Классический принцип социального консерватизма – авторитет государства – в эпоху глобализации определяется двумя обстоятельствами: суверенитетом и ролью государства в экономической и общественной жизни страны. Оба эти обстоятельства заслуживают самого серьезного внимания, ибо как под влиянием объективных мировых тенденций, так и под влиянием частных, прежде всего неолиберальных концепций, складывается наверное впечатление об `исчезновении`, размывании суверенитета, снижении роли этого принципа в эпоху глобализации.
Оба эти аспекта имеют и огромную практическую значимость для России. Так, неолиберализм 90-х годов откровенно не только пропагандировал, но и практически осуществлял политику десуверенизации и развала государства России. Итог известен. Россия к началу нынешнего десятилетия, оставаясь внешне суверенным государством, стала стремительно терять все основные признаки независимости не только во внешней, но и во внутренней политике. Огромная опасность заключалась и в том, что в силу понятных соображений, эту тенденцию открыто не признавали ни правящие круги внутри страны, ни за ее пределами. Потеря суверенитета приобрела `ползучий` и скрытый характер, который был заметен преимущественно специалистам.
Выводы были сделаны в начале первого десятилетия. Выводы, которые следовали из политической практики, а не теории и идеологии. Все последующие годы политика В.Путина была по сути политикой возвращения России суверенитета, свободы выбора и поведения внутри страны и за рубежом.
Причем начинать необходимо было прежде всего с внутренней политики, а именно возвращения суверенитета, права на принятия решений во внутриполитической, экономической и общественной жизни. Оппонентами здесь выступили так называемые `олигархи`, крупнейшие собственники, которые в период кризиса смогли, вырвать себе ряд государственных функций. Поэтому борьба В.Путина с `олигархами` это по сути дела борьба за суверенитет, в т.ч. независимость власти от крупного и политизированного капитала.
Основной спор здесь возник о роли государства. По понятным причинам тем, кто приватизировал ряд государственных функций, представлялось, что государство – институт, координирующий использование ими его функций. Не более того. Напомню, однако, что государство – единственный эффективный механизм, созданный обществом, который дает возможность поддержания порядка и обеспечение управляемости общества. Лишь государство является силой, способной противостоять разрушительному влиянию групповых интересов и предотвратить экологическую, социальную или экономическую катастрофу. Объективное усиление государственной власти в эпоху глобализации диктуется многими внутренними и внешними общественно-политическими задачами, которые отнюдь не теряют своей актуальности.
Вопрос о роли государства был центральным в идеологических спорах 2000-2007 годов. А между тем к 2006 году сложилось представление у элиты (в т.ч. и благодаря В.Путину) о роли государства не вообще, а по вполне частным вопросам. Так, А.Погорельский признает, что `для нас в настоящий момент актуален вопрос не столько о том, как сильно государство должно вмешиваться в экономику и участвовать в перераспределении, сколько вопрос, каким будет это государство и сама правящая элита. России действительно нужно сильное государство, но только такое, которое сознает свою миссию и не принадлежит никакой частной группе интересов. Необходимо, чтобы во власть пришла новая генерация людей, не отравленных беспринципностью и моральной пустотой позднего `совка`. Нам нужна элита, которая перестанет воровать, начнет думать о своей репутации, о той самой персональной ответственности перед страной, историей, будущим, своими детьми, наконец. Нужны реальные действия, направленные на качественный прорыв страны в ее развитии. Только тогда сегодняшние разговоры о консерватизме окажутся продуктивными`[ii].
Весь период 2000-2007 годов прошел под флагом укрепления государственности, иногда воспринимаемой даже сторонниками сильного государства как авторитаризм. Примечательно, что либеральная и коммунистическая оппозиции в разной степени, но одинаково дружно выступали против реализации этого принципа, рассматривая его как `укрепление режима власти`, а не государства как такового. Произошла классическая подмена понятий. Идеолог администрации В. Сурков в этой связи высказался вполне определенно: `Думаю также, что не надо забывать, что `демократия` в переводе означает `власть народа`, и здесь есть слово `власть`. Демократия – это власть, это сила и порядок, а не бессилие, каша и беспорядок. И поэтому демократическое государство не должно быть беззубым и неэффективным, оно должно эффективно решать проблемы и эффективно бороться за сохранение демократических институтов`[iii].
Вокруг этого принципа социально-консервативной идеологии сложилось много легенд. В частности, о стремительном росте бюрократии, численность которой `превысила советский уровень`. В действительности, по оценке С.Е.Нарышкина, `число госслужащих в центральном аппарате и территориальных органах по состоянию на конец 2006 года по сравнению с мартом 2004 года, когда была начата административная реформа, сокращено на 235 тыс. единиц`[iv].
В целом критики В.Путина сконцентрировались за последние годы в основном именно на этом принципе, смешивая его (сознательно или нет) с авторитаризмом, даже фашизмом.
На самом деле принцип суверенитета приобретает особое значение в эпоху глобализации, когда роль государства стремительно меняется. Сохранение государства невозможно – как показывает советский опыт – без сохранения, даже упрочения его авторитета. Поэтому борьба с авторитетом государства в полной мере может рассматриваться в качестве борьбы с государством, а в ряде случаев и с нацией.
Принцип укрепления государства проявляется и в частностях, например, архитектуре. Здесь мы видим, что вкусы становятся частью идеологии. Как подметил журналист Г.Ревзин, `вкус – дело индивидуальное, но здесь речь идет не только о вкусе, а именно о программе власти. Башня `Газпрома`, Мариинский театр – все это проекты, непосредственно связанные с президентом. Все они говорят о новом величии России, о том, что она вновь обрела статус мощной державы, величественной в финансовом отношении и способной состязаться с Западом. Это, так сказать, архитектурное выражение идеи `суверенной демократии`. Сама структура проектов с их очевидным пафосом насилия над окружающим, их масштаб – все говорит о репрезентации властной функции, функции насилия над контекстом`[v].
Действительно, сильное государство, его поддержка в последнее десятилетие стала модной. Не только в архитектуре, но и в литературе, изобразительном искусстве стало модным не просто быть патриотом, но даже стало модным быть империалистом. Даже на эстрадных подмостках певческие мотивы стали нормой. Не случайно частные действия власти (например, передача возвращенной иконы Д. А. Медведевым патриарху накануне Пасхи) расценивается уже обозревателями как действия высшей госвласти. Вот что пишет по этому поводу Н.Вардуль: `Он передал патриарху Московскому и всея Руси Алексию II древнерусскую икону `Воскресение Христово`. Что общего у Медведева с иконой, написанной в первой четверти XVI века в технике темперы, в центре которой, несмотря на название, - сюжет `Сошествие во ад`? Медведев представлял высшую государственную власть, а такое дозволено если не президенту настоящему, то будущему. Патриарх отметил, что возвращение святынь в Россию – это `знамение времени`. Но главное знамение встречи 31 марта, по-моему, другое – преемническое`[vi].
Собственно эта мода проявляется и во внешней политике, где реальная внешнеполитическая зависимость времен Горбачева-Ельцина сменилась на независимую внешнеполитическую риторику, которую неолибералы поспешили назвать `имперской`. Конечно же, это, скорее, имперская риторика, чем политика. Она выражена прежде всего в публичных заявлениях некоторых депутатов Госдумы и членов Совета Федерации, а также ряда журналистов. Но, тем не менее, мода отражает состояние общественного сознания, которое принимает `имперсность` как синоним суверенитета. Этапным в этой связи стало выступление В.Путина в Мюнхене, которое, по мнению многих, `подвело черту` под надеждами растраты суверенитета.
Что же касается реальной внешней политики, то она претендует скорее на равноправие, чем на имперсность. Что, однако, не мешает их путать и вызывает определенную настороженность на Западе. Настороженность эта вызвана, как ни странно, тем, что в развитых странах очень быстро привыкли к унизительной роли России, выпрашивающей гуманитарную помощь и кредиты МВФ. Когда же Россия превратилась из страны-должника в страну-кредитора это было воспринято на Западе сначала с удивлением, а потом и опаской. Самостоятельную, суверенную Россию там уже не видели в геополитических расчетах.
Особое `негодование` на Западе проявляют в связи с той частью российского суверенитета, которая проецируется на постсоветское пространство. Если говорить о реальных внешнеполитических приоритетах Запада по отношению к России, то они выражаются в том, чтобы, во-первых, не допустить усиления влияния России на постсоветском пространстве, а, во-вторых, чтобы по истечении времени это влияние не переросло в восстановление единого разрушенного государства, появления в Евразии мощного государства. Таким образом попутно отрицается само право России на восстановление единого экономического и культурного пространства, заботу о тех гражданах в бывших республиках СССР, которые считают себя гражданами единого государства.
Понятия суверенитет и безопасность очень близка. Не секрет, что суверенитет во многом гарантируется мерами военной безопасности. Поэтому любые действия потенциального противника в военной области естественно рассматриваются как угроза суверенитету. Трезвый политик не может не видеть того, что происходит в других странах, даже если эти процессы и маскируются самой ярой риторикой. Например того, что военные расходы ведущих стран мира в 2006 году превысили расходы времен холодной войны. Практически половина всех мировых расходов на эти цели за 2006 год – 528 млрд. долл. – военные расходы США (расходы России, по оценкам SIPRI, - 34,7 млрд. долл., т.е. в 15 раз меньше)[vii].
Соответственно совокупная военная мощь НАТО превышает российскую в десятки раз. В этих условиях попытки как-то обосновать `российскую военную угрозу`, предпринимаемые в ряде стран, выглядят не убедительными. Но они периодически повторяются одновременно с использованием других элементов давления – экономического, общественного, информационного.
Реальность, таким образом, такова, что способность России сохранить свой суверенитет – реальный, а не декларируемый – находится под угрозой. Соотношение сил очевидно не в ее пользу. И не может быть изменено в ближайшем будущем. Вот почему важно как политическое искусство, так и крепкое государство, способное нейтрализовать диспаритет военных возможностей.
Ставка России на создание эффективного механизма международной безопасности в противовес откровенному гегемонизму США – такая естественная и привычная – становится предметом самого пристального и негативного рассмотрения. Проблема формулируется просто, в частности, министром иностранных дел С.Лавровым: `вопрос об адекватности существующей системы обеспечения международной безопасности вызовам и угрозам, с которыми мы сталкиваемся в глобалирующемся мире, стоит достаточно остро. На первый план вышли глобальные вызовы и угрозы. Ответ на них тоже должен быть глобальным. Ситуация не оставляет места для национального эгоизма и цивилизационной исключительности. О том, что прежние, блоковые подходы не срабатывают, говорят кризисные явления в НАТО, ОБСЕ, других организациях, доставшихся нам в наследство от времен `холодной войны`, застой в области разоружения, новые риски в сфере нераспространения ОМУ, разрастание региональных и локальных конфликтов, в целом расширение конфликтного пространства в мире`[viii].
В этот же принцип идеологии входит и понятие `патриотизма`, которое, надо признать, воспринимается по-разному. Если в целом 57% граждан России считают себя патриотами (30% – не считают), то среди старшего поколения это 65%, а среди лиц с высшим образованием – 69%, т.е. креативный класснаиболее патриотически настроен[ix].
Но понятие `патриотизма` шире понятия `суверенитет`. Оно распространяется на всех граждан, проживающих в т.ч. и за пределами страны, а также всех, кто считает Россию своей Родиной. При этом патриотизм, как принцип социально-консервативной идеологии – несет в себе серьезную социо-культурную нагрузку. Нельзя быть просто патриотом России, не сочувствуя социально-экономическому положению граждан, не понимая и не сохраняя ее культурное и духовное наследие. Просто сохранение государства, его суверенитета уже мало, требуется личное участие в решении более широкого круга задач.
Именно социальный, культурный и духовные аспекты патриотизма в социально-консервативной идеологии сегодня имеют особое значение, ибо здесь происходит наиболее острое противостояние с другими идеологиями и течениями. Будь то вопрос о преподавании православной культуры, либо `письмо 10-и академиков`, либо политика в области культуры, искусства и литературы – все эти вопросы становятся полем для самой широкой идеологической дискуссии. Дискуссии, в ходе которой постепенно, но неуклонно кристаллизуется новая российская идентичность.
Свобода и ответственность
Другой важный принцип социального консерватизма – сочетание свободы и ответственности. В отличие от либерала, консерватор не верит в то, что `человек рождается свободным`. Он уже рождается зависимым, хотя бы по месту своего рождения, исторической общности, религии, социального положения и проживает в зависимости до тех пор, пока не осознает границы своих возможностей. Это осознание позволяет ему включиться в систему объективных общественных взаимосвязей и стать по-настоящему свободными. Разумная свобода, согласно консерватором, `в значительной мере требует авторитета и порядка`.
В русской традиции всегда было развито чувство ответственности. И не только перед семьей, общиной или родом, но и `обществом`, государством. Ответственность в этом случае нередко выступает синонимом патриотизма и справедливости.
Примечательно, что именно чувство ответственности является одним из трех обязательных качеств для представителя элиты. И в российской традиции также. Недостаток этого качества ведет к разрушительным (безответственным) действиям по отношению к обществу и государству. Что наглядно продемонстрировала советская и российская элита в 80-ые и 90-ые годы. Именно поэтому принцип ответственности следует сознательно культивировать в российской элите, т.е. он должен стать частью идеологического воспитания.
То, что такая идеологическая потребность превратилась в политическую потребность стало ясно при В.Путине: общество устало от безответственности и хаоса, любые попытки `навести порядок` встречали поддержку большинства граждан.
Совершенно очевидно, что, проводя политику стабилизации, В.Путин придерживался этого принципа, получившего даже название `суверенной демократии`. Характерно, что он, в отличие от предшественника, не абсолютизировал демократию как таковую, демонстрируя регулирующую роль государства на развитие демократических процессов и институтов. В президентском послании от 2005 г. он прямо признает, что `…мы должны стать свободным обществом свободных людей`[x]. Что важно, президент России подчеркнул, что такое общество должно быть построено на базе традиционных принципов, в частности, `широких и равных возможностей для всех`, т.е. принципа социальной справедливости.
Здоровый пессимизм и исторический оптимизм
Сегодня нередко слышишь, что нужна новая сверхзадача, сверхидея. Для России, ее истории, характерен массовый исторический оптимизм, который является огромной движущей силой. Силой созидательной, а иногда и разрушительной.
В самые тяжелые периоды ее истории нация продолжала верить в свою историческую миссию, особое предназначение. И в этом нередко скрывалась та огромная сила, которая позволяла ей компенсировать иные слабости. Этот колоссальный заряд оптимизма – если он используется правильно – способен совершать чудеса созидательного строительства. Так было и в периоды Средневековья, так было и в современную эпоху.
К сожалению, власть, неумелое управление нередко бездарно использовала этот ресурс. И в периоды активного государственного строительства, и в периоды борьбы за независимость. Что привело к его девальвации, неверию в позитивные перспективы, которые стали характерной чертой последних десятилетий. Прекрасные лозунги коммунистического и демократического реформирования оказались абсолютно не подкрепленными результатами, а общество не просто разуверилось в позитивном варианте развития, но заранее пессимистично относится к любым начинаниям. Именно это во многом объясняет те повальные пессимистические настроения, которые охватили Россию в последние десятилетия, тот социальный пессимизм, который приобрели опасные медицинские формы – стремительный рост самоубийств и заболеваний.
Вот почему новая идеология должна сформулировать не только великую и долгосрочную цель, но и обосновать реальность ее достижения, более того, представить ее вполне прагматичной и конкретной задачей. Пессимизм новой идеологии должен компенсировать социальный и необоснованный оптимизм предыдущих лет. Идея немецкого философа о `недоверии к планам строительства рая на земле`, сегодня выражается в обществе как `невозможность достижения абсолютной гармонии и справедливости`. Точно так же невозможно и полное искоренение всякого зла. Как правило, из двух зол приходится выбирать меньше`[xi].
При В.Путине пессимизм, точнее – иронический скептицизм, стал не только нормой поведения, но и личностной характеристикой президента и его окружения. И здесь В.Путин по сути отражал доминирующие настроения в обществе: декларативность, пафосность, маниловщина стали крайне непопулярными в российском обществе в первом десятилетии ХХI века. Примечательно, что в соцопросе, проведенном в ноябре-декабре 2006 года среди представителей мелкого бизнеса, более половины респондентов оказались сдержаны, констатировав, что `все идет как обычно`[xii].
В.Путин изначально, еще в начале десятилетия, понимал ограниченность своих возможностей и возможностей общества и экономики, поэтому скептицизм стал сначала его политикой, а затем и частью идеологии.
Таким образом, основные цели и политическая практика В.Путина полностью совпадают с классическим определением социального консерватизма. Конечно же, российская специфика (прежде всего, конкретная историческая ситуация) добавили свое. Но отнюдь не принципиальное, и даже не слишком отличное.
[i]З.Бжезинский. последний суверен на распутье Россия в глобальной политике. 2006 г., т.4., N 1, с.8.
[ii]А.Погорельский. Конструктивный консерватизм ПрогнозиE. Лето 2006 г., N 2(6), с.7.
[iii]В.Сурков Напутствие начинающему либералу Время новостей. 23 марта 2007 г., с.4.
[iv]А.Ивлев. Попал под циркуляр Время новостей. 27 декабря 2006 г., с.2.
[v]Г.Ревзин. Имперский авангард Коммерсант. 28 декабря 2006 г., с.7.
[vi]Н.Вардуль. Сошествие во ад и обратно Газета. 2 апреля 2007 г., с.12.
[vii]В.Литовкин. США и НАТО вырвались в лидеры гонки вооружений Независимая газета. 14 июня 2007 г., с.4.
[viii]С.Лавров. Интервью Известия. 28 декабря 2006 г., с.4.
