Чего же здесь играть в кошки-мышки, тянуть резину, прятаться в трех соснах - героя в этой статье, хотя и названа она "К облику великой русской актрисы", два: это сама великая актриса Ангелина Степанова, которую представлять публике не надо, но о которой надо все время говорить, потому что таковы свойства любого мифа, он требует истолкования и постоянных комментариев. Сладкое это дело - комментировать и мять чужую жизнь. Сладкое это дело вообще - сидеть возле горячего огня на безопасном расстоянии.
И второй герой также не требует особого предуведомления - Виталий Яковлевич Вульф. Титул у него строже: известный, даже знаменитый театральный критик, эссеист, культуролог, доктор наук, профессор. Человек обширнейших знаний, и в кругах, где следят не только за текстами, но и за подтекстом, где знают, что малейшее посягательство на чей-то незыблемый авторитет для критика смертелен, - в этих кругах у него репутация остроотточенного топора. Но об этом чуть позже.
Жизнь распорядилась и свила свои нити так, что эти два лица - Степанова и Вульф -- на миг соединились, столкнулись и, как всегда бывает при столкновении двух таких крепко заряженных масс, возникла искра, может быть, даже вспыхнула искра. "Из искры возгорится пламя", по крайней мере -- для читателя, по крайней мере -- для меня. Но что же я книжек что ли не читал, чтобы бросаться и на первую же из них писать рецензию?
Вообще заметили ли вы, дорогой читатель, что есть некие признаки, по которым мы отбираем себе литературу и один из них - это первая строчка на самой первой книжной странице - имя автора. Все демократически настроенные люди или демократически настроенные писатели -- а наше время уже знает специфику этой терминологии -- еще долго будут говорить: ах, ах, плох Распутин; ах, ах, неинтересен Белов... А в другом лагере будут приговаривать: плосок и заумен Битов, банален Гранин, съел себя Владимир Маканин. Но для меня - все это добыча, это все мое чтение, где, даже проходя иногда скучные страницы, как плоское болото, я, собираю свои ягоды, которые не растут ни на детективных полях, ни на полях дамских романов.
Все было очень просто. В день телевизионного девяностолетия Степановой -- как мне искренне жаль и менталитет этой власти, и менталитет этого, то есть нашего телевидения, если они девяностолетие последней великой русской актрисы не сумели превратить во всенародный праздник, если не смогли дать возможность молодым посмотреть на то, как это делается, а старикам вспомнить свою блестящую юность -- итак, в день куцего где-то в информационной программе юбилея актрисы я узнал о книжке писем Степановой и Эрдмана, об их неслужебной (скажем так) переписке, прокомментированной Вульфом, и, как собака над взлетающим вальдшнепом, сделал стойку. Но сначала вспомним те неповторимые впечатления, которые связаны с именем Ангелины Степановой.
Какая же коварная штука - театр! Мы говорим "Сладкоголосая птица юности", спектакль МХАТа. Но почему же от всего этого так долго шедшего спектакля осталась лишь Степанова, да, в известной мере, ее тогдашний партнер Васильев; а где все остальные? Где коллизия спектакля, мелкие удачи других персонажей? Так что же выходит -- каждый запомнившийся спектакль держится на столпе одной личности? Увы, увы, столпов может быть и несколько, но любое театральное впечатление держится на чуде одной индивидуальности или нескольких индивидуальностей, важно, чтобы было чудо и была индивидуальность.
И еще более раннее мое театрально-телевизионное впечатление - "Чрезвычайный посол А. и П. Тур, диалог Кторова и Степановой. Что-то там есть еще на переднем плане, возле кулис, какие-то персонажи, дамы и господа, события... Но вот две интонации, два неповторимых жеста великих актеров в "сцене о вышивании", которую проводят театральный король и театральный посол, - вот с этим, пожалуй, и умру и, пересыпая в последний момент самые сладкие свои воспоминания, не забуду, как о своих вышивках сказал Он и как о них отозвалась Она. Собственно говоря, читать пьесы можно и дома, но вот слушать подтекст - это можно только в театре, собственно, ради этого и существует театр, ради этого и существует актер - сделать за счет своей жизни нашу жизнь ярче и богаче.
Вот эти несколько слов о Степановой, далеко не исчерпывающих тему в силу недостаточности театроведческой эрудиции автора, но искренних.
Мне вообще кажется, что Степанова всю жизнь играла что-то очень решительное и героическое: посол, королева, знаменитая актриса, ревнивая королева - обобщенный дух то ли Родины, то ли матери в самой последней социалистической обстановке МХАТа по пьесе Мишарина.
Но, но... оказывается, в театральной судьбе Ангелины Степановой было и многое другое, оказывается, когда-то она гримировалась под девочку с веснушками...
Но поговорим о другом.
"Сегодня торжественный день, первая репетиция "Булычева" на сцене. Для меня это большая радость, потому что сцена, костюм и грим мне всегда дают очень много нового. Вчера была на уроке по диалектическому и историческому материализму. Осенью, во время своего длительного гриппа, читала книги по философии и решила образовывать себя, сколько возможно. Хожу аккуратно на балетные уроки Смольцова, загрузила себе день до отказа. Хочу быть умной и ловкой, хоть немного походить на тебя, родной ".
Вот оно, поразительное искусство, как стать знаменитой. Это из 30-х, в наше время посылает его Степанова. Нашему молодняку.
Собственно говоря, не об этом этот поразительный документ нашего времени -- любовная переписка Ангелины Степановой и Николая Эрдмана. Только старожилы театральной жизни помнят, наверное, этот роман, роман начинающей актрисы МХАТа, любимицы Станиславского, и знаменитого драматурга. В своем предуведомлении к книжке Виталий Вульф рассказывает о том, как были найдены эти документы. А точно так же, как были найдены потерянные рукописи "Тихого Дона" в тот момент, когда весь мир спорил о том, что они неслучайно отсутствуют и неслучайно пропали - они просто лежали там, куда их положил молодой автор. И эта рукопись тоже лежала на месте, одни письма - в ЦГАЛИ, это были в основном краткие открытки актрисы, которые она посылала своему возлюбленному ежедневно. И ответы маститого драматурга -- в кожаном чемодане, где актриса хранила свой уникальный архив. Они лежали до поры до времени, до вдохновенного момента, когда личная жизнь уже не имела никакого значения перед временем, когда время свободно вздохнуло и когда мы перестали быть виновными за счастливые грехи нашей молодости.
Надо сказать, что открытки летели ("летели" - это, скорее, эвфемизм, открытки в то время ехали на поезде и пробирались в санях, потому что Эрдман был в ссылке). Не надо корить за это власть, в конце концов и Овидий жил в Тавриде - занятия литературой во все времена были делом опасным, а в те - еще более опасным. Но, может быть, еще более опасным было отвечать опальным писателям.
Здесь у немолодого, но уже кое-что слышавшего из светской жизни "звезд" читателя возникнут некоторые сомнения: ну как же, жена легендарного Александра Александровича Фадеева, та женщина, которая последней видела письмо застрелившегося генсека литературы генсеку партии! Успокоим, угомоним: "до", "до". Но уже после того, как любимица Станиславского рассталась с известным режиссером МХАТа, своим первым мужем, любившим ее всю жизнь, - Николаем Горчаковым, чьи "Уроки Станиславского" стали незабываемым документом театрального времени, и, значит, до Фадеева, когда она была свободной, а знаменитый автор "Мандата" и "Самоубийцы" был женат.
Стоит ли мне здесь цитировать эту книгу? Собственно говоря, цитирование здесь чрезвычайно просто: можно открыть на любой странице:
"Родной мой, в каждой моей открытке есть отдел моих нежностей и уверений. Я часто пишу о моих ночных или утренних думах. Пожалуйста, не смейся над ними. Знаю, что в открытке все получается плоско, глупо, однообразно, поверь, что это совсем, совсем не так, счастье мое!
Я просто не умею выразить, какие думы и мечты будит моя любовь к тебе, как я благодарна судьбе, что в какой-то мере принадлежу тебе, большому и прекрасному. Разве это плохо мечтать о счастье, минуты и дни которого уже испытала и знаю!".
Это, так сказать, по части чувств. Но, прочитав этот абзац, начинаешь люто завидовать писавшей его и как человек, и как литератор. Боже мой, как обеднена наша жизнь, какой она стала плоской и духовно примитивной, когда мы так последний раз писали письма женщине, когда мы в последний раз получали такие письма от своей возлюбленной, почему сегодняшняя любовь на экране, в кино и в театре может говорить лишь косноязычным сленгом?! А здесь - каждый день, без пропусков, говорилось на языке такой страсти со своим возлюбленным!
Теперь с другой стороны океана. Николай Эрдман пишет Ангелине Степановой на адрес театра:
"Новый год встречал около радио. В четыре часа я слушал Москву и думал о Трехпрудном переулке. Тщетно ищу в газетах информации о Худ. театре, чтобы понять, чем Ты сейчас занята. Как Тебе работается, милая? Когда выпускается "Мольер"? Что с "Чайкой"? Неужели Шекспир будет сыгран Тобой только в Енисейске? Несколько дней стояли порядочные морозы -около шестидесяти градусов. На первый день Рождества Христова у моих хозяев было зверское пьянство. Вернувшись вечером домой (был у Н.Р.), я не досчитался у себя в комнате одного окна. Оказалось, что некий молодой человек, заблудившись в квартире и приняв одно из моих окон за дверь, высадил на улицу обе рамы. На улице было 43 градуса, через несколько минут в комнате стало столько же. Я просидел всю ночь на кровати и читал "Демона". Перед тем как перевертывать страницу, я вынимал руку из меховой варежки и грел фальцы над лампой. Я читал и вспоминал Твои слезы, Твое замечательное чтение, наши беседы о Лермонтове, и мне делалось теплей".
Ну что ж, это говорит и о высоте той духовной жизни, и о недостаточности этой. Может быть, мешает нам телевизор, может быть, все свои страсти выкликиваем мы по телефону? Но где же тогда сам я, где же тогда мои претензии на интеллигентного человека и интеллигентность?
В остальном пусть читатель мне поверит на слово. Это безукоризненно талантливая, умная и интересная переписка. Мне даже как-то грустно становится оттого, что свою пьесу о переписке Шоу и Кэмпбелл Д.Килти написал не из этого кожаного чемодана-архива. А может быть, так блестяще Степанова вела на сцене МХАТа эту роль лишь потому, и в основном потому, что помнила свое? Но это уже к облегченной судьбе актрисы, подпитывающей свою жизнь чужими страстями. Может быть, у столпов театра все наоборот?
Осталось мне только рассмотреть два вопроса -- любовную ситуацию с точки зрения этики: любовные письма при жизни. Но хорошо помню тот ответ, который в свое время дала Сафо Архелоху, смысл его заключался в следующем: если у тебя чистая и благородная цель, то найдешь и слова, и форму. Так что с этикой здесь все в порядке, и надо говорить скорее о подвиге, который позволяет собственную жизнь бросить в горнило улицы, чтобы возбудить общественную жизнь.
Впрочем, бесстрашие царит в этой книге, бесстрашие Ангелины Степановой, выпустившей из своих рук этих лебедей, и бесстрашие Виталия Вульфа, разобравшего все письма по хронологии и прокомментировавшего - о нет, не письма, но каждое имя, встречающееся в них. Я ведь недаром что-то сказал об очень отточенном топоре - в этом отношении Вульф стучит им, иногда не понимая, где приносит вред себе.
Вообще, мы часто говорим о клановости критиков -один обслуживает "Современник", другой - МХАТ, третий - Цыганский театр или лично г-на Ярмольника. Виталий Вульф как-то умудряется выскочить из воды соленой в воду вареную. Являясь поклонником обожествляемой им Плисецкой, он вдруг резко пишет (в чем я с ним совершенно согласен) о ее достаточно злых, а порой несправедливо злых мемуарах.
Пример этого, как прыжок из стратосферы комментирования. Корреспондентка Эрдмана пишет, что "вчера был просмотр в Камерном театре "Оптимистической трагедии" Вишневского. Говорят, хорошо и большой успех". Виталий Вульф дополняет молодую и недостаточно опытную "московскую барышню".
Только осел не прочтет то, чего хотел сказать здесь, сдвигая цитаты, Вульф.
"Оптимистическая трагедия" Вс.Вишневского была поставлена в Камерном театре Александром Таировым. Оформил спектакль В.Рындин. Роль Комиссара исполнила А.Коонен, Вожака -- С.Ценин. Премьера прошла 18 декабря 1933 года. Критики отмечали этот спектакль как выдающееся произведение героического жанра на советской сцене. О.Книппер-Чехова в письме к М.Лилиной 2 января 1934 года писала: "...смотрела "Оптимистическую трагедию" Вишневского в Камерном -- прекрасный спектакль, волнующий, очень хорошо сделанный, и очень хорошо играют. Алисе, конечно, трудно играть Комиссара, нет у нее значительности, внутренней убежденности, и непонятно, чем она приводит в повиновение дикую орду, в которую попадает. Окружающие очень хорошо ее "обыгрывают". Успех очень большой. В антрактах у Таирова был грандиозный прием всех властей..."
В общем, Виталий Вульф откомментировал, и комментарии эти, хотя пуристы, наверное, найдут в них ошибки, многое говорят об эпохе, когда жизнь писала
эту книгу. Собственно говоря, здесь совместилось многое: непередаваемый театр с его репертуаром, интригами, театральной сутолокой -- один корреспондент; непередаваемая Сибирь эпохи первых выселок, Овидий, пытающийся здесь при свете кармайного фонарика, присланного из Рима (Москвы), писать свои эклоги. И сегодняшний день, который осветил день вчерашний, и великие имена навсегда ушедших, и люди, которые, может быть, не желая, но дали урок своею книгой.
И называется эта книга просто: "Письма. Николай Эрдман. Ангелина Степанова. Предисловие и комментарий Виталия Вульфа. -- М.: Иван-ПРЕСС, 1995".
Вот так она войдет во все каталоги и театральные библиотеки мира и не будет невостребованной стоять на книжной полке, как, увы, стоят многие и по рою неглупые книги.
"Культура", 1990
http://lit.lib.ru/
viperson.ru
Док. 530722
Перв. публик.: 09.12.90
Последн. ред.: 11.10.11
Число обращений: 412
Вульф Виталий ЯковлевичСтепанова Ангелина ИосифовнаСтатьи о театре и кино
|
