Литератором в традиционном смысле Солженицын перестал быть в середине 1960-х годов, с завершением "В круге первом" и "Ракового корпуса"
Общеизвестно - смерть писателя, ставя точку в его жизненном тексте, этот самый текст меняет, переформатирует. Гибель Пушкина, уход Толстого, смерть Блока не менее значимы для формирования их биографического мифа, чем созданные ими произведения. Кончина Солженицына в этом смысле не меняет ничего - статус классика русской литературы был получен им еще тридцать, если не сорок, лет назад, последним знаковым событием его жизни стало возвращение в Россию в 1994-м, и к своим девяноста годам Солженицын окончательно стал живым памятником. Памятником самому себе и последним памятником великой русской литературе, какою весь мир привык знать ее со второй половины XIX века и какою она, по-видимому, уже никогда не будет - властной, без тени улыбки говорящей "истину царям", толкующей о "последних" бытийных вопросах, о жизни, смерти, свободе.
Бессмысленно рассуждать сегодня, был ли Солженицын великим писателем. Ни положительный, ни отрицательный ответ на этот вопрос ничего не добавит к тому несомненному факту, что тексты Солженицына и его авторская стратегия, как никакие другие во второй половине ХХ века, смогли изменить не только "строение и состав" русской словесности, но самые способ и формы бытования и ее самой, и миллионов ее читателей. Сейчас, быть может, не совсем внятно то, что казалось чудом в явлении Солженицына людям 1960-х годов и что одни (например, Корней Чуковский) восприняли как знак возрождения русской литературы после десятилетий безжалостного и вроде бы нескончаемого гнета, а другие (например, Константин Федин) как невесть откуда взявшееся беззаконие, ставящее крест на их советских псевдописательских карьерах. Это была возможность для литератора говорить с государством на равных, с позиции нравственной силы, с простым человеческим бесстрашием, какое не могли и помыслить люди дореволюционной культуры, травмированные советским террором, ни Пастернак в 1958 году, после Нобелевской премии, ни Ахматова в 1963-м, после заграничной публикации "Реквиема".
Солженицын не только смог решиться на такой разговор с советским левиафаном (или на "бодание теленка с дубом", как остроумно названа одна из его лучших книг), но сделал этот резкий диалог подлинным содержанием и смыслом своего писательского служения - литератором в традиционном смысле Солженицын перестал быть в середине 1960-х годов, с завершением "В круге первом" и "Ракового корпуса". И "Архипелаг ГУЛаг", и "Август Четырнадцатого" (как и все "Красное Колесо") уже были - каждый по-своему - силовыми акциями, текстами-ударами по СССР. Для людей, переживших пятьдесят лет советской власти, это было ошеломляюще. Для сверстников Солженицына и молодежи его собственная "жизнь не по лжи" была вдохновляющим примером. Для властей предержащих это были неожиданные и чувствительные поражения; ответные действия потребовали мобилизации нешуточных сил. Для западных левых "Архипелаг" стал началом окончательного разочарования в мировом коммунистическом опыте.
Естественно, что, как и те немногие авторы, кто приняли титул и крест "великого русского писателя", Солженицын не вмещался в прокрустово ложе идеологий, не удовлетворяя ни запросам либералов, ни чаяниям почвенников. Он играл в свою персональную игру на мировом - культурном и политическом - поле, жестко и властно режиссируя разыгрываемую им же партию, касалось ли это порядка публикаций в "Новом мире" Твардовского или в перестроечных журналах, визитов в американский Белый дом или в Кремль, Нобелевской премии или ордена Андрея Первозванного, общения с журналистами или выпуска телесериала "В круге первом". Он не смог лишь руководить своей высылкой, но взял реванш двадцать лет спустя - при возвращении в склонившееся перед ним государство, поставив эффектный спектакль для мировых СМИ.
Положительная политико-литературная программа Солженицына оказалась утопией: это справедливо и в отношении монументального "Красного Колеса", где его литературный дар не выдержал "величия замысла" (не уважать которое, однако, невозможно, как невозможно не восхищаться и фрагментами "повествованья", прозорливо изданными отдельно, - "столыпинскими главами" и, прежде всего, "Лениным в Цюрихе"), и в отношении обустройства его России - столь мало соотносимой с Россией реальной.
Победитель коммунизма, он смог обустроить лишь свою литературную жизнь, создав два сегодняшних варианта Ясной Поляны - в Вермонте и в Троице-Лыкове - слишком, увы, уязвимые для насмешки и иронии. Однако данный ему историей статус и выбранная им миссия не предполагали иного антуража. Сегодня его опустевшая "Ясная Поляна" стала национальным литературным музеем окончательно.
Глеб Морев / OpenSpace.ru, 05.08.2008
viperson.ru
Док. 533027
Перв. публик.: 15.08.08
Последн. ред.: 05.03.11
Число обращений: 10
О нем...
|
