В Кремле объяснили стремительное вымирание россиян
Сергей Есин: Виват, Доронина! Назад
Сергей Есин: Виват, Доронина!
Татьяна Доронина - последняя великая русская актриса. Конечно, заявление это, может быть, слишком круто - жизнь, казалось бы, идет, на сцене все время появляются все новые и новые лица, звучат новые имена, рождаются актрисы. Актрисы снимаются в сериалах, потрясают туалетами на сцене, прекрасно ведут себя в различных телевизионных тусовках - рассказывают всяческие байки, театральные истории. Но дальше этой какой-то заедливой публичности дело не идет. Мне кажется, что Доронина никогда не участвовала в подобных собраниях - не веселилась за столами в ЦДРИ или в каких-нибудь других театральных гостиных... Может быть, она всегда чувствовала свой путь и то огромное значение символа эпохи, которым она стала.

Невольно я перебираю в памяти все, что было, и все, что есть сейчас, и пытаюсь сопоставить масштаб известности, любви народа, совмещенности собственного имиджа и народной традиции. Ну сегодня, скажем (не будем, конечно, сталкивать лбами), ближе всего к этому имени Алиса Фрейндлих, ближе, но не больше. А в прошлом, если говорить об обозримом периоде, Алиса Коонен, ну Тарасова, ну Андровская, Раневская, Марецкая, Любовь Орлова. Ладынина в театре не играла. Последняя -- Степанова. И замыкает этот ряд Доронина, и боюсь, что впереди ничего подобного уже не будет.

Почему так трудно писать портрет этой актрисы? Потому что он весь состоит из поразительных, потрясающих результатов и в то же время из огромного количества недомолвок и мелких суждений. У нас, в литературе, так же, точно так же, как и в театре. Я хорошо помню, как когда-то давно я оказался в Барнауле на некоей писательской встрече со своим другом, тоже писателем. Мы вдвоем пришли в дом к одному из старейших наших литераторов, ели арбуз, говорили о литературе. И заговорили вдруг о Распутине. И вот тогда мой друг меня удивил: он неожиданно начал рассуждать об ошибках и, с его точки зрения, неверных поворотах знаменитой распутинской повести "Живи и помни". Я тогда очень разгорячился и сказал: "Сначала дорасти".

В общем, это обычное дело: чем совершеннее творение того или иного мастера, чем выше, тем сильнее стремление на него замахнуться, найти изъян или хотя бы какую-то рукотворную причину - почему произошло так и почему не произошло иначе.
Так было и где-то в начале знаменитого доронинского звездного пути, когда она играла в Ленинграде у Товстоногова. Сейчас ведь никто не додумается поехать в Ленинград, чтобы посмотреть там реконструкцию, проведенную в Северной столице после многомиллионной инвестиции. А тогда ездили -- на "Идиота" со Смоктуновским и Дорониной, на "Горе от ума" и другие постановки. Когда БДТ приезжал в Москву, то все ломились на спектакли, бегали смотреть на Доронину, на Смоктуновского, на молодого тогда Лаврова, на удивительные дуэты и ансамбли и говорили: вот если бы не Товстоногов... Меня очень волновала эта внутренняя несправедливость. Товстоногов, конечно, гениальный режиссер, но почему же никто никогда не упоминает о режиссерах Стрепетовой, Комиссаржевской (которая сама себе была режиссером)? Попробуйте сшить нарядное платье из обрезков материи, из плохой ткани...

Впрочем, одно такое платье я все-таки знаю. При разделе МХАТа (мы знаем эту историю, по-разному к ней относимся, и, может быть, я о ней скажу еще потом), так вот, при разделе труппы делилось и кое-что из имущества. Люди все были ушлые, острые; парадные камзолы и шитые золотом роброны старых постановок остались на Камергерском, а вот шитое "жемчугом" платье Марии Стюарт уехало на Тверской бульвар, оно и сейчас выставлено в фойе театра. Но надо внимательно в него вглядеться: все жемчужинки в нем сделаны из обычного лущеного и чуть подкрашенного гороха. Так делили.

За свою жизнь я знал довольно много крупных людей, с которыми дружил, иногда переходил с ними на "ты", а иногда, несмотря на минимальную разницу в возрасте, на "ты" не мог перейти. Не мог даже вольно о таком своем знакомом подумать. Мы, например, много раз условливались с Валентином Григорьевичем Распутиным (что-то я сегодня все о небожителях говорю), условливались, что будем называть друг друга на "ты". А я не могу, я много раз ловил себя на том, что, когда Распутин входит в комнату, я тут же встаю - это уже помимо меня, это инстинкт. Точно так же я отношусь к Дорониной - здесь уже как бы присутствие каких-то особых, даже потусторонних сил.

Помню два эпизода. Первый - когда-то, давным-давно, я дал ей при случайной встрече прочитать свой маленький рассказ, я думал, что он ей подойдет. И потом узнал, что она действительно показывала его директору Мосфильма... Не подошло. Второй эпизод был связан с моей работой на радио. Я работал тогда главным редактором литературно-драматического вещания, в тот период это самое вещание сделало неимоверные шаги: шел "Тихий Дон" с Ульяновым, транслировали "Хождение по мукам" с Вячеславом Тихоновым, вся страна слушала поставленного Анатолием Васильевым "Дориана Грэя" с Бабановой... Тогда же решено было сделать звуковой моносериал "Анна Каренина". Мне сразу угодливо предложили актрису - известную, даже великую, но в моей своеобразной фантазии уже звучал один-единственный голос: голос Дорониной. Я помню, как все начинали меня уговаривать, что это не материал Дорониной, что она все здесь погубит своим низким, постоянно срывающимся на открытую страсть голосом. Тогда это было немодно. Я сказал: давайте организуем конкурс. И мы записали ряд замечательных фондовых передач с Дорониной.

Жизнь вяжет свои удивительные и своеобразные петли. Много позже Доронина мне сказала, что, когда нас с ней знакомили и она приблизительно знала, кто я и что делаю в искусстве, она, по ее выражению, "включила свой актерский механизм на полную катушку". В природе актера нравиться, защищать себя обаянием собственной личности. Но к этой мысли мы еще вернемся.

Всю эту бытовую часть я вспомнил для того, чтобы подчеркнуть, что она всегда искренна: понравился рассказ - показала директору Мосфильма, отчетливо и ясно всегда понимала, что она делает, что играет. Последние годы надо было себя держать в руках... Все это качество "материала", по поводу которого всегда говорили: вот если бы не этот режиссер (сначала), потом: вот вопреки этому режиссеру...

Зачем рассказывать биографию Дорониной? Она всем известна. Я пишу лишь личные заметки о ней.

Доронина переехала в Москву, я хорошо помню, как она играла во МХАТе "Медную бабушку" Зорина, играла "Скамейку" Гельмана, где переигрывала своего партнера, всеобщего кумира нашей юности Олега Табакова. Во время этого спектакля среди любовных объяснений мне иногда казалось, что она, щадя партнера, не включала на полную мощность свой духовный аппарат. Как будто большая серая кошка, пушистая и мягкая, играла с мышкой. Мышка иногда вставала на задние лапки. "Да не съем я тебя, не съем!" - казалось, говорила кошка. И как было хорошо от этого понимания - и человеческого, и актерского! Ох, как давно это было.

Вся страна запомнила, и телевидение потом много раз это все повторило, ее легендарную поездку, ее выезд в Ленинград на юбилей Товстоногова. Мы все это представляем хотя бы по совершенно бездарному юбилею, проведенному МХАТом года три тому назад. Но тогда юбилеи режиссировались по-другому. Это был выстрел, это был эквилибр на заданную тему. И всегда было чувство сожаления - гениальный спектакль на один раз. Впрочем, Доронина и один раз делает надолго. Все запомнили артистичную стилизацию ее монолога почти под Островского, почти Гурмыжская. Каждый раз, когда я смотрю эту сцену - а ее телевидение дает довольно часто, - я всегда удивляюсь бесстрашию этой актрисы и ее вере в собственное виртуозное мастерство. Оно ее никогда не подводило. Тогда ведь рядом с Товстоноговым, который, по словам Дорониной, никогда не ошибался, сидел практически и весь театр. Не думаю, что отношения, их внутренняя суть были так гладки. Питерский театр своеобразными глазами глядел на московскую звезду. Она вышла, помахивая зонтиком, наконечник которого напоминал острие шпаги или средневекового кинжала, в кокетливой шляпке (слова "шпага" и "кинжал" упомянуты мною недаром). Здесь присутствовала и благодарность знаменитому театру и учителю, и горечь - два мастера сводили тогда свои непростые счеты.
Чем же закончить этот пассаж?

Сейчас-то мы в наше время твердо уверены в достаточно лукавой мысли, что каждой актрисе обязательно нужен режиссер. Да, конечно, нужен, но согласимся - и Вера Комиссаржевская, и Татьяна Доронина сами по себе кое-что значат.

О режиссуре. Доронина закончила, как, впрочем, почти вся наша советская и русская режиссура определенного периода времени, ГИТИС на Калошином переулке. Но как обществу трудно согласиться, что талантливый человек может быть талантлив во всем! Ну да, снимается в кино, все знаменитые кинодеятели и киноактрисы видят, сколько она делает ошибок, как, с их точки зрения, неестественно играет, но почему так колышется народное сердце, когда на экране в десятый, двадцатый и тридцатый раз зритель смотрит все тот же фильм с Дорониной?

Обратил ли кто-нибудь внимание на то, что когда по какому-нибудь каналу идет фильм с Дорониной, то в него норовят всадить самое большое количество рекламы, причем рекламу самую крутую? "Комет", конечно, лучше всего идет с великим искусством. И была ли естественна Тарасова в "Петре Первом", Орлова в "Светлом пути", Марецкая в "Странной миссис Сэвидж" или Андровская в "Школе злословья", в "Соло для часов с боем"?

Кстати, одно маленькое воспоминание, рассказанное - нет-нет, не скажу Дорониной, скажу по-другому: одной знаменитой актрисой.

Они тогда, молодые, сверкающие предвосхищением своего счастья, пришли, закончив училище, в труппу МХАТа. Доронина ведь тоже закончила знаменитую мхатовскую школу, где ректором сейчас сделался театровед Смелянский. На первом же сборе труппы молодых актрис представили, и завтруппой сказал: "Милая, милая наша молодежь! Перед вами раскрывается огромное будущее. Посмотрите на репертуар нашего театра и сдайте в дирекцию заявки на любые роли, которые играют самые великие наши актрисы". Что же тогда выбрала Доронина, какую искрометную английскую пьесу? Ах, юная наивная девочка! В нас всех живет воспоминание нашей юности. И потом, через несколько месяцев, в узких театральных переходах великая актриса, играющая главную роль в этой искрометной пьесе, встретила будущую великую дебютантку. "Как живешь, милочка? Говорят, собираешься мою роль играть?" -- и было произнесено имя персонажа. "Да, собираюсь, я учусь у вас", - прошептала юная дебютантка. И тогда великая актриса своей шелковой, в кружевах ручкой один раз ударила дебютантку по мордочке, второй раз ударила... Ах, играть хочешь!

Как же все-таки удивительна жизнь любого закулисья! Может быть, из всего этого возникает и опыт, в том числе режиссерский? Так вот, когда уже все, казалось бы, согласились, что Доронина написала поразительную книгу воспоминаний, опубликовав ее в совсем не либеральном "Нашем современнике", после того, как книжку эту прочитала вся русская интеллигенция... Нет, нет, хватит, слишком много счастья для одного человека, с тем, что Доронина еще и режиссер, -- с этим согласиться совсем невозможно! Ну хорошая актриса, ну хорошая писательница, ну хорошая директор театра! И баста, хватит, довольно!

Здесь уже было сказано о смелости Дорониной. Никакие воспоминания не дадут представления о той удивительной атмосфере, когда огромный МХАТ, его огромная труппа делилась на две части. Кто выиграл? В искусстве никогда не судят по достатку и по деньгам. На Камергерский ходят богатые, в театр на Тверском -- бедные. Славу Ермоловой создали в свое время студенты с галерки. И вот в этой жуткой атмосфере перестроечного разлома, пересилив и переговорив опытнейших говорунов, Доронина делит труппу: бармы царя Ивана и платье Марии Стюарт. Я иногда думаю, что молодая Доронина смогла бы сыграть Жанну д`Арк, наверное, другая была бы у нее Жанна, нежели у Чуриковой, но, по крайней мере, если не на сцене, то в жизни она это сыграла. Не буду проводить параллели между двумя театрами, это просто разные театры, в одном культивируют (хотел сказать "аттракционы", но не буду). Я с огромным почтением отношусь к любому театру, но должен заметить, что в театре на Тверском, в Театре Дорониной, культивируют несколько другое, чем в театре на Камергерском. Там длинные театральные планы, там обширные реалистически выписанные декорации. Жизнь в условных формах жизни. Литература, театр -- все подчиняется каким-то единым законам. Вот уже отвял постмодернизм, и все больше и больше волнует нас реалистическая, колдовская похожесть, то возникающее движение адреналина в крови, которым всегда отличалось великое искусство... Ну напало на нас на всех затмение, а теперь ушло. Я даже боюсь прошептать: русский национальный театр. Но верьте -- так оно и есть -- на Тверском играет именно этот Театр.

Я когда-то мальчишкой совершенно свободно подошел к кассе Художественного театра и купил билет на "Мертвые души", где играл Леонидов, я его хорошо помню. Если попытаетесь узнать, сколько мне лет, я отвечу так: Доронина моя современница. Так вот, "Мертвые души" в инсценировке М. Булгакова. Театр тогда был не в лучшей форме, зал был полупустой, я сидел чуть ли не в первом ряду, я видел -- декорации были расшатаны, я видел всю неправду пыльных костюмов, ремонтируемую мебель, только что залатанную бутафором... Почему я вспоминаю тот спектакль, ту манеру, те неестественные голоса? Может быть, Доронина тоже вспоминала тот МХАТ?

В дни юбилея "женского" МХАТа, который бросил мужскую рыцарскую перчатку вызова всему мелкому и суетному в театре, Доронина, кажется, играла какой-то отрывок из "Смеха лангусты", довольно известной мелодрамы, в которой действует актриса. Меня тогда поразила одна сцена. Актриса вместе с поэтом как бы проверяет текст своей роли, текст средний, поэт с этим соглашается, но актрисе кажется, что его можно прочесть на сцене, и актриса тот же текст повторяет уже в образе не женщины-актрисы, а от имени актрисы на сцене. Как же у Дорониной так получается? Почему только от двух модуляций ее голоса застывает зал, почему люди готовы идти за шепотом этого голоса туда, куда он их поведет?

Я видел много спектаклей с участием Дорониной, потому что в театр ходят не для того, чтобы познакомиться с пьесой, не для того, чтобы вспоминать ее, вспоминать какую-нибудь цитату, чтобы блеснуть ею, а ходят за тем, чтобы уяснить некие подтексты, некие собственные сомнения.

Доронина никогда не скрывала своего возраста, и когда мы этим летом сидели у нее в кабинете (а во время наших разговоров я все время дергаюсь, как бы чего не забыть, а потом, придя домой, все записываю), и вот я что-то сказал ей, а она укорила меня: "Сергей Николаевич..." - и тут произнесла слово о возрасте,
Еще раз утверждаю, что театр -- это хранилище подтекстов. Да, нужны декорации, нужна тишина, нужна музыка, нужны театральные громы и молнии, но главное -- когда все это сливается с актером и когда возникает то невероятное, что так трудно объяснить словами, невероятное, что потом на долгие годы остается в душе зрителя и точит, точит, воспитывает или шлифует его. Что больше всего запомнилось, что стоит сейчас перед глазами, когда про себя шепчу имя: Доронина?
Конечно, "Три тополя на Плющихе", этот удивительный народный характер, вульгарный, грубый, нежный, этот поразительный дуэт с Ефремовым, то, что каждому из нас запомнилось из него. Вспоминается "Старшая сестра": две виолончели -- две волшебницы русской театральной игры, Тенякова и Доронина. С молодых лет помню фильм "Еще раз про любовь", кажется, был спектакль по той не пьесе Радзинского. Не видел. Но никогда не забыть дуэт Радзинского и Дорониной, ни единого слова из которого я не слышал...

Это было году в 68-м или 69-м. Большой интуристский автобус уходил в эксклюзивное плавание по городам Европы, от Хельсинки до Ниццы. Устраивало вес это Бюро международного туризма "Спутник". Ехали вроде бы молодые журналисты, но такая бездна была жен высокопоставленных псковских работников! Как всегда, чем было знаменито советское время, чего-то здесь не хватало, чего-то самого простого: паспортов. Но не с визами стран, через которые потом проследует автобус, а с визами Комитета госбезопасности.

Мы стоим уже напротив здания "Националя", где было тогда прекрасное кафе, куда любил захаживать Олеша, куда можно было утречком завалиться после стипендии... Для меня это первая зарубежная поездка, я сижу смирно у окна автобуса, а напротив, у стены гостиницы, в которой жил Ленин после переезда в Москву, вижу рыжую голову Эдварда Радзинского. Сколько мне о нем рассказывал мой костромской приятель Витя Бочков, который с ним дружил и вместе учился в Архивном институте!

Рядом с Радзинским -- красивая золотоволосая женщина. Конечно, Доронина. Ее узнают. Она в темных очках, оправа разрисована в шахматную клетку. Они три с половиной часа говорят. Боже мой, какая удивительная ревность к этому нескончаемому разговору! Это идет "сто пятая" страница... Я смотрю ревниво и хищно: где это я использую. Уметь играть любовь на сцене - это значит вообще уметь любить. Но я не люблю личной жизни больших актеров, не люблю закулисья, а это вспомнил скорей всего не ради Дорониной, а ради собственных переживаний. Не только в прекрасное время мы жили, но и в очень трудное. Наконец автобус трогается, мы едем до Ленинграда, по дороге какая-то авария, мы гуляем по шоссе во время починки колеса. Мы - Радзинский и я - перебираем московские литературные новости, для меня это одна из первых знаменитостей, с которой я знаком (подумать только, так молод, так любим!). Наконец едем дальше, приезжаем в Ленинград, обедаем в кафе под "Асторией". "Комсомольские жены" с Радзинским накоротке, заигрывают. После обеда привозят паспорта. Выяснилось, что паспорта Радзинского нет. Шофер открывает багажное отделение, все как бы заняты сами собой, Радзинский, вдруг ставший еще меньше, проходит под тумянящимися где-то под потолком взглядами... Такая игра. Надо молчать. Но я не выдерживаю, отправляюсь вслед за ним и почти демонстративно помогаю ему вытаскивать чемодан. Радзинский возвращается в Москву, завтра утром, наверное, увидит прекрасную женщину в темных очках...

Что же еще очень ясно помню? О "Скамейке" я говорил, о "Медной бабушке" говорил (во МХАТе, где впервые я увидел Леонидова в инсценировке Булгакова. "Лес" Островского во МХАТе на Тверском бульваре в постановке Дорониной, с Дорониной в роли Гурмыжской -- это хорошо помню. Хорошо помню ее постановку по роману Достоевского "Униженные и оскорбленные". Классика всегда опасна для действительности. Тогда, сидя в зале, отметил: да, это определенно не постмодернизм. По себе знаю, как трудно в реалистической манере долго удерживать внимание, как трудно разворачивать сцену, чтобы проявлялся план за планом и все складывалось в общую картину. Но ведь писатель - это почти всегда режиссер, а режиссер -- почти всегда писатель. Писатель растворяется в герое, но как актриса, ставшая режиссером, умудряется без остатка раствориться в своих героях, -- о великое искусство, которое так полно представляется жизнью. Что же делать? Есть люди, универсально способные. И, наконец, последний спектакль, который я видел в прошедшем сезоне, - "Без вины виноватые". Я уже тогда прикинул, что к юбилею актрисы напишу статью, но думал, что нужны подробности, данные об актерах, фамилия художника и прочее. Это был единственный спектакль в репертуаре театра Дорониной, который я не видел. Было немного страшновато. Хорошо помню фильм, коллизию, да, помню я тебя, помню, Любовь Ивановна Отрадина, ставшая Еленой Ивановной Кручининой. Сравнительно молодая актриса и ее сын. Но, как это бывает у великих актрис (Доронина всегда выходит под аплодисменты, ее любят и любят то внутреннее искусство, подобное магии, которое она несет с собой), но ты ведь холодный аналитик, ты ведь не обычный зритель -- и вот внутренний щелчок от контраста представлений и сути... а через минуту все исчезает. Подсчеты и перепады возрастов, не ущербна ли грация, естественна ли красота обаяния... Театр начинается с пересудов обывателя, а поток уже тебя несет, несет к той самой финальной сцене, когда Кручинина обретает сына, плачет и плачет, обретая мать, Незнамов. Все. Финальная сцена. Занавес. У большинства зрительниц на глазах слезы. У древних греков это называли катарсисом. У нас -- по-настоящему побывать в театре, духовная баня. Звучат отголоски знаменитого, незабываемого тремолирующего голоса Дорониной, вот она выходит на авансцену. Она слишком большая актриса, чтобы демонстрировать псевдоподлинность своего мастерства, плакать, -- плачет зритель. Она дорожит своим лицом и никогда не опускается до мелких актерских трюков. Холодным взором победившего полководца она обозревает поле битвы. "Скажи-ка, дядя, ведь недаром..." Цветы. Занавес.
Забыл написать об удивительной, незабываемой доронинской "Чайке" в постановке Александра Вилькина в Театре Маяковского и о Дорониной в пьесе Роберта Болта "Да здравствует королева. Виват!". Две королевы. Знакомый, как собственные лимфатические железки, сюжет. До сих пор мурашки по коже. Виват, Доронина!

"Литературная газета", 2003

http://lit.lib.ru/

viperson.ru

Док. 530720
Перв. публик.: 09.12.03
Последн. ред.: 01.10.12
Число обращений: 196

  • Лавров Кирилл Юрьевич
  • Радзинский Эдвард Станиславович
  • Распутин Валентин Григорьевич
  • Табаков Олег Павлович
  • Тихонов Вячеслав Васильевич
  • Доронина Татьяна Васильевна
  • Товстоногов Георгий Александрович
  • Статьи о театре и кино

    • Разработчик Copyright © 2004-2019, Некоммерческое партнерство `Научно-Информационное Агентство `НАСЛЕДИЕ ОТЕЧЕСТВА``