|
|
Нет, не говори мне прощай!
Назад
|
Нет, не говори мне прощай!
|
В Театре имени Ермоловой, рядом с Кремлём, рядом с разрушенным столбом "Интуриста", играют новую пьесу Леонида Зорина "Невидимки".
Насколько я понимаю, никакого события в театральной Москве не произошло. Модные рецензенты этого явления не отметили, модные новые газеты о нём не написали, но это ведь и понятно: действие не происходит в одной большой раскрытой постели, никто без штанов вдоль рампы не бегает, декорации самые простые; ни инцеста, ни однополой любви, ни миллионных денег -- всего этого в пьесе нет. Да и сыграна она в Малом зале, собственно, для полутора сотен людей, и Таманскую дивизию не вывели на сцену. Там всего два человека -- старый актёр и молодая актриса.
Занавес не открывается, его нет. Зрители рассаживаются в интерьере будущего действия: большое кресло, стол с книгами и даже не телефон, а телефонная трубка, которая условно подчинена здесь своей логике. Никакого телефонного шнура, звонков. По книгам (корешки прочитываются даже из последних рядов) можно понять, что хозяин интерьера -- писатель, историк, может быть, профессор-гуманитарий. Книги подобраны не просто так. Сидя во втором ряду, я вчитался в название и понял: хозяин их - шестидесятник. Он вошёл, сел. Довольно быстро раздался телефонный звонок -- и, как часто бывает, ошиблись номером. И, как часто случается именно в сценическом варианте жизни, звонит молодая девушка. Отчасти это пьеса Кокто, но там, кажется, лишь один телефонный монолог, где собеседник не отвечает, а только как бы просвечивается через реплики. Случайный звонок, случайное зацепление, потому что уж очень занятно отвечает этой молодой провинциалке старый московский собеседник.
Это - Он, старый гуманитарий, знаменитый актёр и кино и театра -- Владимир Андреев. Многие видели в фильмах 60-х, 70-х, 80-х годов. Играет он интересно, запоминающе, но никогда не кричаще, в своей манере. Он никогда, как говорится, не тянет одеяла на себя, а выйдет откуда-то из-за кулис, тихим голосом подаст одну реплику, другую, не спеша пройдётся, подумает, и зал затихает. Где-то падает номерок от пальто, и кто-то старается, не отрывая глаз от сцены, достать его с полу, нащупывает этот упавший номерок... Настоящий театр. Это -- Владимир Андреев в старости. О пьесе Леонида Генриховича Зорина -- чуть позже.
Я знаю актёра Владимира Андреева, во всяком случае, не меньше 35 лет. Я тогда снимался в массовках на "Мосфильме". Учился в университете, отец мой, кажется, ещё сидел по знаменитой ныне статье 58-10. Получал я за массовку три рубля в день, один рубль уходил на питание (в буфете "Мосфильма" я впервые попробовал салат оливье), а два рубля оставались как неприкосновенный капитал. Не помню -- что же за фильм тогда снимался: "Аттестат зрелости", "Возвращение Василия Бортникова", "Корабли штурмуют бастионы", "Глинка" или ещё какой-нибудь. Но до сих пор у меня перед глазами стоит характерное молодое лицо Владимира Андреева, в которое уткнулись прожекторы и камера, а он одет в какую-то курточку с комсомольским значком и говорит несколько фраз. Фразы эти я не помню, а помню, как вдруг возникает волна переживаний -- и это переживание темперамента, это настоящий адреналин, эмоция, так сказать, на сливочном масле. И это переживание загорается в его словах, глазах и электрическим током упирается сначала в камеру, а потом в меня, стоящего в третьей-четвертой шеренге, за осветителями, операторами, зрителями. Такое не забывается.
За моей спиной одна из мудрых, как Тортилла, кинематографических тёток говорит своей собеседнице: "Этот парень далеко пойдёт". Я запомнил эти слова. Потом, с годами, восхищение перед этим мудрым опытом всепонимания. И ведь не ошиблась!
Какая удивительная штука вообще -- русская национальная школа актёрской игры! Это всё практически уже вывелось, хотя не могу сказать, что актёров, умеющих держать зал, я мог бы пересчитать по пальцам. Они есть и в провинции, и в Москве, есть и в Петербурге...
Андреев принадлежит именно к этой плеяде, которая сжигает в своей внутренней топке себя, а не лучины. Как правило, актёры этого ряда редко делают на сцене кульбиты, стоят на руках, хотя, наверное, умеют. Такой вывод я делаю потому, что один раз крупно обжёгся: в Музее Прадо я стоял и рассматривал "Гернику" Пабло Пикассо. Ну и что видел: вроде бы бык, ещё какие-то аксессуары, а всё вместе, конечно, создаёт какое-то впечатление, но тем не менее проскальзывает мыслишка: этого рогатого бычка и другие детали мог бы написать и менее великий художник. Да и вообще: так ли уж сложно это написать? Но тут я перевёл глаза на висящие неподалёку другие произведения этого мастера, это оказались академические штудии Пикассо, и я ахнул, потому что они были написаны с такими удивительными подробностями, будто испанский художник сидел в натурном классе профессора Санкт-Петербургской академии Чистякова на одной скамейке с Репиным. В искусстве всегда так: сначала ты умеешь делать подробно и точно, а потом уже можешь создавать необычное и выразительное, наоборот не бывает. Это я о мастерах этой школы.
Итак, Владимир Андреев по телефону переговаривается с молодой и напористой провинциалкой, это Она. С присущим Зорину мастерством нарисованы два портрета -- Он, у которого всё уже было в прошлом, карьера остановилась, но не остановилась духовная жизнь, не остановилось счастье общения с великими тенями; Она -- прилетевшая в Москву за любовью, за иной жизнью (но не за любовью путаны), за возможностью пересечься, сложить свой внутренний мир. Его мир тени, воспоминания, скудный быт, книги, но мир тем не менее прочный, как монолит; и в этот мир, как на морское дно, прорывается телефонный звонок. Её мир другой: действие, надежды, какое-то активное движение -- то ли юной челночницы, то ли искательницы приключений. Движений много, но мало движений мысли, горизонт её ещё не открыт, и что там, за горизонтом?.. И первые же реплики пожилого человека (а сколько ему лет, а кто он) вдруг напоминают ту маленькую птичку, которая села на рею корабля Колумба, предсказывая, что где-то там, за бесконечным однообразием волн, есть другая земля и берег дальний. ..
Они как бы сошлись темпераментом: 80-летний знаменитый драматург, всю жизнь писавший пьесы, которым внимала вся страна, и никогда не писавший скетчи -- и актёр, тоже знаменитый, народный артист СССР, в скетчах никогда не игравший.
Вообще-то актёр, казалось бы, нарядная публичная профессия. Они все и по жизни ходят нарядные, подтянутые, весёлые. Помню как-то летом в Литинституте мы собирали одну из комиссий по премии Москвы. Вход сейчас в институт не в роскошные кованого железа ворота с Тверского бульвара, а с Бронной. Теракты, бомжи; ходят все с Бронной через проходную. И вот в то лето вдруг вижу: лезет через металлическую ограду, переступая ногами в кремовых брюках по чугунным завиткам, народный артист СССР Владимир Андреев.
- Ты понимаешь, я из ГИТИСа, так ближе.
Я-то понимаю, у меня у самого приёмные экзамены, а у Андреева ещё и кафедра актёрского мастерства в Российской академии театрального искусства, которую много лет назад он же и заканчивал.
Собственно говоря, о чём эта моя статья? В ней, наверное, много грусти от неоткрытого в нашей русской жизни, о молодых писателях, блестяще начинавших работать, но так и оставшихся незамеченными, не вышедшими на широкую публику -- то ли от отсутствия в них пробивной силы, то ли потому, что в них нет наглости... Грусть моя и о великих изобретателях и открывателях, которых если и вспомнят, то не на нашей родине, а через патенты, где-то в Америке или Англии; о молодых людях с крепкими мозгами, которые уезжают в дальние страны, о нашем разрушающемся русском бытие, о скуке телевизионного существования и о том, что замечательный актёр Владимир Андреев, прекрасный режиссёр, руководитель столичного театра, никогда не будет известен, как Верка Сердючка, как Петросян или Степаненко. Но сколько же он даёт зрителям театра возле ошибочно разрушенного "Интуриста"!
Несколько лет назад на премьере пьесы поэта Евтушенко "Благодарю вас навсегда", которую Евгений Александрович написал как бы в продолжение "Трёх мушкетёров" Дюма, я зажёгся тем же пафосом: создаются великолепные спектакли, и всё уходит, уходит в глушь почти анонимного и случайного зрителя, не отдаваясь эхом в печати и прессе. Даже написал статью -- это, кстати, единственная статья, не оставившая следа в моём компьютере. В ней были изложены впечатления об этом старом д`Артаньяне, который переживает свою молодость, который, переживая и падая, продолжает бороться за честь, мужество и восторг перед жизнью. На том спектакле я обнаружил, что по крайней мере мы трое -- знаменитый актёр, знаменитый поэт и зритель-писатель в зале -- до безумия любим Дюма в его самом романтическом и бесстрашном изводе: в истории д`Артаньяна. Стихи, музыка и почти умирающий, но каждый раз спасающийся Владимир Андреев...
Русская мочаловская школа игры - не на маргарине.
Я четыре-пять раз в месяц хожу в театр. Особенно много я ходил, когда был главным редактором литературно-драматического вещания Всесоюзного радио. Ходил я на всё, но с особой пристальностью смотрел проходные спектакли к датам. На сцене Малого театра тогда могла быть воздвигнута и нефтяная вышка, а на сцене МХАТа горели топки сталеплавильных печей. О других театрах не говорю, все старались, иногда даже без просьбы вышестоящего начальства, подбросить чего-нибудь революционно-зажигательного к празднику или рабоче-крестьянского к дате... Я собирал программки, складывал их в коробку из-под ботинок, таких коробок у меня несколько... Но где это всё сейчас? Коробки на даче, в надежде, что когда-нибудь ещё буду писать мемуары и разберусь с этим. А эмоциональная память девственно пуста. Помнится лишь то, что хорошо, и то, что помнится. Помню, как, вернувшись из армии, сидел на ступеньках в Театре Революции (нынче Театр Маяковского), а на сцене вращал огромными глазами Евгений Самойлов, и медленно, со скрипом распахивались ворота Эльсинора -- это помню. Помню, как в Ялте вода накатывала на камень, а перед камерой Смоктуновский читал монолог, я стоял рядом с блокнотом. Помню Степанову в пьесе Уильямса "Сладкоголосая птица юности". Старовата была Степанова, заранее казалась тогда архаичной и сама постановка... Боже мой, но как же всё запомнилось! Помню, естественно, и Владимира Андреева в том же, тогда неуютном зале Театра Ермоловой, когда ещё играли Галлис и Архангельская, звёзды, когда ещё совсем недавно отшумел (кстати, в связи с пьесой Зорина "Гости") прошедший идеологический скандал, смывший на своём гребне великого режиссёра Лобанова и уложивший в больницу с кровохарканьем драматурга. Это была первая пьеса о новой советской буржуазии. Гости ездят на машинах, а хозяева ходят пешком. Андреев тоже, кажется, мальчиком играл в этом прошедшем лишь пару раз спектакле. Позже Андреев, тогда ещё молодой, стремительный, заряженный энергией и какой-то свойственной ему русской спокойной совестливостью, играл в пьесе Александра Вампилова. Тот Вампилов был впервые на русской сцене. Ах, Володя, Володя, помню и текст, и твою походку по сцене, и рефлектирующую, мятущуюся русскую душу "Прощание в июне". И всё это постепенно выстраивалось в один ряд твоих, дорогой Володя, пристрастий. Наверное, ты наиграл много, я всего не видел, интерпретировал бы это по-своему. Но позволь мне думать, что ты всегда играешь (даже и по роману Дюма) -- русскую тягу жить по совести, по чести, чтобы спадала завеса дней и душа летела, как птица, расправляя крылья в свежем полёте голубого воздуха...
Чёрт возьми, один только московский театр, а сколько навевает воспоминаний. И я не буду объяснять здесь -- почему: близость ли к Кремлю имеет значение, близость ли к тому, что здесь творилось? Пойди сейчас, разберись. Но статью пора заканчивать.
Рядом с Андреевым на сцене замечательная молодая актриса Мария Бортник, та самая, что играет приезжую провинциалку. Нарвалась на звонок, и что-то её заворожило в этих рассказах старого человека: каждый раз: звонок и дата, и к этой дате он из своей памяти вынимал великого деятеля литературы, жизни, истории, а жизнь-то, оказывается, вокруг шла непростая, не только бой за прописку, за любовника, за лишние деньги. У других такие бои происходят на горных вершинах. И эта прекрасная молодая актриса свою задачу очень хорошо поняла, зацепил её неведомый старый хрен. И встречаться не предлагает, и не просит никаких высших милостей. Но, как бабочка, попавшая в патоку, она снова и снова звонит ему.
Старый драматург Леонид Генрихович Зорин, тот самый, на пьесе которого случился идеологический скандал, подкосивший Лобанова, со своей прозорливостью, опытностью, гарантированными его долгой жизнью, многими годами работы в искусстве -- какую бы он мог создать современную воркотню, сваренную из слышанного в магазинах, на улице, по телевизору, который сейчас самый крутой поставщик этнографической похабщины... Но, как любой хороший старый мастер, он пошел более трудным путём, путём узнавания по существу. Нет-нет, из провинции, оказывается, едут не только кандидатки в путаны, чаще жизнь завязывает их так, та жизнь, другая сторона которой светится в правительственных кабинетах по телевизору. Эти милые девочки, слышавшие от мам-учительниц о Тургеневе, о Булгакове, хотели бы иметь в жизни другие роли. И, собственно говоря, сидя у телефона, этот старый актёр Владимир Алексеевич Андреев эти роли и нашёптывает.
Но в театре имеет значение не только качество слова, но и качество голоса, качество душевного переживания, сопереживания того, кто шепчет эти слова. Уже много лет в театре возле разрушенного нелепого столба "Интуриста" шепчет такие слова выдающийся русский актёр Владимир Андреев.
"Литературная газета, 2005
viperson.ru
viperson.ru
Док. 530729
Перв. публик.: 09.12.05
Последн. ред.: 29.02.12
Число обращений: 144
Лобанов Михаил ПетровичСтатьи о театре и кино
|
|
|
|
|
