Теоретически, строго говоря, из существующих в мире влиятельных идеологических течений – либерализма, консерватизма, социализма – для России предстояло так или иначе выбрать одну из их разновидностей. При том условии, что для них были бы объективные предпосылки. Если, конечно же, не учитывать возможность возврата к чисто традиционалистским идеологиям, базирующимся на религии (хотя, учитывая мировой опыт и опыт некоторых бывших советских республик, исключать этот вариант полностью нельзя), или национализму, который, строго говоря, не является только идеологией, но, скорее, связан с политическими действиями. Нередко спекулятивного характера[ii].
Но в том-то и дело, что в чистом виде ни для коммунистической, ни для консервативной, ни для либеральной идеологии в сегодняшней России серьезных предпосылок нет. Более того, как уже было показано выше, объективные тенденции мирового развития очевидно направлены в сторону некого нового идеологического синтеза. Мировой опыт, кстати, также в пользу этого вывода.
Вызвано это вполне объективными, даже прагматичными причинами. Современный опыт наиболее динамично развивающихся стран – Китая, Индии, а до этого Японии – доказывает, что в эпоху глобализации те страны, которые сумели синтезировать быстрое внедрение инноваций и достижений всего человечества на свою национальную почву, сохранив традицию и идентичность, включая суверенитет, добиваются наиболее значимых результатов.
Вот и в России неизбежно предстоит выработать не кие идеологические принципы, на базе которых сформируется идеологическая система, отражающая позицию правящего класса и базис для системы управления государством, обществом, экономикой.
Эта идеология может носить вполне условное название, например, социальный консерватизм или русский социализм, которое, однако, должно отражать суть современных процессов в своих принципиальных идеологических положениях. Без них любая идеология перестает быть системой взглядов и превращается в набор идей.
Синтез традиций и инноваций
Кризис традиционных идеологий, с одной стороны, и очевидный успех государств, сумевших синтезировать результаты глобализации с национальной традицией, с другой, свидетельствует в пользу того, что новая идеология является продуктом реалистического, прагматичного подхода правящих элит к современным реалиям. В данном случае идеология выступает следствием осмысления в развитии объективных процессов, если, конечно, правящий класс той или иной страны может гарантировать политико-идеологическое невмешательство в ход естественных процессов.
Так было в Японии в 60-70-е годы, когда правящие круги государства сохранили основы своей идентичности несмотря на очевидные уступки внешнеполитического характера в пользу США. Так было впоследние десятилетия в Китае и Индии, чьи правящие элиты супербережно, даже трепетно, относилиськ сохранению национальной специфики. Именно это обстоятельство, вкупе с суверенитетом, строго охраняемым при любых обстоятельствах, позволили проводить национально ориентированную политику. Как промышленную, финансовую, так и социально-экономическую.
Ни Япония, ни Китай, ни Индия не позволяли ни при каких обстоятельствах навязывать себе чужие ценности и принципы. Любое их проникновение `переваривалось` национальными культурами с очевидной поддержкой всего спектра национальных элит. Именно этим объясняется, что классический марксизм-коммунизм так и не прижился не только в Японии и Индии, но и Китае, даже когда там господствовала КПК во всех сферах.
Не прижился и либерализм. Во всяком случае, тот неолиберализм, который приводил к унификации социокультурной и экономической жизни других стран мира.
В этой связи представляется, что главная проблема России при ее переходе от социалистической модели развития заключалась в том, что, имея огромную силу традиции (в т.ч. советской), фантастическое культурное и духовное наследие, она не смогла совместить эти реальные ценности с реалиями глобализирующегося мира. Предложенная в начале 90-х годов неолиберальная модель как чужая одежда не подходила ни по размеру, ни по сезону.
Более того, реальные (оригинальные, передовые, качественные) ценности современной экономики знаний – научные, образовательные, культурные, информационные и иные продукты и услуги – могут создаваться только на национальной почве. Все остальное будет заимствование, компиляция, продукт `второй свежести`. Причем, чем глубже история, национальная культура, тем выше качество, `технологичность` создаваемого продукта. Поэтому, анализируя сегодня недавнее советское и российское прошлое, можно сказать, что СССР был лучше многих других стран в 80-е годы готов к новому этапу научно-технической революции. Объективно у него имелись не только советские, но и русские сильные научные школы, оригинальные технологии и огромное культурное и духовное наследие.
Все это можно было бы относительно легко и эффективно синтезировать с достижениями наступающей глобализации. Те же лазерные и нанотехнологии, существовавшие в СССР в 80-е годы, были абсолютно оригинальны. Как впрочем, и математическая школа и весь спектр фундаментальных наук. Напомню, что в начале 80-х годов только СССР и США могли одновременно развивать все основные направления научно-технического прогресса.
Для того чтобы такой синтез произошел, правящей партийной элите (как и китайской) нужно было только отказаться от коммунистических догм, игнорирующих как национальную традицию, так и современные тенденции глобализации. Этого-то и не произошло, когда вместо партийной элиты КПСС пришли неолибералы – по сути дела те же большевики, которых десятилетиями раньше назвали бы троцкистами. Суть одних и других в 80-е и 90-е годы была одна – отрицание национальной специфики как фундамента для внедрения инноваций эпохи глобализации.
Таким образом, либеральная идеология потерпела сокрушительное поражение в результате неудачных реформ 90-х годов, а коммунистическая – еще раньше. И это был совершенно объективный и неизбежный финал. Более того, очевидная непривлекательность либеральных и коммунистических идей и вождей не могла дать даже временного шанса на модернизацию этих идеологий в короткой перспективе в сторону сколько-нибудь реальной и современной идеологии.
По сути дела приход к власти В.Путина, который воспринимался как абсолютная случайность, таковым на самом деле не был. Это был естественный результат идеологического кризиса. В 2000 году должен был придти не либерал, но и не коммунист (даже такой респектабельный левый, как Е.Примаков, вызвал испуг элиты). Не мог придти к власти и представитель православной церкви, а тем более другой религии, как, впрочем, и маргинал. Таким образом, приход В.Путина и его команды идеологически был неизбежен, предопределен, объективен. При этом носителями новой идеологии изначально подчеркнуто говорилось о прагматичном, т.е. деидеологизированном курсе. Если и признавалось, что была идеология, то идеология сохранения государства, его целостности.
В действительности все было гораздо сложнее: В.Путин, конечно, был выбран Б.Ельциным. Но выбран не случайно. Б.Ельцин точно знал, что не должно было быть – не зря ведь он перепробовал всех потенциальных `преемников`, начиная, естественно, с либерала Б.Немцова и прагматика В.Черномырдина, и заканчивая `системными демократами` С.Кириенко и С.Степашиным. На мой взгляд, Б.Ельцин искал человека, который представлял бы как близкие ему традиции, так и, безусловно, отражавшего реалии современной жизни. При всех слабостях, даже преступлениях первого президента России, у него было одно гениальное качество и увлечение, которому он отдавался целиком. – кадровая политика.
Б.Ельцин, конечно же, не был ни идеологом, ни знатоком современных тенденций развития цивилизации. За каждым кадровым назначением, однако, он всегда видел не просто человека, но некую функцию. В данном случае, эта функция оказалась идеологической, отражавшей некую новую идеологическую парадигму или концепцию, которая отличалась как от коммунистической, так и либеральной.
Важно отметить, что эта функция объективно отвечала общей тенденции развития мировой экономики, которая заключается в создании качественно нового творческого продукта и услуг. Графически эту взаимосвязь между традицией и инновациями можно было бы представить следующим образом.
Область соприкосновения старых знаний, опыта и культуры с новыми и есть та качественно новая область, где производятся новые знания, товары и услуги. Естественно, чем больше `область соприкосновения`, тем больше результат. В идеале эти окружности должны практически совпадать, оставляя `за скобками` вредные и ненужные знания, традиции, информацию.
Чем больше область совпадения, тем больше возможностей для развития.
Этаобласть совпадения традиций и ценностей и новыми знаниями формируется прежде всего в сознании человека, которые выступает, с одной стороны, носителем знаний и традиций, а, с другой, - получателем новых знаний и инноваций. В этом смысле человеческий потенциал несет в себе вполне социальную, историческую и культурную традицию. Он не является просто эквивалентом душевого дохода и абстрактного образования.
Соответственно если носитель человеческого потенциала (допустим, какая-то личность) способен синтезировать традицию и новые знания, то эффект его деятельности будет многократно выше слепого копирования чужих знаний и технологий. Его функциональность, экономическая эффективность, его способности значительно увеличиваются. Естественно, что растут и возможности всей нации, которая является суммой потенциалов человеческих личностей.
Если, допустим, воспринимать максимальный потенциал за единицу, а минимальный – за нуль, то сумма национального потенциала будет зависят от того насколько близка к единице величина потенциала каждого отдельного человека. Примечательно, что конечная, общенациональная величина, будет зависеть не только от количества слагаемых, а от их качества. Ведь сумма нулей (или величин, близких к нулю) в итоге дает величину близкую к нулю.
Вот почему для всей нашей сегодняшней жизни, демографической политики важно не только восстановить естественную для России численность населения, но и повысить его качество, величину потенциала каждой человеческой личности.
Все эти очень острые вопросы, являющиеся важнейшими для современной политики, должны стать предметом широкой дискуссии, частью современной идеологии.
В этой связи я хотел бы привлечь внимание к одной из них – так называемому `новому, социальному консерватизму`, основные положения и принципы которого сформировали Кальтенбруннер в своей работе `Трудный консерватизм`.
Вместе с тем известно, что новая идеология не возникает до тех пор, пока для нее не сложились объективные предпосылки, т.е. фактически она является выражением уже сформировавшегося социального запроса. Так, в России, завершение периода стабилизации сформировало социальный запрос на идеологию опережающего развития. В то же время, кризис классических идеологий – либеральной, коммунистической, консервативной – привел к тому, что эти идеологии уже не могут выражать ни потребности социального запроса, ни требования нового ведущего класса – `креативного класса`.
Если присмотреться внимательно, то оказывается, что практический курс В.Путина соответствует основным принципам этой новой идеологии - (социального) консерватизма. Естественно, что на нее накладывает отпечаток российская специфика и российская традиция, а также конкретные российские реалии, сложившиеся в последние десятилетия и даже столетия. Причем как имперские, так и советские.
[i]Д.Медведев. Национальные проекты: от стабилизации к развитию Коммерсант. 25 января 2007 г., с.2.
[ii]А.Смирнов. Что такое `националистический дискурс? Прогнозие. 2006 г., N 2(6), с.309.
