Михаил Козаков `У меня ощущение, что я сам `неформат`Назад
Михаил Козаков `У меня ощущение, что я сам `неформат`
Ему 73 года. И, кажется, все, что делает сегодня Михаил Козаков, он делает с острым ощущением уходящего времени. Он снимает кино, выпускает спектакли, концертирует, записывает диски, издает мемуары
- Этот двухтомник ваших воспоминаний, он родился из потребности что-то досказать, разобраться с самим собой, подвести какие-то итоги?
- Наверное, так. Ты живешь, в твоей жизни происходят какие-то события. Если они не зафиксированы, то их как бы и не было.
- Вам это важно - запечатлеть вашу жизнь на бумаге?
- Наверное. Это то, что называется наколоть на булавочку жучка. Я очень легко эту книгу писал. И она увеличивалась, увеличивалась
- Судя по вашим книгам, вам свойственно самоедство. Доставляет наслаждение копаться в себе?
- Никакого наслаждения мне это не доставляет. Это свойство характера. Склонность к самоанализу. Я, к сожалению, грустно смотрю на жизнь. Например, я безумно одиноко себя чувствую. Несмотря на большое количество детей, внуков, прекрасную жену. Человеку вообще свойственно чувство одиночества. Вот сейчас я пишу дневники. Для себя. В стол.
- Я не верю в дневниковую искренность. Особенно не верю дневникам известных людей. "Пишу в стол, только для себя" - по-моему, это лукавство. В спину пишущему дневник всегда дышит воображаемый читатель, в глазах которого автор хочет выглядеть хоть чуточку лучше, чем он есть на самом деле.
- Вообще-то вы правы. Но если бы вы прочитали мои дневники, вы бы это свое предположение сняли. Ничего страшней о себе, о своих депрессиях, о своих адовых сомнениях, о своих грехах я нигде до сих пор не рассказывал. Бумага для меня как психотерапевт. Может быть, когда-нибудь эти дневники прочтут мои внуки и правнуки. Если не сожгу.
- Что сегодня вас более всего огорчает или раздражает?
- Я сам.
- Ну, это кокетство.
- Серьезно говорю. Не нравятся мне мои мысли. Они грустные какие-то. Вот я снял фильм "Очарование зла". Шесть серий. О жизни русских эмигрантов в 30-х годах. Цветаева, Эфрон Картина была куплена телеканалом "Россия", но уже почти два года не может пробиться в эфир.
- Говорят, "неформат"?
- Они вообще не говорят со мной. Я несколько раз звонил - меня ни с кем не соединяют. Журнал "Огонек" задал им вопрос: "Почему не выходит картина?". Они сказали: "Мы не обязаны вам отвечать. Это наша вещь, она приобретена нами, и мы распоряжаемся ею, как хотим".
- Кого-то смущает, что персонажи фильма, имеющие исторических прототипов (Сергей Эфрон, Константин Родзевич, Вера Гучкова и другие) - агенты НКВД, что весь сюжет на этом, собственно, и замешан?
- Я могу только строить догадки. Не хочу подозревать кого-то в желании перестраховаться, не возьму такой грех на душу. Я только знаю, что по непонятным мне причинам фильм не выходит. Тем не менее он был показан на канале RTVI, прошел по многим странам, включая Америку, Израиль, Грузию, Белоруссию, Украину и, слава Богу, был выпущен на DVD у нас. А вот другая история. Со мной и Марком Розовским был заключен договор на написание сценария художественного сериала. Там Сталин, Черчилль, Геббельс, довоенная история, война, послевоенная история, убийство Михоэлса по роману Левашова и другим документам, еврейский вопрос Мы делали этот сценарий для Первого канала. Теперь нам говорят: документальный фильм - это пожалуйста, а художественный не надо. "Неформат". У меня уже ощущение, что я сам "неформат" как человек. Но мне надоело положение, когда со мной и с моими картинами так обходятся. Я подумал: почему я должен молчать? Они мне больше не дадут работу? Они и так не дадут. Поэтому я и пошел на это интервью.
- Но, может, существуют некие культурные стандарты, свойственные той или иной эпохе, и в нынешний "формат" вы не вписываетесь?
- Стандарты всегда были. Сталинские, брежневские, хрущевские Но вышел же "Доктор Живаго" в конце концов! Не сразу, но вышел. Были споры вокруг фильма Досталя "Штрафбат", но вышел же, да? На том же телевидении. Но мне почему-то не позволяют. Из того, что я предлагаю, им все не годится. Предлагал сделать "Гамлета" в прозе, есть перевод. Нет, не надо. Ну, как-то я не попадаю
- С вашими чтецкими программами вы часто выезжаете в Израиль и США, выступаете там перед своими бывшими соотечественниками. Это оттого, что аудитория, к которой вы адресовались в советские годы, в сегодняшней России значительно сузилась, переориентировалась на другие культурные стандарты, а молодым вы и подавно не нужны с вашим Пушкиным и Бродским?
- Вы знаете, я тоже об этом думал. Не могу однозначно ответить. По-разному бывает. Еду как-то в машине. Шофер - простой человек. Ему лет сорок. Узнал меня. Говорит: "Да-а, Козакова я люблю". Ну, думаю, сейчас скажет - "Человек-амфибия". Или - "Покровские ворота". А он говорит: "Мне нравится, как вы Пушкина читаете". То же самое сказали нянечки в больнице, где мне глаза оперировали. Или другой случай. Еду в поезде на Украину. И проводница проводит со мной целую ночь в разговорах о каких-то моих ролях. Честное слово! А однажды - солдатики. Я на пирсе с ними сидел, они меня сначала не узнали, а потом: "Вы Козаков? Ну ладно врать!" Когда я показал им паспорт, они мне не поверили, но мы так надрались! Если же говорить о серьезной аудитории, то не могу пожаловаться на ее отсутствие. Когда я в Нижневартовске или в Архангельске собираю полный зал на 700-800 мест, это о чем-то говорит.
- Вы считаете, не умирает литературный театр?
- Понимаете, в театре серьезные пьесы стали играть на малых сценах. Существует изумительный анекдот, я думаю, вам понравится. Приглашенный на постановку режиссер ставит "Чайку" в театре, а главный режиссер ему говорит: "Очень длинная пьеса. Ты не можешь сократить?" Тот приносит сокращенный вариант. Медведенко: "Отчего вы всегда ходите в черном?" Дорн: "Дело в том, что Константин Гаврилович застрелился". Все. Занавес!
- Как вы вообще оцениваете нынешнее состояние российского театра?
- Его так много, и он такой разный. Есть вещи, которые я очень люблю. Есть режиссеры, которые мне интересны. Фоменко, например.
- А Додин?
- Додина я хуже знаю.
- Но хотя бы его спектакль "Братья и сестры" вы смотрели?
- Смотрел. Мне он не очень понравился.
- У вас нет ощущения, что великая театральная эпоха в России закончилась?
- Она не только в России, она везде закончилась. Раньше театр был властителем дум. Сегодня он таковым, по-моему, перестал быть.
- А он не должен. Это ведь только наша традиция, во многом обусловленная несвободой. Поэт в России больше, чем поэт, театр - больше, чем театр. Нигде в мире к художественному творчеству так не относятся. Нигде не считают театр общественной кафедрой.
- Да, возможна и такая точка зрения. Но я-то российский человек, изменить себя в мои годы я уже не могу.
- Вы не вписались в новую культурную среду, ощущаете себя в ней чужим?
- Да я давно ощущаю себя одиноким волком. И что такое - вписаться в эту среду? Добиваться орденов Отечества первой, второй, третьей и четвертой степени я не хочу. Я слишком ленив и высокомерен.
- Вы недавно выпустили спектакль "Ниоткуда с любовью" - музыкально-поэтическое представление по произведениям Иосифа Бродского. Это очередное и, подозреваю, не последнее ваше обращение к Бродскому.
- Да, до этого вышел диск "Мой Бродский". Есть еще программа "От Пушкина - до Бродского". Есть концерт, где я читаю Бродского всухую, без всякой музыки. Относится ли моя концертная деятельность только к Бродскому? Нет. У меня есть программа "Пушкин. И о нем". Есть программа со стихами поэтов Серебряного века. Есть программа "Мне снился сон" по произведениям выдающегося поэта двадцатого века, моего покойного друга Давида Самойлова, где певица Анастасия Модестова поет романсы на стихи Давида Самойловича, а я его читаю. Есть много и других программ. Это для меня как музыка. Я иногда, сыграв концерт "Пушкин. И о нем", полушутя говорю: "Отслужил литургию". А "Ниоткуда с любовью" - это не чтецкая программа, это такое представление. Тут и пение, и музыка, и диалоги из книги Соломона Волкова "Беседы с Иосифом Бродским". Мои партнеры - актер (он же сопостановщик) Владимир Качан и певица Анастасия Модестова. Четыре композитора - Леонид Марголин, Александр Шевцов, Игорь Бутман и Владимир Качан. Дело в том, что Бродский не только великий поэт двадцатого столетия. Он еще и крупнейший мыслитель, философ. Этот человек никогда не отступался от своих принципов. И не искал дешевого успеха. Он не был святым, далеко не был святым, но он был праведником. Подлинная праведность, принципиальность уходят из нашей жизни. Как раз об этом мы и пытались сказать в нашем спектакле.
- В 22 года вы сыграли Гамлета в легендарном спектакле Охлопкова. Успех был оглушительный. Посмотреть на вас в этой роли валом валила вся Москва. Ранний успех, разумеется, окрыляет. Ну а разрушительным он может оказаться? Он рождает губительные соблазны?
- Все зависит от человека. Я приобрел известность, когда снялся у Ромма в "Убийстве на улице Данте". Это была моя первая картина. "Известность" - не то слово. Могу сказать без ложной скромности, я сделался знаменит. Причем моментально. Именно после этой картины Охлопков и пригласил меня на Гамлета. Так вот, повторяю, все зависит от самого человека. Если ты понимаешь, что ранний твой успех, сколь бы громким он ни был, - это всего лишь аванс, то никакие соблазны тебе не страшны.
- Вы понимали, что Гамлет, сыгранный в 22 года, - это не более чем аванс?
- Конечно, понимал, я же не идиот. К тому же я вырос в такой среде Мой отец, Михаил Козаков, был писателем. Его друзьями были Зощенко, Шварц, Эйхенбаум, Мариенгоф Эти люди знали цену друг другу, но сами себя скорее недооценивали. Никто из них не пытался гениальничать, надувать щеки А вообще успех - вещь хорошая. Все стремятся к успеху - не только актеры. Хотя что считать успехом? Успех у публики - это одно, и подчас он недорого стоит. Успех по гамбургскому счету - это другое, цена такого успеха бывает высока. Я понимаю, что я фигура известная. Но я себя не переоцениваю. Я могу себя похвалить только за любовь к труду. Потому что без работы я - не человек. Работа - это мой спасательный круг.
- Искушение успехом вам испытывать приходилось?
- Конечно. Все его испытывают.
- Такое искушение следует преодолевать?
- "Лучший способ избежать искушения - это поддаться ему", - сказал Оскар Уайльд. Разумеется, это всего лишь парадокс Уайльда. Каждый человек сам себе придумывает всевозможные искушения. Вот замечательный артист Володя Машков, да? Прекрасный режиссер, что тоже было им доказано. Сейчас он в Голливуде. Для него это искушение. И я не думаю, что это искушение деньгами. Я думаю, ему хочется доказать самому себе, что русский актер его масштаба может достичь в Голливуде какой-то высоты.
- Он там, кажется, пока не на первых ролях.
- Не знаю. Во всяком случае, в главных ролях мы его почти не видим. Но это - искушение. Когда я с семьей уезжал в Израиль, я тоже поддался искушению. Я принадлежу к "колбасной" эмиграции 90-х годов. На мне была большая семья, родился ребенок. У жены не было работы. Мне показалось, что я тоже больше не получу работу - ни в кино, ни на телевидении. Я испугался. В театре я не служил. Концертов не было. И я сказал себе: другие едут работать за границу, а ты что, слабее? И я поехал. И не жалею. Я благодарен Израилю за многое. За сына Мишку, который провел там свои первые годы, за дочку Зойку, которая там родилась. Я понял в Израиле и кое-что про себя. Понял, что я, к сожалению, не человек мира. Что я очень московский человек. Хотя я и в Москве очень одиноко живу. Я, конечно, бываю где-то по необходимости. Но бегать по тусовкам, по презентациям - это не моя стихия. Если же говорить об успехе Успех успеху рознь. Мною любимый Лев Николаевич Толстой говорил: "Что такое слава? Это когда тебя все любят". Можете себе представить? Все! А остальное, мне кажется, весьма относительно. Все любили Рихтера. Все любят Чайковского, Шостаковича. Но таких людей - единицы. Я часто думаю: ну кто мы с нашими успехами рядом с Микеланджело? Смешно сказать. Муравьи. И ничего самоуничижительного в этом нет. Глупо стремиться стать Микеланджело или Феллини, это невозможно. Но ты должен выжать из себя максимум, на что ты способен.
- Когда из Театра Маяковского, где Охлопков вас очень ценил, вы уходили к Ефремову в только что созданный им "Современник", вы очень рисковали?
- Я был связан с Олегом Николаевичем еще по Школе-студии МХАТ. Он мой учитель. И когда я собрался к Охлопкову, Ефремов сказал: "Гамлета" пропускать нельзя. Иди, поиграй, потом вернешься". И я пошел. Но понимал, что будущее - за искусством Ефремова. А когда я вознамерился перейти из Маяковки в "Современник", мне многие говорили: "Ты с ума сошел!" Николай Павлович тоже меня отговаривал: "Миша, куда вы идете? Это же самодеятельность". Но интуиция, внутренний голос да и разум мне подсказали, что это надо делать. И я сделал это легко. Хотя риск был. Я ведь пришел не первачом. У меня не сразу все сложилось в "Современнике". Более или менее стало складываться после спектакля "Двое на качелях". Это 1962 год. А пришел я в 1959-м. Я проработал в "Современнике" десять лет. Это были мои лучшие годы.
- Однако и "Современник" вы покинули. Почему?
- Так обстоятельства сложились. В 1969 году я начал сниматься в картине "Вся королевская рать", и Ефремов не дал мне академического отпуска, сказал: "Пускай уходит". Помню, Лиля Толмачева удивилась: "Миша уходит? Совсем? Или мы потом его возьмем обратно?" Ефремов сказал: "Посмотрим". А сам ушел во МХАТ. И пригласил меня туда же. И там по пьесе Леонида Зорина я начал ставить спектакль "Медная бабушка" с Роланом Быковым в роли Пушкина. Спектакль закрыли. После этого я ушел из МХАТа. В Театр на Малой Бронной. К Эфросу. И тоже поступил, как выяснилось, верно. Я сыграл там мольеровского Дон Жуана, Кочкарева в гоголевской "Женитьбе", Ракитина в спектакле по пьесе Тургенева "Месяц в деревне".
- Но и с Эфросом вы расстались. Причем опять же по собственной воле. Что вам не сиделось на месте?
- Мы не сошлись с Анатолием Васильевичем в оценке спектакля "Дорога", поставленного им по "Мертвым душам". Два года репетировали, но спектакль, по-моему, не получился. Я пытался доказать Эфросу, что дело тут не в его режиссуре и не в нашей игре, а в плохой инсценировке. Он со мной не соглашался, был страшный скандал. Я отыграл несколько раз и ушел из театра. И пустился в свободное плавание.
- В ту пору мало кто из театральных актеров мог позволить себе существовать вне театра. Антрепризой еще и не пахло. Оставив театр, что вы приобрели?
- Я приобрел профессию режиссера, а вместе с нею - относительную независимость.
- Вам симпатична сегодняшняя российская интеллигенция?
- Мне кажется, в России больше нет интеллигенции. Есть отдельные интеллигенты, но нет былой социальной общности.
- Почему вы так думаете?
- Потому что никто ни с кем не вступает в диалог. Полное отсутствие полемики.
- А о чем полемизировать? По-моему, всем и так и все ясно.
- Нет, вы вспомните, сколько раньше было разговоров ну, например, о новых спектаклях. Устраивались публичные дискуссии, проводились какие-то конференции. Да можно было просто завалиться после спектакля с коллегами в ресторан ВТО, пить там водку и вести бесконечные споры. Было ощущение общности. Теперь оно пропало. Никто ни с кем не делится своими мыслями, впечатлениями, художественными переживаниями. Ну посмотрели спектакль, похлопали и разошлись. В советские времена интеллигенцию объединяло хотя бы отношение к тогдашней власти.
- Оно скорее разъединяло. Поскольку было разным.
- Да, кто-то был по одну сторону, кто-то - по другую. Но в той среде, к которой я принадлежу, ощущалась потребность в консолидации. Та самая потребность, о которой Толстой говорил: "Если плохие люди так легко объединяются, почему хорошие-то не могут объединиться?" И мы по мере сил объединялись. А сейчас и этого нет.
- В своей книге вы признались, что в молодости были завербованы КГБ, стали его агентом. Зачем вам понадобилось делать такое признание?
- Я не был стукачом. Я был неудавшийся Штирлиц.
- Вопрос в другом: зачем признались?
- Не хотел уносить этот грех с собой в могилу. Это меня мучило. Когда написал, на меня все набросились. Кто-то додумался до полного бреда: дескать, Путин - выходец из КГБ, и я, таким образом, к нему пристроился. Ну а кто-то разозлился оттого, что сам стучал, писал доносы на товарищей? А я признался в гораздо меньшем грехе.
- Ладно, оставим эту тему. Очень молодая жена - это серьезное испытание для мужчины, которому за семьдесят?
- Ну, Надя особый человек. Она культуролог, окончила Нижегородский университет. Самодостаточна, умна. Не стремится быть дивой гламурной. Я часто ее спрашиваю: зачем ты со мной связалась? Ну был бы я богат - тогда понятно. А мы, видите, сидим с вами в однокомнатной квартире, где ничего, кроме книг, телевизора, фотографий на стенах Мы познакомились, когда ей было девятнадцать, сейчас - двадцать шесть. В каком-то смысле это для нее, наверное, испытание. Но это и для меня испытание, потому что я должен быть подтянут хотя бы.
- Я не ошибаюсь в своем предположении: вами сейчас движет страх недовоплощенности, недовысказаннности?
- Наверное, и это.
- Ощущение "третьего звонка"?
- Да, конечно.
- Ваше последнее мемуарное сочинение так и названо - "Третий звонок". Вы будто сами себе напоминаете: время уходит, и, пока есть силы, надо работать.
- А что еще в моем возрасте может быть интересным? Ну читать книги, смотреть чужие спектакли, фильмы. Иногда посидеть с друзьями. Ну дети, внуки, дом Надо работать. Когда работаешь, уходят мысли о старости, о смерти, о бессмысленности жизни.
