодарно открывается внимательному читателю. Этого писателя числят в своих или чужих самые разные идеологические лагеря, выступления Солженицына на общественно-значимые темы провоцируют примерку к нему разнообразных, подчас, взаимоисключающих по сути, ярлыков. Но Солженицын полнее откроется хорошему литературоведу, чем публицисту, именно такой подход (если и пристрастный, то лишь в смысле сугубой заинтересованности) к его произведениям позволяет осознать особость этого автора, его идеологии и стилистики, слишком широкую для помещения его в какие-либо определительные рамки. Л. Герасимова обозначила жанр книги как этюды. На самом деле перед нами вдумчивое и проницательное исследование, не скованное, разве что, ограничениями научной формы.
Любопытно наблюдать, как трансформируется и уточняется тезис Вернадского о планетарном единстве, какие новые - и опасные! - обертоны он приобретает, будучи вписан в солженицынскую систему координат. Каков будет фундамент этого объединения, станет ли он духовным, не приведет ли оно к новому, более изощренному закабалению человека, - эти вопросы подняты уже Солженицыным.
Сопоставление исторических моделей Лотмана и эпической хроники Солженицына обнаруживает неожиданные сближения, коренящиеся в естественно-научном пространстве. Л. Герасимова демонстрирует, как идеи И. Пригожина, к которым апеллирует Ю.Лотман, коррелируют с приемами художественного повествования Красного колеса. Я, во всяком случае, при чтении неоднократно ловил себя на мысли, что забываю, чем кончится это произведение - настолько явным представляется читателю исторический механизм, который медленно, неуклонно - но и не неотвратимо, не предрешенно! - приводил к точке невозврата. Осмелюсь добавить - читательское соучастие в данном случае представляется почти буквальным, актуальным именно в юридическом аспекте этого слова: как чувство вины (или, хотя бы, сожаления) за упущенные возможности.
Сопоставление и противопоставление с Гроссманом доказательно демонстрирует новаторство Солженицына в жанре исторического повествования, а соседство с Бродским в ряду отечественных нобелевских лауреатов неизбежно влечет разговор о различии метафизических оснований их творчества, удачно начатый в свое время Львом Лосевым. Этот разговор наиболее интересен при формальном сходстве религиозного фундамента мировоззрений и различии мировоззренческих выводов: принятия абсурда бытия и проживания, пропускания через себя, приручения и одомашнивания его у Бродского - и противостояния ему у Солженицына.
