Статья в "Юманите", опубликованная в середине семидесятых, называлась "Любимов - храбрый капитан". Она бережно хранится до сих пор, потому что в ту пору каждое упоминание Таганки носило полулегальный, подпольный характер, хотя театр вполне законно стоял себе на Таганской площади, вызывающе пестрел афишами и столпотворениями у билетной кассы. Люди буквально жили у этого вожделенного окошечка, записывая номерки на ладонях и сменяя друг друга на ночное дежурство.
Храбрый капитан Любимов не растерял своей мифологии и по-прежнему воспринимается нами почти как пророк, которому, как известно, в отечестве быть места не должно. Но странный парадокс - то ли времени, то ли места - в нашем отечестве Юрий Петрович занял приготовленный для него именной пьедестал, который раньше больше напоминал плаху с топорами, лобное место для публичной порки. Обида на власть не стала обидой на страну. Он вернулся в распростертые объятия родного коллектива, но, нацеловавшись и приглядевшись, театр и режиссер друг от друга отшатнулись, и шатание это происходит до сих пор, изредка меняя амплитуду - от вялых перепалок до скандальных взаимных разоблачений. Кто кого предал - то ли Учитель учеников, то ли ученики Учителя - понять дано уже не нам, а потомкам, хотя навряд ли история гнусного деления бывших соратников станет частью Всемирной истории. Она даже на историю Театра на Таганке не тянет по уровню мелочного бесстыдства, коим страдали обе стороны.
При всей своей кажущейся приземленности Юрий Любимов все равно живет отдельной жизнью. Он с той же благосклонностью принимает нынешние правительственные награды и прочие подношения, как когда-то принимал советские ордена в коробочках. Он так же плюет на критиков и театроведов, упрекающих живую легенду в повторах и самоцитировании. С мастеровитыми журналистами он разговаривает на своем языке, уважительно предполагая в них интеллектуально равного себе собеседника. Хотя иногда любит устраивать публичные высечки на тему "как были баранами, так ими и остаетесь". С властью не расшаркивается, но и не дебоширит, как раньше. Власть любит посещать его премьеры и дни рождения, но расписываться на стенах легендарного кабинета никто ей не предлагает - масштаб не тот. Они делают вид, что не замечают легкого презрения со стороны седовласого нарушителя общепринятых правил. Звездная труппа его постепенно рассосалась, предпочтя сольные проекты когда-то витающему здесь духу восторженного коллективизма. Впрочем, новые юные дарования с тем же энтузиазмом водят звонкие хороводы вокруг живой легенды и не сетуют на собственную безымянность. Гулливер же предпочитает общаться с себе подобными - потому его близкими друзьями и постоянными собеседниками давно стали Федор Михайлович, Александр Сергеевич, Николай Васильевич, Михаил Афанасьевич и Александр Исаевич. В этой компании он чувствует себя комфортно и уверенно - эти не сдадут и не швырнут табуреткой в спину.
"Знаете, в такой старости, как у меня, есть большие преимущества. Я никуда не тороплюсь и другим не советую.Как древние говорили: "Суета сует и всяческая суета". А мы не слушаем никого, все время ломимся. Иногда в открытые двери. Я думаю, что если бы люди углубились и спокойно начали озираться и привыкать к новым условиям жизни, страна стала бы другой"
