Умер дед - остановились часы. Деревянные часы с маятником ему подарили, когда уходил на пенсию. С тех пор они и висели на стене. Много лет, потому что деду было за девяносто. После смерти бабы Лиды он жил бобылем. Сам управлялся по хозяйству, готовил всякие немецкие блюда и суп из сухофруктов. Когда были еще очереди, то постоянно ходил по магазинам, выстаивая часы и "добывая" молоко, сахар, макароны. Был он высокий, сухопарый: ни грамма лишнего веса. Одним словом, несгибаемый дед. В постель его уложила пустяковина: распухшая нога. Как только он слег, все пошло-покатилось к худшему исходу. Больше он не смог подняться.
Последнее время он уже не мог вспомнить имена своих правнуков. Видимо, это свойство стариковского разума: помнить то, что было полвека назад, но забывать, что было вчера. Когда дед молча сидел на стуле, у него дергались сами по себе пальцы сложенных рук. И иногда казалось, что он смотрит не вперед, а куда-то внутрь себя. Деду было что вспомнить. Он прошел через то, откуда многие не возвратились. Он выжил, потому что, я же говорю, был несгибаемым.
Отец рассказывал, что до войны они жили в селе Вальтер Саратовской области. Там была республика немцев Поволжья, которых переселил на русскую землю давным-давно, еще в Екатерининские времена. Удивительное дело, но даже по прошествии стольких лет у немцев сохранилась своя культура и уклад жизни. Мои дедушка и бабушка между собой говорили только по-немецки, а уж писать по-русски могла только бабушка. Да и то с громадными ошибками. Это была какая-то "смесь" из русских и немецких слов.
Жили русские немцы зажиточно: строили каменные дома, держали хозяйство. Наверное, просто потому, что не привыкли лениться. Из этих самых домов со всяким добром их и стали выселять, когда началась война. В поселке Куйбышев я однажды познакомилась с пожилой женщиной, которая была в Вальтере сразу после выселения. Она рассказывала, что это было странное и удивительное зрелище. Село вымерло, как после атомной войны. Кудахтали куры, лаяли собаки, мычали в загонах бедные брошенные коровы, а людей не было. Дома стояли открытые: хоть заходи и бери, что хочешь. Рассказывала, что сердце разрывалось от жалости. Ведь целые семьи выслали. Вместе с детишками. В домах некоторых качались пустые люльки. По тому, как она все это говорила, я поняла: решение о депортации уж точно не было волеизъявлением народа. Большинство русских, наверняка, относились к ним хорошо: ведь они были свои, советские немцы. В стране, в которой в годы репрессий "положили на плаху" столько русской интеллигенции (лучших ее представителей) не могло и речи быть о милости.
Семье не только выслали: их разлучили. Деда отправили в трудармию, в бабушку с двумя детьми - на север, в местечко, которое называлась Обьская губа, что под Салехардом. Там их, казалось бы, не ждало ничего, кроме гибели. Отцу в это время было четыре года, а его старшему брату - шесть. Когда высадились с теплохода, каждый из них нес немного вещей. Отец, например, тащил незаменимую и нужную вещь - горшок.
Их привели в поселок, в котором жили по преимуществу одни ссыльные. Сначала поселили в маленьком клубе, слишком тесном для такого количества людей. Сказали, что если не нравиться, то пусть роют землянки. Женщины "засучили рукава" и стали рыть длинную "нору" вдоль оврага. От нее потом - углубления вглубь холма. В землянках обязательно складывали печки. Нельзя сказать, чтобы такие темные подземные жилища отличались комфортом, но это был их единственный шанс выжить в суровых северных условиях. Питались чем придется: замороженными овощами, рыбой.
Наверное, оттого, что даже мороженой картошки не было вволю, отец и не выдался ростом. Тем не менее, это не мешало ему вступать в драки. Драться он хорошо научился. Когда его дразнили "фашист! Немец!" - незамедлительно пускал в ход кулаки. Дрался и за себя и за старшего брата. Отчаянно. Так, что потом все стали бояться "задевать".
Дед приехал к ним спустя годы после войны, да и то на побывку. Он должен был вернуться назад, но предписание свое не выполнил. Потом боялся, что за ним приедут и заберут. Трудармия - это только так называлось. На самом деле это была настоящая "зона" с колючей поволокой, охраной, бараками. Он жил вместе с заключенными, и каждое утро должен был выходить на работу. Условия были самые суровые: если кто-то заболел и не мог работать, то его переставали кормить. Однажды это произошло и с дедом. Полуживого, его просто выбросили за забор умирать. Обычная русская женщина, подобная тем, на которых свет держится, подобрала его, дотащила к себе домой и стала лечить. Когда дед выздоровел, то он вернулся обратно в зону. Почему? Да потому что бежать было некуда: кругом тайга. И документов у него не было. Вся статья, что на каком-нибудь посту его поймают и расстреляют. С тех пор лагерное начальство стало отпускать его в поселок. Время от времени он наведывался к той самой женщине. Помогал ей дров нарубить, крышу отремонтировать. Был он хорошим столяром.
Только в конце пятидесятых годов немцам разрешили выехать в Казахстан, который надо было кем-то заселять. Некоторая его часть превратилось в республику репрессированных: и немцев, и русских. Но в армию все-таки братьев не взяли. К большому огорчению. В то время это считалось чем-то вроде позора. Особенно перед девчонками. Но можно сказать, что этот свой "изъян" отец компенсировал тем, что отлично играл на гармошке. Гармонисты вообще тогда были в почете: без них какие же танцы или свадьба. Все же есть на свете справедливость: бог или судьба наградили его музыкальностью, такой основательной мастеровитостью и сообразительностью. Жизнь сложилась, несмотря на то, что многие двери, так же как для мнимых "врагов народа", были закрыты для него.
Удостоверение реабилитированного отец получил, уже будучи пожилым человеком, а дед - так вообще перед смертью. В память о нем остался альбом с фотографиями. Да еще настенные часы. Делали же раньше вещи: никаких батареек не надо, все идут и идут, покачивая маятником. Когда часы забывают завести, и они останавливаются, то на душе у меня становится тоже как-то тревожно. Я же помню: умер дед - остановились часы.
"Рыбалка".
Ура! Наконец-то мы едем. Мы трясемся на заднем сиденье машины с совершенно блаженными улыбками на перепачканных землей лицах. Просто в самый последний момент, в спешном порядке муж с детьми копали червей. Теперь черви в мыльнице с отломленным уголком тряслись вместе с нами и не знали, что они - корм для рыб. Я еду подальше от плиты, кастрюль и зарастающих травой грядок, дети, потому что они вообще любят куда-то ездить, а муж - потому что он собрался ловить рыбу. Он - легендарный рыбак. В том смысле, что за все годы нашей совместной жизни поймал только немного корма для кошек. Он и рыба - понятия несовместимые. Но все-таки рыбалка - это ведь лучше, чем охота. Да и зачем нам рыба? Мы же просто на речку едем. А черви - это так, для "блезиру".
Мы выгружаемся. Удочки, прогулочная коляска для маленького, одеяло, чтобы на земле сидеть не холодно, пакет с продуктами, запасные колготки, куртки, если похолодает Стихотворение "За город начал рыбак собираться" - это про нас. С очень серьезным видом муж стоит с удочкой в руке, а мы ему "не мешаем". Просто каждую минуту Настя спрашивает: - Ну что, клюет? А младший Никитка тянет его штаны и просится на руки, потому что на своих ногах стоять неохота, и ничего не видно из-за травы.
- А мы под рыбу взяли что-нибудь? - Допытывается дочь. В ответ - ни звука. Наш папа онемел и окаменел. Он - памятник любителям-рыбакам. Поняв, что разговора не получится, дочь переключается на меня: - Мам, я есть хочу.
Я смотрю на часы: прошло пятнадцать минут, как мы прибыли. Это рекорд. Обычно проходило не больше и пяти. Растут дети, меняются, а мы мудреем. В лес теперь ходим и ездим только с едой, но горбушка хлеба для подкормки рыбы ее тоже устроит. Мы выбираемся на дорогу и бежим. Настя - потому что любит бегать в лесу, Никитка - потому что всегда ей подражает, а я бегу, чтобы его ловить, прежде чем грохнется на землю. Такой вот вереницей мы продираемся через лесополосу с пеньками и коварными ямками, замаскированными листьями. Я не вижу ничего, кроме головенки с развивающимися светлыми кудрями. Наверное, так двигаются пикирующие бомбардировщики. Только без звука. Стоп! Похоже, что звук сейчас будет. Какой-то корешок цепляется Никитке на ножку, и я не успеваю его подхватить. Тишины в лесу как не бывало. Единственное, что может нас утешить - это лягушка, которая таращит глаза где-нибудь в тине. Размазывая слезы по лицу и роняя на ходу прилипшие листья, мы идем искать царевну-лягушку. Коварная паразитка не хочет показываться на глаза, но зато мы находим бабочку, стрекозу и красивый цветок. Все это ловится, хватается и срывается: красота должны быть осязаемой. Дожевывая горбушку (бедные рыбы опять остались без хлеба) появляется дочь: - Мам, а когда мы домой поедем? Ну, естественно, какой же уважающий себя человек будет торчать в лесу, если хлеб съеден, ноги устали от беготни, а по телевизору показывают мультики. Но мы не можем уехать без "добычи": мы хотим золотую рыбку. Сгрудившись возле папы, смотрим, как ему на крючок попадаются только какие-то водоросли. -Здесь рыбы нет, - заключает он, и начинает сматывать удочки. Напрасно кошки будут встречать нас истошным криком. Мы грузимся в машину. Но прежде чем захлопнуть дверцу, я бросаю последний взгляд на речку и замечаю, как в лучах заходящего солнца сверкнула чешуей огромная рыбина.
Щенок завелся
Я - щенок в пакете, - заявила Настена, и я с грустью представила, что теперь вытащить этого "щенка" из-под одеяла и заставить одеваться, нет никакой возможности. Тем более, всем известно, что эти животные скулят, а иногда и кусаются.
Настена полностью вжилась в свою роль: она лежала, выбросив из кроватки на пол подушку, выставив поверх одеяла руки и неестественно вывернув их ладошками вверх. На ладошках были отчетливо видны следы вчерашней "художественной деятельности" от фломастеров. При этом она еще щерилась своей почти ангельской улыбкой с дыркой вместо одного переднего зуба.
Сразу было видно, что этот матерый "щенок" просто так не сдастся. Я решила действовать хитростью, и поинтересовалась, кто "его" туда, в пакет, засунул.
- Хозяин, - без раздумий ответила Настена.
На это трудно было что-то возразить. Тем более что действия хозяев - вещь непредсказуемая и необъяснимая. Ну, например, некоторые считают, что их питомцы должны любить купаться, так же, как они. Если хозяин, скажем, запросто закидывает бедное животное в реку, то почему он не может засунуть его в пакет?
Мой "щенок" лежал тихонько и думал о чем-то своем. Я ушла на кухню, и минут через десять услышала поскуливание. Игра ведь только тогда имеет смысл, когда о ней знает кто-то другой. А так, что за удовольствие лежать в тишине и воображать себя щенком в пакете.
- Настя, ты собираешься вставать? - как можно более строго спросила я.
- Не могу. На мне гора бананов.
- Ну ты же была щенком?
- Так они на мне, на щенке.
Нужно было как-то выдворить ее из постели, и я сказала, что обычно утром все щенки завтракают и идут гулять. Она скосила глаза из-за решетки кроватки в направлении окна и заявила, что утром она никогда еще не видела на улице щенков.
- Ну и, пожалуйста, лежи себе на здоровье. Но имей в виду, что так себя ведут не щенки, а старые, больные животные.
Около десяти часов утра, видимо, проголодавшись, "щенок" выбрался наружу и долго чем-то гремел, разыскивая носки и наскоро сброшенные вчера колготки. С горой одежды, среди которой попадались папины носки, носовой платок и какие-то тряпки для кукол, она пришла ко мне. Сзади, как змея, волочился рукав от платья.
- Ну, уж нет, одевайся сама!
Настена сбросила гору одежды на пол, села рядом и принялась сосредоточенно сопеть, натягивая непослушные колготки.
На следующий день утром мне нужно было срочно идти по своим делам. Я включила громкую музыку и подошла к кроватке. Настена натянула одеяло на голову и не двигалась.
-Вставай, - потрясла я ее за плечо.
Настена откинула одеяло, под которым обнаружилась шкодная и совершенно не сонная мордашка. Такое ощущение, что они только и ждала этого момента.
- Ты знаешь, кто я? - Радостно спросила она. - Я - мышка в норке.
Птичку жалко
- Мама, смотри, петушок!
Никитка сидит на ступеньках, а я завязываю ему шнурки, потому что сам он еще не умеет. Оторвавшись от своего занятия, поднимаю голову в направлении крохотного пальчика. Сама бы я ни за что не заметила бы, что на столбе сидит нечто из ряда вон. Очень важный, с хохолком и зелеными, красными перьями, крючковатым клювом - самый настоящий попугай.
- Нет, Никита, - задумчиво поясняю я, - это не петушок. Сама про себя думаю: и с каких это пор попугаи у нас завелись? Может, это наш местный вид какой-то
- Мой?
Никитка имеет привычку присваивать себе все живые существа, которые зрительно меньше его. Все встречающиеся по дороге кошки, собаки, маленькие девочки в ярких курточках - все его. Он растет большим собственником. Поэтому нам так трудно уйти от столба, попугая и надежд, с них связанных. Когда мы пришли назад, то попугая уже не было. Улетел, как Карлсон, но обещал вернуться, если переживет нашу зиму.
В другой раз на наших глазах развернулась трагедия. На крыше дома подрались несколько синичек. С громким писком на землю упал серый взъерошенный комочек, и в следующую долю секунды оказался в зубах у нашего котенка.
- Отдай, птичку! Я тебе молока дам, - пыталась я уговорить кота, который вообразил себя свирепым хищником. Он ворчал и шипел, и чем старательнее я пыталась отобрать добычу, тем сильнее он сжимал челюсти. Наш маленький охотник утащил птицу-синицу на грядку с луком, припорошенную желтыми листьями. Теперь поверх них лежали еще и перья. Никита долго смотрел на них, а потом спросил:
- Мам, зачем он моего попугая съел?
Ох уж эти сказки
Никитке пора спать, но когда тебе четыре года, ужасно жалко тратить время на такое скучное занятие. Когда мы уже "клюем носом" на исходе рабочего дня, энергия из него бьет ключом. В основном, по нашей голове.
И все-таки есть один способ завлечь его в постель: почитать книжку. Лежа в постели, мы читаем, наверное, в сотый раз "Бармалея" или "Доктора Айболита". Глядя на красочные картинки, Никитка задает дополнительные вопросы, не предусмотренные автором. Наконец, книжка прочитана. Как только щелкает выключатель светильника, Никитка бодрым голосом заявляет:
- А теперь сказку!
На дворе может быть глухая ночь, землетрясение, потоп, но сказка после книжки обязательно должна быть. Это как ежедневный моцион, изюминка в булочке. Спорить и возражать бесполезно. Поэтому я спрашиваю:
- Про что?
Никитка любит сказки про вещи. Поэтому он говорит обычно:
- Про лампочку (батарею, окно, дом, кровать).
В сказках, которые я выдумываю на скорую руку, все эти вещи говорят, передвигаются, думают, превращаются во что угодно. Что касается нашего папы с техническим образованием, то ему иногда трудно приходится. Он начинает слабо возражать:
- Ну не знаю я сказку про батарею, давай лучше про репку.
Никита ни за что не соглашается на репку: это же другой век. Каково ему, поднаторевшему в виртуальных играх и знающему рекламу наизусть, слушать такое. Но все-таки он делает уступку:
- Тогда давай про светильник.
- Ну, слушай: посадил дед репку
- А вместо репки вырос светильник, - встреваю я, чтобы между моими мужчинами не было разногласий, а то очень уж спать хочется.
Дальше события в сказке разворачиваются так: сорвал дед светильник, повесил его на стенку, включил. Сидит при свете - и с голоду пухнет. Потом пошел он на базар, продал светильник и купил репку. Съел всю репку - и опять голодать начал. Так и умер с голодухи в полной темноте.
Никитке сказка понравилась. Он сказал, что даже все его львы, которые живут под кроваткой, уснули. И сам он через минуту сладко засопел носом..
- А в чем мораль-то?- Спросил муж.
- Мораль такая: от судьбы не уйдешь
- Это точно, - подтвердил он, переворачиваясь на другой бок.
Сногсшибательная милость
Конфета к чаю оказалась какой-то непригодной: с белыми разводами на псевдошоколадных боках.
- Надо будет Рыже ее отдать, - решила я и отодвинула ее в сторону, даже не потрудившись завернуть.
- Я! Я отдам, - обрадовался Никита возможности порадовать Рыжу и, конечно, забыл про свое обещание.
Через несколько дней, отправляясь гулять, мы все же прихватили ее с собой.
Рыжа, которую мы только-только приучали к цепной жизни, никак не хотела мириться с лишением свободы. Она изрыла всю свою территорию в надежде уйти от ненавистной конуры подземным ходом. В какой-нибудь собачий рай, где полным - полно костей и нет ошейников и цепей..
Рыжу принесла в мешке наша бабушка. Один раз они с дедушкой пасли коз в лесу и под кустом увидели целый выводок щенков. Поскольку у них уже есть пес Жулик, сердобольная бабушка решила "пристроить" хотя бы одного у нас. Причем выбрала самого рыжего и лохматого. Как она сказала, чтобы зимой не мерз.
- Это вам подарок, - заявила бабушка и тут же ушла доить коз.
"Подарок", которого мы называли то Рыжиком, то Рыжкой, сначала жил под крылечком, а потом осмелел и стал "охотиться" за нашими ногами. Когда я подметала возле крылечка, он цеплялся всеми зубами за щетку, и так перемещался с ней туда и обратно.
-Какой же он породы,- гадали мы, - то ли Колли, то ли Водолаз.
У него были тонкие длинные лапы, длинная черная мордочка и густая рыжая шерсть.
В итоге Рыжа выросла в "гончую дворнягу". Когда мы ее выгуливаем по берегу, она носится кругами с фантастической скоростью, крепко прижимая свои ушки - "пальмочки".
Раньше мы думали, что Рыжа никогда будет бросаться на людей. Каждое утро она "совершала обход". Встречала всех детей, которые шли в школу, заходила в школьную "кочегарку" и "дежурила" у дверей. Она разрешала себя гладить и заискивающе виляла хвостом. В звании "общая любимица" Рыжа объедалась булочками и пирожками. Потом наша рыжая "красотка" все чаще стала по-настоящему рычать и пугать прохожих. Пришлось посадить ее на цепь.
Услышав, как хлопнула дверь, она воспряла духом и радостно замахала хвостом. Каждый раз, когда кто-то выходит из дома, она думает, что сейчас ее будут кормить.
Без лишних предисловий Никита размахнулся и отправил конфету по траектории прямо к Рыжиной морде. Раздался странный звук, после чего мне в голову пришла мысль: оказывается, собачья морда такая твердая
Рыжа заскулила и убежала в конуру, откуда с недоумением поглядывала на конфету.
- Ты что: не хочешь? - Искренне удивился Никита.
Самому мало
Никита любит гулять на улице так, чтобы у него были одновременно заняты и ноги, и рот. Если бублики и пряники закончились, то он может взять просто кусочек хлеба.
С чувством собственного достоинства он медленно разгуливает по дорожке, оставляя после себя шлейф крошек: на улице мусорить не возбраняется. За ним следом ходят кошки и Рыжа, с подобострастием поглядывая наверх. Из особой милости Никита иногда откусывает кусочки и бросает их на землю. При этом следит, чтобы никто не подобрал лишнее, а крошки всем доставались по справедливости. Надо сказать, что дело это непростое и очень-очень ответственное.
Однажды он вышел с сухариком, который не очень хорошо разгрызался.
Кот Ушан и кошка Миска с выгнутой спиной и поднятым хвостом терлись об его ноги, а Рыжа, которая не умеет так подлизываться, ходила следом за всеми, внимательно заглядывая Никитке в глаза. На морде у нее застыло выражение ожидания и какой-то по-собачьему отрешенной грусти. Время от времени Миска подвала голос, на что Никита повторял заимствованную у меня фразу:
- Не ори!
Никита доходил до столба, разворачивался и шел назад, - вся процессия следовала за ним по пятам. Из-за забора за всем этим наблюдала еще одна пара собачьих глаз: соседская овчарка Грета. Видимо, ей тоже очень хотелось попробовать сухарика.
Как-то раз Рыжа прошмыгнула молниеносно через калитки на улицу. В последнее время пугать прохожих на улице стало одним из ее любимых развлечений. Она с лаем бежала вслед за ними и делала вид, что вот-вот догонит и укусит. Поэтому мы и решили посадить ее на цепь.
- Замани ее во двор, - попросила я Никиту и дала ему небольшой кусочек хлеба.
Кусочек подействовал: через несколько секунд Рыжа прыгала на задних лапах вокруг Никиты, который, увертываясь, торопливо поедал приманку.
В конце концов, он ведь сделал, что от него требовалось: заманил собаку во двор.
18.11.2008
www.viperson.ru
Док. 522246
Опублик.: 18.11.08
Число обращений: 8
Дорн Валентина Эриковна
|
