`Тогда Иисус сказал ученикам Своим: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною…`
Мф. 16: 24

`Слова Господа Иисуса Христа, обращенные к апостолу Петру, – `Симоне Ионин, любиши ли Мя паче сих?.. Паси овцы Моя...` (Ин. 21:16) – я воспринимал с несказанным трепетом и волнением, как обращение не к Петру, а прямо ко мне`.
Свт. Лука (Войно-Ясенецкий)

Per aspera – ad astra!
(Через тернии – к звездам). Лат.

Не верьте лукавым рассказам о легкости и безмятежности жизни пастырей современной Церкви Христовой. Еще тяжелее и больше крест, несомый ее архипастырями. Долог и тернист путь к этому кресту каждого из избравших его.
Тесны врата, ведущие в Царство Спасителя.

Храм Святаго Духа

`...Аристократичен и европейски образован; воспитание, видимо, с детства дали Владыке прекрасное…`, – примерно такими словами однажды выразила свое первое впечатление только что познакомившаяся с Владыкой Антонием и, как и многие до нее, совершенно очарованная им собеседница.

…И действительно, прекрасно воспитали родившегося у них 17 –го ноября 1939 года на станции Терновка, что в Воронежской области, сына Ваню его родители, потомственные русские труженики супруги Анна и Иван Черемисовы. Отец слыл среди односельчан мастером на все руки – руки были поистине золотые, и умел дипломированный механик Иван Федорович Черемисов справиться с любой попадавшей в его руки сложной техникой, умел в этой жизни все: и русскую печь сложить, и затейливую резьбу устроить на наличнике, и всякий металл с первого слова к послушанию привести. Мама была обычной домохозяйкой – впрочем, что значит `обычной`? Она вела дом и никогда в черемисовском доме не было ни холодно, ни голодно; воспитывала пятерых детей – и делала это в незыблемых нравственных и религиозных (была она человеком верующим) традициях. Не имея никакого особого высшего образования, Анна Ивановна умела находить общий язык с любым встретившимся на ее пути человеком, а при необходимости – и защитить свои немодные (да и опасные в те годы) религиозные убеждения, дать оппоненту достойный ответ. На одном из собраний в школе, где главным вопросом в очередной раз был вопрос о верующем учащемся Ване Черемисове и его `несознательных` родителях (было это уже после переезда семьи в Вильнюс), – отчаявшись перевоспитать несознательную маму, классная руководительница вдруг стала надрывно повторять одну и ту же фразу: `Ведь вы когда-нибудь умрете, умрете!..` – А Вы что же, собираетесь на земле жить вечно? – иронически парировала Ванина мама.

То ли на этом, то ли на каком-то другом собрании, прозвучало и еще одно крылатое изречение, запомнившееся Ване Черемисову на всю его жизнь. Принадлежало оно директору школу, завершившему безрезультатную антирелигиозную беседу сентенцией: `Он у вас не человеком, он у вас – …монахом будет!` Предсказание бедного директора оказалось пророческим. Иван Черемисов стал монахом.

...Нынешнему поколению молодых россиян, при необходимости и желании спокойно приходящему в любой близстоящий храм, худо-бедно умеющему и лоб перекрестить, и свечу зажечь, – нынешнему россиянину трудно представить себе общественную атмосферу сороковых – пятидесятых годов, на которые пришлись детство, отрочество и юность Ивана Черемисова. Детство было трудным – военным и послевоенным, с негромкими и немногочисленными радостями, с тяжким идеологическим гнетом, с громкими процессами и каждогодними политическими кампаниями. Вдохнувши кислорода пост-сталинской короткой оттепели, общество вновь погрузилось в пучину хрущевских экспериментов и новаций. И самой страшной и непростительной из них станет, безусловно, безумная и бесперспективная борьба с `религиозными пережитками в сознании трудящихся`: `О Мать моя, поруганная, презираемая Мать, Святая Церковь Христова! Ты сияла светом правды и любви, а ныне что с тобой?`, – воскликнет в самый разгар борьбы этой предшественник Владыки Антония на архиерейской кафедре в Красноярске, Святитель Лука.

...И все же детство и отрочество это было легким и счастливым – потому что с самого первого момента, когда маленький Ваня помнил себя, в душе его был храм Божий, к которому привела его мама.

Вильнюс, в который после возвращения с фронта отца в 1946 году переехала семья Черемисовых, сделал эту радость осознанной и прочной: не тронутая самыми страшными, тридцатых годов, сталинскими репрессиями литовская земля подарила юному Ивану радость встречи с основанным еще в конце 16-го века, пусть и холодным, плохо отапливаемым поначалу (паровое отопление в церкви будет оборудовано только в 1959 – 1960 годах) Вильнюсским Свято-Духовым монастырем в южной части города. В храм Сошествия Духа Святаго на апостолов сперва ходил он с мамой, а потом, иноками замеченный и отмеченный, – и самостоятельно уже. Его и вправду трудно было не заметить – каждую службу (всю, до конца) выстаивал рядом с мамой маленький мальчик: молился, вставал на колени (на заботливо припасенное мамой байковое покрывальце), и такой свет сиял в широко раскрытых мальчишеских глазах…

Наконец, обратил внимание на маленького прихожанина и наместник Свято-Духова монастыря Архимандрит Сергий Вощенко, и через несколько дней после этого с трепетом душевным и со страхом Божиим будущий Владыка переступил порог алтаря… Сколько еще раз придется ему это делать в предстоящей жизни? А однажды, с памятного дня иерейской хиротонии, предстояло ему начать входить в алтари храмов России и всего мира уже через Царские врата – но ни о чем этом еще не подозревает малыш, благословленный архимандритом прислуживать в алтаре. Начиналось первое в его жизни послушание, и его Ваня Черемисов исполнял самозабвенно и ревностно (как будет потом выполнять все, благословленные священноначальниками и патриархами российскими послушания…): пока готовит он облачения для службы, натирает до блеска паркетные полы, помогает заготавливать дрова для храма (три огромнейших печи стояли под полом), а самое главное и любимое, конечно же, – поет вместе с монахами на клиросе, а потом и на хорах с Архиерейским хором, читает при умиленных взорах матушек `Апостол` – участвует в богослужениях… Обязанности хоть и многочисленные, и требовавшие не детских физических усилий и внимательности, но для сердца радостные; и была еще одна еженедельная и необходимейшая, но, неприятная, увы, повинность. Каждое воскресение нужно было пройти в храм незаметно и осторожно, чтобы не увидели, не остановили отряженные школьным начальством `сторожа` – учителя, которым вменено было следить за соблюдением `антирелигиозного` законодательства, не дозволяющего `вовлекать` несовершеннолетних в церковные службы. Санкции, которые могли применить в случае обнаружения нарушений уполномоченные, были суровы – вплоть до закрытия храма… Не поймав в очередной раз успевшего пройти в храм в предрассветные часы послушника, учителя наверстывали упущенное в школе – унизительными проработками, публичным осуждением `перед лицом своих товарищей`, вызовами `на ковер` в директорский кабинет родителей…

Счастливые, благодатные для юного послушника обстоятельства: как когда-то первые христиане, да и все чтимые святые Православной Церкви, отрок в этих испытаниях, в необходимости каждый день свидетельствовать Истину морально бичующим, его укреплял свою веру и возрастал духовно. И, наверное, именно тогда-то, в постоянной ситуации нравственного выбора (`Солгать? Отречься? Промолчать?`), и сформировалось одно уникальнейшее даже для Церкви качество Владыки Антония – умение спокойно и достойно говорить правду в глаза тем, кому адресовано она; не спешить исступленно с этой правдой – но и не медлить трусливо с ней… Так было перед вступлением в пионеры: `Готов вступить, но я – верующий. В таковом качестве и вступаю…` И – не вступил…

А в качестве малой, но дорогой награды всегда было любимое – возможность молиться в храме и петь. Пение останется потом с ним на всю жизнь, как и безукоризненное чувствование каждой ноты, любовь к слушанию музыки, способность бесконечно восхищаться пением других – зная об этой последней `слабости` Владыки к духовному пению, иной раз кто-то и пытался потом к ней небезуспешно апеллировать… А тогда, в середине пятидесятых, пение неожиданно помогло ему решить вопрос о смене учебного заведения и – жизненной стези.

В миру

Год 1955-й. Он принес, казалось бы, желанное освобождение от школы, ставшей для юного христианина той самой ежедневной ареной, на которую когда-то выводили первых христиан под улюлюканье патрициев и плебса римские легионеры. Успешно закончив восьмой класс, Иван получил право сам выбирать дальнейшую судьбу и поступил в Вильнюсский музыкальный техникум. В техникуме уже не было столь тщательного соблюдения атеистических `заповедей`, были, скорее, другие проблемы, связанные с возрастающим в литовском обществе национализмом. И – другие радости: участие, и небезуспешное, в многочисленных конкурсах, хоровых фестивалях, на которые всегда щедра была литовская земля. Учение в школе рабочей молодежи, которую параллельно посещал Иван, было также не в пример более спокойным. Но новая и неожиданно легкая стезя эта оказалась сопряжена с другими, внутренними уже испытаниями и сомнениями: все чаще занятия и концерты совпадали с воскресными и праздничными службами, все реже и реже приходил он в храм, когда-то ставший для него без преувеличения, вторым (а скорее и – первым) домом. В храм, под сводами которого покоились в пещерной часовне мощи трех великих мучеников, принявших смерть от князя Ольгерда… И опять переживаемые испытания помогли определиться в выборе дороги к предуготованному свыше предназначению: `искушение миром` Иван преодолел и вновь принял очень непростое для себя решение – отказавшись от открывавшихся в музыкальном мире (и в `миру` в целом) возможностей, – оставив учебу, снова учиться, но уже – в семинарии.

В Минскую духовную семинарию, расположенную близ Свято-Успенского монастыря в Жировицах в Гродненском краю, он поступил в 1957 году, и за оставшийся до службы в рядах Вооруженных сил год как будто бы получил награду сразу за все свои предшествовавшие семнадцать лет – настолько созвучной его душевному строю оказалась жизнь в семинарии. Наконец-то рядом постоянно были люди, не только с ужасом не спрашивавшие его, правда ли, что он `в Бога верит?`, но и каждодневно в этой вере его укреплявшие – и собратья-семинаристы, и немало в своей жизни претерпевшие и узнавшие наставники, помнившие еще ту, дореволюционную и святую Россию… И, конечно, были и все простые радости молодого бурсацкого существования – и труды на монастырских полях, и лыжные прогулки зимой, к которым он с тех пор пристрастился, и разговоры обо всем за полночь, а самое главное – служение в монастырском храме Успения Пресвятой Богородицы. Здесь, у чудотворной Жировицкой иконы Божией Матери, он услышал немало рассказов о славном прошлом обители, братия которой возглавила в 16-м веке борьбу народа против униатов и католиков (как когда-то в Вильно боролась с униатами и претерпевала от них и братия Св.-Духова монастыря). Здесь, как и в Вильнюсе, открывалась ему неуклонная логика неустанной борьбы за Истину – два века пребывая под гнетом униатов, Жировицкий монастырь в 19-м веке вновь вернул себе право исповедовать истинную веру и стал плацдармом возрождения Православия в западнорусской части Российской Империи… Может быть, в этот-то быстро пробежавший год и укрепилось в нем окончательно стремление никогда не отступать от этой, выстраданной и обретенной Истины, – и всемерно помогать держаться этой Истины всем своим братьям, как делали это иноки монастыря в Жировицах… Стоять в Истине, не соблазняясь лживыми посулами сектантов и отступников будет он призывать паству в конце каждой своей проповеди. Но все это – и принятие сана, и вдохновенные его проповеди, – все это еще только предстоит, а сейчас мирская действительность вновь призывает его – на сей раз исполнить гражданский долг. Учеба Ивана Черемисова в семинарии прерывается с призывом его в ряды Советской Армии в 1958-м году. В 1962-м – демобилизация, артиллерия и военная связь остаются позади, но он еще не знает, что `академический отпуск` будет длиться не четыре – а семь долгих лет. Число, вероятно, тоже не случайное: семь (и потом – еще семь) долгих лет безропотно служил библейский Иаков за право обретения любимой им Рахили, – семь лет предстояло будущему Владыке быть вне – каждодневного пребывания в любимой им Церкви. Не четыре, а семь… Но и три года, последовавшие после четырех лет в армии, не потратил он даром. Демобилизовавшись в самый разгар учебного года, Иван Черемисов поступает на шоферские курсы, работает почти по прежней своей военной специальности – в линейном узле связи, а потом решает окончательно завершить и светское свое образование – техникум и вечернюю школу.

Семь этих лет заканчиваются в 1965 году. Как вспоминал потом в одном из интервью сам Владыка, он `познакомился со священником, который отбыл 10-летнее наказание, затем приехал на родину, но продолжать служение уже не стал. Он был хорошим человеком, и было странно, что он не служит. Конечно, тюрьма налагает особый отпечаток, но все знали, что сидел он ни за что – `за политику`, как и многие в то время. Этот человек оказал на меня странное воздействие. Когда я стал намекать, что хотел бы пойти учиться в семинарию, он стал отговаривать меня. `Не советую, – сказал он, – с этим все кончено, здесь нет перспективы, потому что атеизм побеждает`. Но внутренне я ему не поверил. Конечно, я видел пропаганду атеизма, которая была повсеместно. Но также я видел, что люди все-таки приходят в храм, не забывают, отмечают церковные праздники. И я пошел не по `музыкальной части`, а отдал приоритет духовному образованию. Архиепископ Антоний, ректор духовной семинарии в Жировицах в Белоруссии, помог мне, написав письмо ректору Московской духовной семинарии. Без этого поступить было очень сложно. В то время была слежка, и о подаче заявления в семинарию я не сказал даже своим родителям. В местном представительстве КГБ об этом узнали, однако все разрешилось благополучно`.

Постриг

Москва. Троице-Сергиева Лавра, Московская духовная семинария. Иоанн Черемисов – учащийся второго ее класса. Начинаются вторые семь лет его послушания – но уже на ниве родной и любимой, в родных стенах: сначала семинария, а потом и Духовная Академия.

Это было, конечно же, служение, при котором часто забывались все мирские потребности – и сон, и давняя любовь к концертам симфонической и хоровой музыки (каковых в первопрестольной бывало, безусловно, в избытке), и увлечение театром драматическим (рядом с Большим – на первом месте, конечно же, МХАТ), и лыжные прогулки, и какие-то свои личные запросы и интересы (а их тоже должно было быть множество, потому что ему не исполнилось еще и тридцати!).

Стены Лавры Преподобного Сергия собрали в те года духовный цвет нашей нации. Святая Церковь, несмотря на последовавшее за год до того смещение со своего поста печально прославившегося своим желанием `показать народу последнего попа` Никиты Сергеевича, все еще пребывала под негласным (да и гласным!) запретом и надзором. Настоятели и священники все еще лишены своего законного права лично руководить жизнью прихода. Проповеди неукоснительно представляются на рассмотрение уполномоченных по делам религии. Храмы продолжают закрываться под надуманными предлогами, а порой – и без оных. Число семинарий в стране можно исчислить по пальцам одной руки. Показательные судебные процессы над тем или иным пастырем (по делам, естественно, тоже надуманным – правда, без `расстрельного` итога) продолжались. Списки решившихся принять святое Крещение незамедлительно подавались в соответствующие инстанции. Люди, осмелившиеся сочетаться церковным браком, лишались работы и изгонялись из вузов. `Спецкоры` из соответствующих структур открыто фотографировали всех участников воскресных служб.

О царившей в стране атмосфере дает представление один только пример. Когда отец будущего создателя Красноярского симфонического оркестра (и будущего прихожанина Владыки) Ивана Шпиллера протоиерей Всеволод Шпиллер по бедности своей оказался в аэропорту в стареньком подряснике, то стоявший перед ним мужчина с золотой звездочкой на военном кителе уступил ему очередь: `Проходи вперед, батя: попа, не побоявшегося вне храма в рясе быть, надо приравнять к нам, Героям Советского Союза!`

В таких-то условиях решиться избрать для себя церковную стезю можно было только по одной и очень простой причине – по вере в Спасителя и по желанию последовать за Ним Его путем, со всеми вытекающими из решения этого последствиями… Но зато решившегося на это и сумевшего оказаться достойным обучения в главном духовном заведении страны окружали такие же, как он, верные и преданные Церкви люди: `Мы были независимы. Я даже дружил со студентами университета, что на Ленинских горах, и из разговора с ними понимал, что они мне, семинаристу, завидуют. Дело в том, что нам разрешалось читать все, что угодно: и марксистскую литературу, и Канта, и Гегеля, и древнюю философию. У нас были большие возможности, свобода выбора, нежели в светском университете`.

За прошедшее после репрессий тридцатых годов время в стране появились прекрасные богословы, путь служения избрали и прошли немногие – но, поистине, не только `званые`, но и `избранные` иерархи (символично, кстати, что двое из епископов – будущих его духовных учителей – хиротонисались именно в том, 1965 году…). Иоанну Черемисову Господь всегда, еще со времен аввы Сергия, посылал – по вере его – достойных и прекрасных наставников. Были они и в Лавре Преподобного Сергия. Как когда-то архимандрит Сергий Вощенко увидел и отметил среди многих верующих малыша с умным и глубоким, исполненным света, взглядом, так и в Лавре Иоанна выделил среди многих достойных тогдашний заместитель председателя Отдела внешних церковных связей Епископ Ювеналий (будущий Митрополит Крутицкий и Коломенский). Годы учебы в семинарии и академии становятся для Иоанна временем ответственейших послушаний: иподиаконство, а потом и – должность личного секретаря упомянутого Владыки. Незадолго до окончания Академии по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Пимена студент Иоанн Черемисов – как и столетиями до него многие-многие осененные благодатью Божией сыны его страны – избирает путь монашеского служения. Постриг принимает он в день торжественный и на Руси особо значимый, в день Благовещения Пресвятой Богородицы, 25 марта/7 апреля 1971 года. Имя новому монаху дается в честь горячо любимого им с детских лет святого – мученика Антония, одного из трех Виленских христиан, в 1347 году бестрепетно принявших мученический венец за Христа на литовской земле, мощи которых возвращены были в Вильнюс после `атеистического московского заточения` как раз в 1946-м году – в памятный для Иоанна год переезда туда его семьи. В Страстную Среду 14 апреля 1971 г., в Св.-Покровском храме Московской Духовной Академии совершавший семь дней назад постриг ректор Академии и заместитель Председателя Отдела внешних церковных связей Московской Патриархии, будущий Патриарший Экзарх в Белоруссии Митрополит Филарет рукополагает монаха Антония во иеродиаконы. `5 апреля с.г. вечером скончался наш о. Антоний. А 7-го числа назначен был мой постриг в монашество. Я не смог даже быть на похоронах. <…> мне дали при постриге имя Антоний в честь Виленских мучеников, и я теперь именинник в один день с о. Антонием, 27 апреля…`, – так коротко напишет он об этих и печальных, и радостных апрельских днях в Пасхальной открытке, адресованной дружественной ему семье москвичей Анастасьевых, особо почитавших о. игумена Антония из Виленского Св.-Духова монастыря.

В братство, в духовное воинство Христово пришел еще один ратник…

`...и Дух подкрепляет нас` (Рим. 8: 27)

Начало семидесятых годов стало для иеродиакона Антония временем напряженных интеллектуальных и духовных трудов. Учеба в аспирантуре Московской Духовной Академии отшлифовала и углубила систему богословских знаний, которыми он без устали овладевал сначала в Семинарии, а потом и в Академии. Темой своей научной работы по кафедре Священного Писания Нового Завета он избирает исследование деятельности выдающегося библеиста 19 -20 вв., когда-то заведовавшего кафедрой Священного Писания Нового Завета Санкт-Петербургской Духовной Академии, профессора Николая Никаноровича Глубоковского и его знаменитый труд, докторскую диссертацию `Благовестие святого апостола Павла по его происхождению и существу` (СПб., 1897). Тема, безусловно, благодатнейшая и с любовью исследуемая соискателем, но и представлявшая тогда, в семидесятые годы, известные сложности – потому, хотя бы, что Н.Н.Глубоковский с 1921 года был вынужденным эмигрантом, читавшим свои непревзойденные лекции таким же, как он, русским эмигрантам в университетах Белграда и Софии. Непрост был и сам предмет научной работы. Труд Глубоковского уже его современники называли `чрезвычайным явлением в русской богословской литературе`, разрешившим те идейные споры, которые происходили в библеистике на рубеже XIX-XX веков. Одни исследователи при этом представляли `апостола язычников` субъективным интерпретатором Христова учения, доходя до утверждения, `христианство – это миф, обязанный своим возникновением Савлу из Тарса, человеку физически больному и душевно неуравновешенному`. Другие, т.н. рационалисты, также ставили под сомнение божественное начало в посланиях апостола Павла, представляя его синтезатором и компилятором религиозных идей. Значение труда Н.Н.Глубоковском заключалось в том, что он, с помощью собственного блистательного экзегезиса произведений св. ап. Павла, неоспоримо доказал, что `они имеют своим источником непосредственно Евангелие Иисуса Христа`. Присуждение молодому иеродиакону научной степени кандидата Богословия за научную работу, посвященную этой капитальнейшей теме, стало закономерным итогом его многомесячных трудов на ниве догматического богословия. Труды эти найдут в свое время продолжение в лекциях, читаемых студентам Богословско-Пастырских курсов, в докладах на научных конференциях, и в случающейся временами научной полемике, и, конечно же, в проповедях, посвященных благодати – дару спасения во Христе Искупителе, о котором столь вдохновенно благовествовал святой апостол: `Мы спасены в надежде... и Дух подкрепляет нас в немощах наших... любящим Бога, призванным по Его изволению, все содействует ко благу… Если Бог за нас, кто против нас?` (Рим. 8: 24, 27-28, 31).

В день Казанской Иконы Божией Матери, 4 ноября 1972 года, в его жизни происходит событие, ставшее, наверное, рубежом, венчающим прожитые до того годы (только две недели отделяет его в этот день от достижение им `возраста Христа`, 33-летия) – и начинающим отсчет нового, и ответственного, и благодатного пути: он становится пастырем стада Христова. Председатель Отдела внешних церковных связей Московской Патриархии Митрополит (тогда – архиепископ) Ювеналий рукополагает Антония во иеромонаха. Пастырское служение это начинается на ниве непростой и тернистой – ибо международная стезя для любого духовного лица в начале 70-х годов сопряжена была с вдвойне пристальным надзором и вниманием надзирающих за идеологической жизнью граждан Советского Союза специальных отделов всесильного КГБ. По инициативе Председателя ОВЦС в 1973 г. иеромонах Антоний продолжает свою блестяще развивающуюся учебную и научную работу в Экуменическом институте в швейцарском городе Боссэ. Командировка эта проходила, все же, более спокойно, потому что только что, в 1972-м году, руководство Советского Союза поставило свою подпись под Хельсинскими соглашениями, формально обязывающими всех подписавших соблюдать права человека, среди которых свобода совести была одним из главных.

Несколько лет, проведенных в Швейцарии, стали необходимым `международным` обстоятельством, формирующим личность будущего иерарха. Как и всегда, на первом месте – учеба. Для научно-богословской работы иеромонах Антоний выбирает тему, связывающую христианство с современностью, `Роль женщины в современном обществе в преломлении Библии`. После защиты он удостаивается за нее степени бакалавра. Но, конечно, три года, проведенные вдали от советского Отечества, знаменательны были не только научными успехами. Общение с учившимися в Институте студентами практически из всех цивилизованных стран мира разрушало не только межъязыковые барьеры. Под сомнением оказались и многие стереотипы советской действительности, которые, вольно или невольно, довлели над любым человеком, родившимся и выросшим при социализме. Информационное пространство, в котором оказался новый швейцарский студент, было поистине безбрежным. И еще два обстоятельства оказались весьма важными и пригодившимися ему в будущем: практический опыт церковной дипломатии, к которой он был уже причастен раньше, в первые годы работы в ОВЦС, и новый уровень знакомой, в общем-то, ему практики межхристианского общения. Будучи подготовлен к нему всей предшествующей своей биографией – жизнью в многоконфессиональных Литве и Белоруссии – он вновь и вновь учится отстаивать пребывание в единственной, православной, Истине, которая, по слову апостола и евангелиста Иоанна, только и делает человека свободным (Ин. 8: 32). Опыт борьбы с соблазном межрелигиозной интеграции окажется востребован на всех церковных должностях, благословленных ему в дальнейшем.

`Я счастлив, что полезен…`

Возвращение в Россию было бы, наверное, более сложным в плане возвращения к советским реалиям, если бы не новое ответственное послушание – Благочинного родного для него и любимого им Свято-Духова монастыря г. Вильнюса (1975 – 1979 гг.) Как вспоминает сам Владыка, это было мудрым тактическим ходом со стороны руководства ОВЦС – как и по всей стране, в Литве продолжалась кампания по закрытию храмов, а с людьми, имевшими международные связи и опыт международного церковного служения, власть, все же, была вынуждена считаться.

Свято-Духов монастырь в годы его благочиния продолжал оставаться главным храмом Литвы и оплотом православной веры. Новый благочинный всегда памятовал о славной истории монастыря. Здесь когда-то в трудные минуты слушали верующие слово святителя Дмитрия Ростовского. В памяти православной были живы и те три сравнительно недавних года, когда литовскую землю окормлял накануне своего Патриаршества другой великий молитвенник и святитель – Тихон. В 1975 году еще и речи не могло идти о причислении Патриарха, возвысившего в пору страшных испытаний свой голос в защиту Церкви Христовой и Его заповедей, к лику святых. Власти предержащие справедливо продолжали считать святителя одним из главных врагов большевизма. Но молитвы, возносимые монахами и их духовным наставником за Патриарха, были одной из тех капель, которые подтачивали незыблемый, казалось бы, камень государственного атеизма.

Четыре года, на которые пришлось благочиние иеромонаха Антония и заботы его о литовских храмах, не были самыми лучшими годами в истории России: это был период заката общества развитого социализма. Но тем нужнее было прихожанам пастырское слово этого молодого еще священника, опиравшегося в проповедях на мудрость всех своих предшественников, среди которых было немало просиявших в истории всего православия архиепископов, архимандритов и игуменов – среди них и достославный возвратитель семисот тысяч униатов в лоно православия архиепископ Виленский и Литовский Иосиф, и знаменитый просветитель, автор первой русско-славянской `Грамматики` Мелетий Смотрицкий, и будущий Митрополит Московский, архиепископ Макарий… И конечно, вспоминал иеромонах Антоний наставления недавних своих наставников, которые слышал когда-то сам в этом храме в годы детства своего и юности. Но помимо благодатной заботы о духовном окормлении виленской паствы, в жизни благочинного было и множество забот иного порядка. Земные эти заботы уникальному памятнику архитектуры и истории, единственному в Литве православному храму в стиле раннего барокко были крайне необходимы. Монастырь, три десятилетия назад прошедший все испытания военного лихолетья, крайне нуждался в заботе и опеке рачительного хозяина. Хозяйственные нужды решать настоятелям в советские времена было ничуть не легче, чем нужды духовные. И, тем не менее, очень много удалось сделать. Уже при преемниках благочинного завершатся восстановление придела Иоанна Богослова в главном храме и благоустроение братского корпуса, но многое удалось осуществить сразу. Среди больших и малых дел, пришедшихся на эти годы, было и подключение всех монастырских зданий к Вильнюской теплоцентрали, которое удалось осуществить уже на второй год его служения, в 1976 году, – и вспоминались благочинному, наверное, его собственное детство, лютый холод в храме, подстеленное под его коленки мамино байковое одеяльце…

Может быть, лучше всего, скажут об этом, `первом литовском периоде` в иеромонашеском и игуменском служении будущего Владыки его собственные строки, адресованные глубоко уважаемой им и в `московский период` его по-матерински опекавшей Анне Робертовне Анастасьевой: `Христос Воскресе! Дорогая Анна Робертовна, я так виновен перед Вами за молчание, но поверьте, я так здесь занят! Теперь разъезжаю по всей Литве на `Жигулях` в силу моих обязанностей… А в общем – все отлично. Я счастлив, что полезен (здесь и далее курсив наш – Г.М.)…` (Пасха Христова, 1978 г.). Отвлекаясь на секунду от хода нашего повествования, заметим, что из переписки с близкими людьми более всего можно вынести верное суждение о жизни человека и его психологическом портрете. Переписка с семьей Анастасьевых, к которой мы обращаемся, (да, собственно, и не переписка, а короткие строки на открытках и праздничных посланиях), трогает читателя, которому посчастливилось с ней познакомиться, прежде всего, глубоко христианской, нежной заботой и любовью, которой пронизано каждое обращение к адресатам – пронизано неизменно, и тогда, когда писавший эти строки – просто `Ваня`, семинарист Иоанн Черемисов, и когда он становится иеродиаконом, иеромонахом, архимандритом, …епископом. Меняется жизненный, пастырский опыт писавшего, обретается постепенно тот высокий `штиль`, который так любим и ценим слушателями его архиерейских проповедей и посланий. Но `заповеди первая и вторая` неизменно пронизывают каждую открытку, испещренную этим летучим, каллиграфически правильным почерком…

Вот строки 1972-го года, еще когда в Загорске он заканчивал свою первую серьезную научную работу о Благовестии св. ап. Павла: `…У меня все хорошо! Вот еще год пролетает. Пишу работу, очень хочу Вас видеть, но пока Бог не судил. Наведаюсь непременно! ... Как здоровье? Не горюйте там! Ваш Антоний (Ваня)`. Вот `виленские` строчки иеромонаха Антония: `Дорогая Анна Робертовна, сердечно благодарю Вас за память и поздравление. Был в Москве летом. Звонил к Вам, но Вас не было. У меня все хорошо. Забот много, без выходных, но в общем пока доволен. Если буду в Москве, обязательно загляну к Вам! … Всего самого доброго и Божие Благословение. Ваш Антоний (Ваня)`. И вот – строки, относящиеся уже к `каунасскому` (1979 – 1982 гг.) периоду, написанные благочинным накануне Рождества Христова 1979/1980 гг. `Дорогая Анна Робертовна и все Ваши близкие! С сердечной любовью поздравляю Вас с великим праздником Рождества Христова! Пусть воспоминание этого события наполнит Вас Радостью, Жизнью, надеждами добрыми и счастьем того, что мы не забыты, не оставлены Богом в этом мире, и имея на земле – Небесного Христа, вместе с Ним наследуем и Вечное через умение любить людей как любил Христос! … Благодарю за письмо очень замечательное, мне очень интересное и полезное, но отвечу уже после где-то в конце января, а сейчас – нет и минуты. Счастливого Рождества. Ваш Антоний`.

Перед рассветом

За усердие в трудах на литовской земле в день прп. Марии Египетской в воскресение 8 апреля (апрель был месяц для него всегда благодатный и особый) 1979 года иеромонах Антоний был возведён Указом Святейшего Патриарха Пимена в сан игумена. Вскоре начинается служение игумена Антония в Каунасском благочинии, оставившее в памяти его прихожан свой благодатный след. Более чем у половины всех иереев РПЦ в те годы было только начальное общее (!) образование, высшее же богословское – менее, чем у двадцати процентов. И поэтому каунасцы рады были назначению в их округ молодого, просвещенного игумена – оно отвечало самому духу этого высококультурного, богатого духовными традициями старого города, уютно лежащего на слиянии рек Неман и Нярис и представляющего своего рода `живой памятник` сразу в нескольких областях – в археологии, архитектуре, истории. Родина великого Чюрлениса, Каунас (в `российский` период его истории – Ковно, Ковна) дал Литве целое созвездие других художников и композиторов, а также и писателей. История здесь вступала в безмолвный диалог с человеком на каждой улице, у каждого дома. Руины и форты древней крепости напоминали о XIII и XVI веках, времени битв с Тевтонским орденом. А маленький Воскресенский кладбищенский храм совсем недавно, во времена аннексии Вильнюсского края Польшей, был главным, Кафедральным храмом Литовской Митрополии, а сам Каунас – столицей Литвы.

Именно в тот период и началось рядом по благословению Митрополита Елевферия строительство нового Собора в честь Благовещения Пресвятой Богородицы, настоятельство в котором также составляло обязанности игумена Антония – и обязанности отрадные. Храм Благовещения был хоть и совсем недавно, по церковным меркам, воздвигнут (1935 г.), но привлекал многих верующих и со всей Литвы, и из других городов и весей; много молитв вознесено было перед его перенесенным из древнего крепостного Св.-Петропавловского собора иконостасом и святынями, среди которых была и особо почитаемая Сурдегская икона Божией Матери, о которой так говорило одно из старинных преданий: `Если бы начать описывать все излившиеся благодеяния человеческому роду разного исповедания и различнаго пола и сделать о том повальный обыск от древних времен о чудесах от Сурдегской Богоматери происходивших, то составилась бы большая библиотека книг...` В этом храме особо проникновенно звучало слово игумена Антония, обращаемое к его пастве в дни будничные и – праздничные: `Из глубины души приветствую Вас со светлым праздником христиан мира – Христос Воскресе! Пусть духовный восторг Великой ночи поможет ощутить Вам Пасхальную Радость Воскресения Господа, принять Его заветы всепрощения, правды, Его любовь к людям – открывающую Путь в Царство Небесное`.

Именно такое, вдохновенное и напоминающее о вечных ценностях и неминуемой победе Истины и Света над тьмой слово более всего необходимо было тогда для малого стада Христова, каждодневно пребывающего в реалиях `лежащего во зле` мира. Несмотря на то, что конец семидесятых годов не знаменовался уже обильным закрытием храмов, атеистический гнет не становился более слабым. С одной стороны, все изощреннее и массированнее становились идеологические диверсии и провокации. С другой – при катастрофической нехватке священников власти использовали малейшую возможность для `тихой` ликвидации приходов и храмов, новые же храмы, вопреки многочисленным обращениям верующих не открывались. А ведь типичной, в общем-то, для страны была ситуация, сложившаяся на Камчатке, Сахалине, Чукотке, Колыме, Курильских островах, где не было ни одного (!) православного прихода. В 1971 г. по 1976 г. в среднем закрывалось по 50 приходов в год, в последующие пять лет – `всего` по 6 приходов ежегодно, к 1981 г. Церковь насчитывала 7007 приходов. Тем большей становилась ответственность имеющего образование (и призвание!) иерея, окормляющего еще не тронутые атеистами храмы. Именно в эти годы трудами таких, как каунасский благочинный, пастырей начало пробуждаться от безбожного сна и молодое поколение, родившееся и выросшее уже во `внецерковном` государстве: к началу восьмидесятых, по признанию самих `шокированных` этим властей `внезапно` (!) стало увеличиваться число открыто приходящих в городские храмы и принимающих Таинство Крещения представителей молодежи. И `надзирающие` за церковной жизнью уполномоченные были вынуждены признавать в `закрытых` отчетах в ЦК: `Все же духовенство – опытный идеологический противник. Оно имеет многолетнюю практику обработки верующих, умеет воздействовать на них, вести проповедь` (Вестник РХД. 1979. С.298).

Не случайны часто возникающие в переписке Владыки тех лет упоминания об отсутствии даже `минутки свободной`: помимо непосредственной ответственности перед Богом и священноначалием за вверенную ему паству благочиния, он отвечает и за каждое, так или иначе соприкоснувшееся с ним духовное чадо. Все духовные лидеры православия тех лет, лишенные возможности обращаться к пастве с помощью печати (а тем более – телевидения и радио), не считаясь со временем, используют возможность прямого письменного свидетельствования Истины Христовой – в тех самых `частных` письмах, ныне становящихся – частью общецерковной истории. Приведем только несколько строк из относящегося к 1982-му году Пасхального обращения игумена Антония к своему постоянному московскому адресату: `Воистину Воскресе! Дорогая Анна Робертовна! Получил Ваше грустное письмо <…> Растворите все невзгоды свои в Радости Пасхальных дней и все болезни – как рукой снимет! Ваш Антоний`. И может быть, лучшим итогом трудов игумена (и одновременно – их оценкой) становились такие вот ответные строки: `… Со вниманием читала Ваши прекрасные проповеди той веры, которую Вы так чувствуете. Я Вам очень благодарна за все светлые мысли, которые в них заложены. Милый Ваня! Я старый человек, прожила свой век хотя в неустроенной, но в интересной жизни – в мире музыки, которая мне давала много радости. Но может быть, моя ограниченность была в том, что я раньше была далека от Бога, не задумывалась над законами мироздания… Преклоняюсь перед Вашей верой и Вашей жизнью…`

`…Очень скучаю по России`

`Растворите все невзгоды в Пасхальной Радости`… В 1982-м году лучшая и мыслящая часть Российского общества – и приходящие постепенно в лоно Матери-Церкви молодежь и деятели культуры, и `простые` прихожане храмов, и духовные их пастыри уже предощущали приближение долгожданного Рассвета. Даже искаженные и заниженные данные официальных социологических опросов и переписей `скрепя сердце` констатируют, что до 25% сельского населения страны и 20% городского – по-прежнему верующие, и еще 10% – `колеблющиеся`, т.е. хотевшие бы прийти во все еще недоступные для них храмы. До 100 миллионов человек, по подсчетам современных церковных историков, были к началу 80-х гг. крещены по православному обряду. И это в стране, лидер которой еще 20 лет назад собирался `показать по телевизору последнего попа`!.. Рассчитанная как раз на 20 лет `программа построения коммунизма` к 1982 году также оказала себя бесплодной утопией – и общество морально готово стало вернуться к истинным истокам, к иной, не придуманной воспаленным мозгом человека `программе` (как иронически подмечали новообращенные, не устарел только знаменитый `Моральный кодекс строителя коммунизма` – ибо основан был не `на песке`, а на …евангельских заповедях).

Но долгожданный рассвет наступит только в конце 80-х, в год празднования тысячелетнего юбилея Крещения Руси. А до того – стране еще предстоит пройти испытание андроповским неосталинизмом и черненковским безвременьем, преодолеть искушение еще одно политической утопией – `гласностью` и `перестройкой`. Еще только образована под председательством Святейшего Патриарха Пимена юбилейная комиссия, а Советом по делам религий уже объявлено Патриарху, что `1000-летие Крещения Руси – это сугубо внутреннее дело` Церкви. Русской Православной Церкви по-прежнему оставляется только одна относительно свободная сфера деятельности – ее выгодные властям международные контакты и миротворческие инициативы. Но то, что для властей представлялось не более чем `потемкинскими деревнями`, церковные иерархи с присущей им мудростью обращали на благо Церкви, призывая на ниву церковной дипломатии лучших и достойнейших служителей. Ждет новое послушание и игумена Антония. В I982 году Отдел внешних церковных связей командирует его на три года в далекую Японию – заместителем Настоятеля Московского Патриаршего Подворья при Автономной Японской Православной Церкви.

Три проведенные в Стране Восходящего Солнца года стали для него подробным открытием еще одной уникальной и неповторимой грани созданного Творцом мира. С одной стороны, это была удивительно цельная и сохранившая свою `национальную индивидуальность` страна – пример, достойный подражания и вызывающий неловкость за нашу российскую беспамятность. Когда спустя двадцать лет после начала той японской миссии корреспондент `Красноярской газеты` попросит красноярского Владыку дать оценку духовных перспектив переживающей неокапиталистический бум России, его собеседник приведет в качестве назидательного примера именно эту державу: `Возьмите Японию. Как они дорожат своими традициями: своими обычаями, своими философскими убеждениями... И как тщательно заботятся о чистоте и высоте национального своего достоинства, чтобы сохранить народ в цельности и единстве. Они понимают, что в этом-то и секрет той мощи, тех достижений, того прогресса, которые в стране достигнуты. И это все за сравнительно небольшой период времени. <…> А вот наше законодательство позволяет действовать `всем` и `вся`. По существу, Япония в годы служения в Токио игумена Антония подводила первые итоги своего `обращения` в реалии постиндустриальной эпохи – в технократичность настроений интеллигенции, в появление – как грибов после дождя – тоталитарных, квази-религиозных сект и течений, в прозападные шатания молодого поколения. Но страна `переболела` этими недугами – и в начале 90-х `рецепты` выздоровления очень пригождались в другой, сибирской части Азии…

`Политическая ситуация` вокруг японского Православия, в которой предстояло действовать посланцу Москвы, тоже была весьма непростой. История православного просвещения традиционно поли-конфессиальной и не-христианизированной (в Японии всего 1 процент населения – христиане, считая с католиками и протестантами) страны была очень недолгой, будучи начата в середине XIX века выдающимся русским миссионером – апостолом Японии Святителем Николаем. Но и недолгая эта история уже успела вместить в себя нестроения и разделения, начавшиеся накануне второй мировой войны, а после ее окончания – усиленные американскими оккупационными властями. И лишь в 1970-м году разобщение пошло на спад, ознаменовавшись возвращением Японской Православной Церкви под омофор Церкви-Матери, Русской Православной Церкви. Тогда же была дарована автономия Японской Православной Церкви, насчитывающей порядка 30 тыс. верующих, и образовано Подворье Русской Православной Церкви Московского Патриархата в Японии под руководством епископа Николая (Саямы, ныне – Архиепископ Раменский), до 1970 г. окормлявшего оставшуюся верной РПЦ часть православных. Заместителем Настоятеля Подворья и был назначен игумен Антоний. По существу, новообразованное Подворье было своего рода преемником возглавлявшейся когда-то святителем Николаем Японским Православной Духовной Миссии, а игумен Антоний – продолжателем деятельности, осуществлявшейся в конце XIX в. заместителем начальника Миссии, будущим Святейшим Патриархом архимандритом Сергием (Страгородским).

Помимо естественной в этих условиях миссии церковно-дипломатической, на вновь назначенном заместителе Настоятеля Патриаршего Подворья лежали и многочисленные обязанности, непосредственно связанные с деятельностью Подворья, в том числе по окормлению прихожан – и японского, и русского происхождения. Русских в Токио было довольно много – помимо уроженцев Японии и людей, выехавших из России после революции, были и русские эмигранты, бежавшие после окончания второй мировой войны в Японию из Китая. И, конечно же, духовное общение с русским по происхождению и всей биографии своей пастырем было благодатным и целительным для истерзанных катаклизмами века душ этих наших в прошлом соотечественников; (заметим в скобках, что то была не первая и не последняя миссия будущего Владыки, связанная с `русским рассеянием`). В ответ на сомнения и вопросы людей, оторвавшихся от своей Отчизны – а, значит, отдалившихся невольно и от Матери-Церкви, с трудом понимающих реальное положение единоверцев на родине, он напоминает им строчки из святых отцов, в том числе и из часто перечитывавшихся им писем равноапостольного просветителя Японии Николая: `Жизнь и отдельного человека, тем более – каждого народа и, несомненно, всего человечества проходит периоды, назначенные ей Творцом. В каком же возрасте теперь человечество со времени рождения его в новую жизнь? О, конечно, еще в юном! Две тысячи лет для такого большого организма совсем небольшие годы. Пройдут еще многие тысячи лет, пока истинное Христово учение и оживотворяющая благодать Святого Духа проникнут во все члены этого организма. Правда Божия сего требует. Истина Христова всею своею силою должна войти в человечество и произвести полное свое действие`.

Выросший на берегах Балтики русский игумен постепенно вбирал в свою душу всю открывавшуюся ему страну – самую загадочную, пожалуй, из стран, олицетворяющих для Запада Восток. Будучи счастливо чуток и к тайнам слова, и к красоте видимого мира, и к музыкальной гармонии, он сумел увидеть этот новый для него мир через главное – через те Законы, по которым создавалась когда-то наша планета. `У меня все хорошо, все интересно, но так хочется домой, к родным… Был в Нагасаки недавно. Там когда-то Пуччини услышал историю из уст М-ме Batterflai и по этому сюжету создал `Чио-Чио-Сан`. Домик чудесный этот сохранился. Там так много роз, фонтанов и рыбешек – а вид с высоты на море непередаваем. После атомной бомбы город восстановлен, но то, что та атомная была в сравнении с современной – детской игрушкой – просто в голове не умещается: …Люди, люди!` Утешение во всем – и в крепнущей тоске по Отчизне, и в удивлении своем от бессмысленного и бесчеловечного милитаризма, – он по-прежнему находит в своей неизменной вере, которую несет и своим близким, и своим `дальним` ближним: `…Нет большей радости на земле, чем радость Воскресения Христова, устремляющая дух наш в Радость Пасхи Вечной посредством спасительной веры нашей`, – это строки из Послания, написанного им в канун последней встреченной в Японии Пасхи, 1984 года.

`…Очень скучаю по России. Командировка заканчивается в начале года`, – это уже накануне Рождества Христова, год 1985-й. Год, в очередной раз изменивший и его жизнь, но и – жизнь всей страны, в которую он вернулся после завершения своего послушания. В апреле из уст избранного Генсеком ЦК М.С.Горбачева страна впервые услышала слово `перестройка`…

Стройка

Наступившую для страны, народа и Церкви новую эпоху – со всеми ее противоречиями, нестроениями, радостями и обретениями, игумен Антоний встретит в ранге благочинного первого из возвращенных Церкви в преддверии грядущего 1000-летия Крещения Руси, древнейшего и славнейшего из российских монастырей.

Указ Святейшего Патриарха Пимена о назначении игумена Благочинным Свято-Данилова монастыря в Москве был издан в ноябре 1986 года – года, когда начался на официальном уровне пересмотр политики советского руководства по отношению к Русской Православной Церкви и к религиозным конфессиям в целом. Восстановление одной из главных святынь России и будущей Синодальной Резиденции Патриарха становилось актом важнейшего духовного и политического значения – и в свете грядущего юбилея (уже всем стало ясно, что значение его далеко выходит за рамки узко-церковные), и в связи со сложным процессом установления нового статуса Русской Православной Церкви. Не случайно особое попечение о восстановлении монастыря от лица Священного Синода нес Митрополит Алексий – будущий Патриарх Московский и всея Руси…

Решение о передаче Свято-Данилова монастыря Церкви по ее просьбе было принято еще в 1982 г., официальная передача состоялась годом позже, но вплоть до 1986 года власти всячески тормозили процесс возрождения монашеской обители, упирая на якобы сугубо административный будущий статус переданного комплекса. Как вспоминают участники и очевидцы передачи монастыря, все храмы и строения пребывали в крайне тяжелом состоянии. И не мудрено – на священной для многих десятков поколений русских людей земле целых полвека (обитель была окончательно закрыта в 1931 году, последней из московских обителей) власти ставили безбожные эксперименты – и `промышленность` развивали, и пересыльные детские тюрьмы устраивали, и колонии для несовершеннолетних преступников открывали. На возрождение монастыря из руин и пепла была поднята, без преувеличения, вся православная Русь, собиравшая по рублям и копейкам средства на восстановительные и реставрационные работы. Трудно переоценить и масштабы этих работ. Возрождены были все монастырские храмы: восстановлены Храм во имя Святых Отцев Семи Вселенских Соборов (XVI – XVII вв.) и Собор во имя Святой Живоначальной Троицы (XIX в.), практически заново построен надвратный Храм во имя прп. Симеона Столпника, устроены храмы новые – первый в Москве Храм во имя Прп. Серафима Саровского (первоначально – часовня в подклети также восстановленного бывшего больничного корпуса) и храм во имя Всех святых, в земле Российской просиявших (в новопостроенной Резиденции Патриарха Московского и всея Руси). На территории монастыря появились также новые Часовни, надкладезная и поминальная.

Огромен и уникален был и труд по устроению и реставрации внутреннего убранства храмов, по возвращению в монастырь святого князя Даниила чтимых всею Россией святынь. К 1988 году был установлен иконостас XVII века (Костромская школа) в древнем Соборе Свв. Отцев, воссоздан в первоначальном виде интерьер Троицкого собора – духовной жемчужины позднего русского классицизма, в который вернулись чудотворные иконы Божией Матери `Троеручица` и преподобного Иоанна Кассиана Римлянина. Начаты были масштабные работы по строительству Св.-Даниловского гостиничного комплекса. Понемногу устраивалась и внутренняя, духовная жизнь монашеской обители – братию составили монахи, переведенные из Троице-Сергиевой лавры, из духовных школ Москвы. В восстановленных и построенных зданиях монастырского комплекса разместились также Отдел внешних церковных связей РПЦ и новая Синодальная библиотека.

Все работы, несмотря на огромное их число и неимоверную сложность, были завершены в срок, к юбилею – и Данилов монастырь, наряду с Троице-Сергиевой Лаврой, стал подлинным сердцем всех торжеств. 1988 год отныне справедливо считается годом второго рождения Монастыря. Неустанные труды Благочинного по достоинству были оценены и отмечены Святейшим Патриархом и Синодом. Через несколько дней после празднования памяти св. блгв. Кн. Даниила в 1987 году, 24 марта благочинный ставропигиального Св.-Данилова монастыря г. Москвы игумен Антоний (Черемисов) был возведен в сан архимандрита. А после окончания юбилейных торжеств, 10 апреля I989 года Постановлением Святейшего Патриарха Пимена и Священного Синода архимандриту Антонию (Черемисову), Благочинному Московского Данилова монастыря, определено было быть епископом Виленским и Литовским.

`Боль свободы`

2I апреля I989 года в Св.-Троицком соборе Московского Данилова монастыря состоялось наречение архимандрита Антония во епископа Виленского и Литовского. Наречение совершили митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, архиепископы Тульский и Белевский Максим, Владимирский и Суздальский Валентин, Зарайский Алексий и епископ Можайский Григорий. В Лазареву субботу, 22 апреля, за Божественной литургией в Св.-Троицком соборе Московского Данилова монастыря Преосвященными архиереями, участвовавшими в наречении, и Митрополитом Волоколамским и Юрьевским Питиримом была совершена хиротония архимандрита Антония во епископа Виленского и Литовского.

Ясным весенним днем 1989 года новый русский Архиерей вошел во врата того самого храма, в который когда-то, почти полвека назад, маленького Ваню Черемисова впервые ввела, держа за руку, его мама.

Мы не знаем, о чем думал, всходя на первую в своей жизни Архиерейскую кафедру, Владыка Виленский и Литовский Антоний. Наверное, по извечной своей смиреной скромности – которая и отличала всегда самых любимых русским народом архиереев, – просил он у Господа `помощи ему, недостойному`, в несении архипастырского креста. Наверное, обращены были его горячие молитвы к Небесному его Покровителю, Виленскому мученику св. Антонию. И все наставники его – и детства, и юности, и зрелости, живущие или жившие когда-то в Вильнюсе и Минске, в Токио и Москве, – все они незримо были рядом с ним в эти самые торжественные в его жизни минуты… Они были рядом с ним подле Престола в главном приделе храма Сошествия Святаго Духа, – вознося молитвы за своего воспитанника и ученика к другому, Вечному и Небесному Престолу, к другому – Единственному и Вечному Владыке… И, конечно (знаем мы это почти наверняка), – Владыка Антоний вспоминал в эти минуты о людях, горячо и нежно любимых и чтимых им всю его жизнь, об отце и о маме – благословивших когда-то его на его тернистую, тяжкую и прекрасную дорогу к храму… Помнил ли он один, давнишний эпизод своего послевоенного детства? Вильнюс, младшему сыну Анны и Ивана Черемисовых не исполнилось еще и одиннадцати лет, и за скудным, но чистым и радостным столом мама утром вдруг вспоминает с задумчивой улыбкой вчерашний свой сон: ей снился ночной опустевший храм, лампадки, теплящиеся у икон Божией Матери и Виленских мучеников, и ее маленький сын, стоящий в мантии Архиерея на Архиерейской кафедре…

Уже на земле красноярской Владыка рассказал однажды об этом давнем эпизоде из своего детства, закончив свой рассказ фразой: `О том, что сон был вещим – никто, наверное, не подумал`. И помолчав – добавил: `Никто – кроме матери, конечно…` Никогда и почти никто из красноярцев не видел слез на глазах у их Архиерея – кроме тех двух дней, когда отец и мать вслед друг за другом ушли из его земной жизни. Вечная им память, иподиакону Иоанну и монахине Анне – постриг матери после смерти отца совершил он сам, ее сын Иоанн, в иночестве – Антоний…

…Как всегда почти бывало с ним в его жизни, на новое место церковного служения начальники благословляли его в самые непростые и определяющие для этого места времена. `Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые`, – писал о такой, немногим Господом дарованной непосредственной сопричастности к живой Истории Федор Тютчев. В череде событий двух последних десятилетий ХХ века месяц апрель, в который виленскую землю начал окормлять новый Владыка, обозначен не требующими, в общем-то, комментариев датами. Вспомним только две из них. 9 апреля. Прошел второй тур выборов на Съезд народных депутатов СССР. Выборы засвидетельствовали успех сторонников реформ. Многодневная демонстрация в Тбилиси разогнана силами войск Закавказского военного округа. 16 человек погибли… И еще одна, 17 апреля 1989, Польша. После семи лет подполья легализована деятельность свободных польских профсоюзов `Солидарность`.

Даже в те дни всеобщей эйфории от неожиданно дарованной (казалось бы – Горбачевым) свободы, и гласности – с ее полным уже отсутствием мыслимых и немыслимых границ, и тотального `непредставления` – непонимания обществом дальнейшего своего `камо грядеши`, – даже в те дни было определенное количество людей трезвомыслящих и способных прогнозировать дальнейшую судьбу Союза в целом и отдельных его республик в частности. Были такие люди и в Русской Церкви, они прекрасно понимали, что судьба традиционно оппозиционной к советскому режиму Прибалтики практически предрешена.

Так оно и произошло – может быть, быстрее, чем кто-либо предполагал. В первый месяц пребывания Владыки на виленской кафедре, 18 мая 1989 г. Верховный Совет Литовской ССР – практически первым из парламентов советских республик принял Декларацию о суверенитете… Через неделю в Москве открывался I Съезд народных депутатов СССР. Через три дня после открытия съезда вслед за Литвой суверенитета потребовал Верховный Совет Армении. Это было началом распада великой державы… 7 июля в Бухаресте на совещании стран-участниц Варшавского договора Горбачев объявил о праве всех социалистических стран на выбор собственного пути дальнейшего развития… Через полгода, в декабре рухнула Берлинская стена.

…В 150 км от Вильнюса есть маленький городок больших озер – Висагинас; в 1989-м он еще назывался Снечкусом – в честь `пламенного литовского революционера`. Городок всемирно известен – поскольку является городом-спутником при атомной электростанции. Он многонационален, в нем живет много русских. В 1989-м году на готовящихся в Литве выборах в парламент `полу-независимой` республики кандидатом от округа Снечкус стал православный епископ Антоний Виленский. Нарождавшиеся тогда службы социологического опроса единодушно прогнозировали его будущую победу над кандидатом от Компартии Литвы.

В истории православия были такие периоды, когда помнящая завет своего Основателя о `Боговом и кесаревом` Церковь не могла остаться вне политических процессов времени. На Руси всегда помнили монахов Ослябю и Пересвета, первыми поднявших взятые ими в руки мечи на поле Куликовом в утро судьбоносной битвы, помнили и святителя Ермогена, принявшего мученический венец после отказа признать власть нового московского `государя`. Бремя политического выбора нес вместе с Патриаршим венцом святитель Тихон, – да, собственно, и все иерархи Русской Православной Церкви 20-го века. Оставаться вне политики тогда означало – оставаться вне судьбы своего народа, и в 90-х годах пастыри с разрешения священноначалия шли в парламенты всех уровней – чтобы нести слово умиротворения, чтобы напоминать о вечных ценностях и Христовых заповедях увлекшимся внешними, преходящими ценностями народным избранникам, чтобы иметь возможность с трибун сказать своему народу слово, которое он мог бы не услышать – будь оно произнесено с немногочисленных кафедр в немногочисленных (да и что грех таить – полузабытых им) храмах… (Здесь можно вспомнить, например, как на II-м съезде народных депутатов СССР устами Митрополита Ленинградского Алексия Церковь попыталась привлечь внимание власти к трагическому конфликту православных и униатов на Украине. В своем выступлении будущий Патриарх публично обнародовал замалчивавшуюся в СМИ правду о волне беззаконий, совершаемых `в отношении советских граждан – православных верующих`).

Установление новым Литовским Владыкой прочных контактов с тогдашними властными структурами Литвы, диалог, который он вел с партиями и течениями взбудораженной всплеском национализма республики, его церковная и церковно-политическая деятельность получила высокую оценку Святейшего Патриарха Пимена, Синода и ОВЦС. Указом Патриарха Епископ Антоний (Черемисов) ко дню пятидесятилетия был удостоен в декабре 1989 года одной из высших церковных наград – ордена Св. блгв. кн. Даниила Московского II степени.

Однако Владыке не суждено было стать депутатом Литовского Сейма от края `самых янтарных` в Литве сосен и самых больших в ней озер. Незадолго до выборов он отзывается Св. Синодом в Москву и 25 января 1990 года получает назначение на новообразованную Тобольско-Тюменскую кафедру. В главе `Боль свободы` своей книги `Атомная электростанция` Ляонас Ашмантас так резюмирует сложившуюся после отзыва главного кандидата от Снечкусского округа коллизию: `…многие жители Снечкуса отказались принять участие в выборах, где выдвигались два кандидата: Епископ Антоний и кандидат от небольшой группы людей, по сути, ставленник городского комитета партии С.Пирожков. Предвыборная программа С.Пирожкова, по мнению некоторых партийных функционеров и `единственников`, должна была привлечь обещаниями защищать интересы русских и др. национальных меньшинств и решительными требованиями автономии Снечкуса. Тем не менее, люди бойкотировали выборы`.

11 марта новый Верховный Совет Литовской ССР принял акт о восстановлении независимости Литвы. 23 марта в Вильнюс были введены советские войска и танки…

На благословенной земле

`Сибирский период` служения Преосвященного начался с созидательных трудов в главном когда-то граде Православной Сибири, говоря словами нового Патриарха Московского и всея Руси Алексия – на `благословенной земле Тобольской, где от лет многих славится имя Христово, где просияли духовные светильники веры и благочестия, где земля освящена подвигами святых и самый воздух как бы дышит благоуханием святыни, разливающимся от молитв и святых мощей угодника Божия, святителя Иоанна`. Но, увы, как же далеки еще были в большинстве своем от понимания этой благословенности сами люди, `проживавшие` на тобольской земле…

Вновь, как когда-то в Св.-Даниловом монастыре, его встречали обезглавленные храмы и оскверненные святыни – а рядом с ними были равнодушное к судьбам Церкви молчаливое `большинство` – забывший дорогу к храму народ, и далекое от духовных нужд этого народа прокоммунистическое начальство. Еще осенью 1989 года Св.Синодом было принято определение о возрождении закрытой в 1919 году `на каникулы` Тобольской семинарии. И вот съехавшимся после `каникул` длиной в 70 лет со всех концов Сибири на учебу полутора десяткам будущих семинаристов власти предложили для занятий полуразрушенный храм свв. Апп. Петра и Павла. Но начавшие возрождать семинарию с храма первоверховных апостолов семинаристы и их наставники за насмешкой властей увидели совсем иное – предзнаменование и пророчество, ибо Петр значит `камень`, `…и на сем камне я созижду Церковь Мою и врата ада не одолеют ее` (Мф.16: 18). По камню, по кирпичику, по бревнышку, под омофором и молитвами первого Управляющего Тобольской Епархией началось возрождение духовного центра сибирского православия. И в считанные недели вокруг Преосвященного собрались верные, а вслед за ними начали прозревать и заблудшие, лишенные Света.

Ровно полгода длилось тобольское послушание Епископа Антония – и, казалось бы, много ли можно успеть за столь ничтожный срок?

…Как бы мы (очень часто – заслуженно) ни бранили порой представителей журналистского цеха, – но и внешнее (поверхностное порой), а особенно – внутреннее, личное отношение именно сотрудников средств массовой информации к событию, к явлению или к общественно значимой личности есть, говоря модным термином, тот мониторинг, то свидетельство, которое и позволяет зачастую определить истинный общественный масштаб явления или деятеля. Частые встречи автора этой публикации на телевизионных фестивалях в Тюмени с двумя православными труженицами региональной телекомпании – журналистом Татьяной Топорковой и режиссером Людмилой Борисовой позволяют прийти к однозначной оценке тех шести месяцев, с которых и началось возрождение Тобольско-Тюменских храмов. Нет, не ничтожен срок, за который Правящий Архиерей сумел пробудить христианскую любовь (и сам оказаться столь потом с благодарностью вспоминаемым) в таком обезбоженном крае. Со слов `впервые это нам рассказал (это сделал, это начал) Владыка Антоний` – со слов этих очень часто начинались рассказы тюменских православных журналистов о храмах и святынях Тобольска и Абалака, Ханты-Мансийска и Ялуторовска. О храмах – и об уникальных православных телепередачах и фильмах, на создание которых вдохновил и благословил их Преосвященный Антоний. Достаточно сказать, что едва ли не первая во всей России прямая телевизионная трансляция Пасхального Богослужения состоялась по благословению Епископа Антония именно в Тюмени в Светлое Христово Воскресение 15 апреля 1990 года… Свет Истины Христовой засиял в Пасхальную ночь в каждом доме тобольской земли. И в минуты эти, говоря словами из Архиерейского послания, `… `Радость всему миру`, принесенная Воскресшим Господом, навсегда поселялась в сердцах и умах, отдаляя невзгоды, беды, страдания`…

Год 1990-й стал годом возрождения православных епархий Сибири. 20 июля 1990 года из состава Новосибирско-Барнаульской Епархии была выделена в качестве самостоятельной самая большая Епархия России. Епископом Красноярским и Енисейским определено было Священным Синодом быть Епископу Антонию (Черемисову).

Россия на осеннем перроне

Передо мной лежат черно-белые фотографии, снятые погожим осенним днем 22 сентября 1990 года, когда православный Красноярск на перроне железнодорожного вокзала ожидал первой встречи с Правящим Архиереем новообразованной Епархии. Вглядываюсь в лица людей на перроне, запечатленные красноярскими фотографами. Вглядываюсь, узнаю, думаю: – Господи, как же немного их было тогда на этом перроне!

Вглядываюсь и в молодое, счастливое лицо человека, сходящего со ступенек вагона. Знал ли, понимал ли он в тот день – какой нелегкий и безмерно тяжкий крест принимал в тот день на свои плечи?..

Вместе с нынешним Секретарем Епархии протоиереем Андреем Казанцевым мы вспоминаем – кто есть кто на черно-белых фотографиях, снятых вечером того субботнего дня 1990 года во время благодарственного Молебна и Всенощной в Свято-Покровском Соборе. Улыбаемся: `А этот юный иподьякон кто? …Да это же отец Валерий Солдатов, настоятель Свято-Пантелеимоновского храма, председатель Епархиального отдела по социальному служению…` И так – почти о каждом. Все – возросли и выросли. Все ныне – в храмах, больших и малых, которых на земле нашей теперь и с ходу и не исчислишь. Вон их, сколько в одном Красноярске только – не меньше сорока, считая с домовыми церквами и часовнями…

Проследить судьбы участников той первой Архиерейской службы осенью 1990-го года – легко и просто. Храмов на всей гигантской территории Красноярской Епархии (а она включала в себя и нынешнюю Епархию Кемеровскую, и Абакано-Кызыльскую) едва ли насчитывалось ко дню этой службы десяток. И почти столько же – в них священников. Зато всюду на всех фотографиях рядом с Архиепископом – недремлющее государево око, пусть и лояльный весьма, вполне корректный – но уполномоченный Совета министров по делам религий в Красноярском крае… 1990-й год – время, когда атеистическая партия пребывала еще в статусе `чести и совести эпохи`, когда еще только пробуждалась душа русского человека, когда встречавшиеся с новым Архиереем председатели горсоветов отчаянно конфузились в поиске правильного к нему обращения, и (вспомнив, видать, в генетической памяти оставшееся) выдыхали: `Здравствуйте, батюшка!..`

Пожалуй, только сейчас, спустя эти неполные пятнадцать лет, понимаем мы, каким удивительным, вдохновенным архипастырем удостоил нас всех – не по достоинствам нашим, может быть, – Спаситель. Вспоминаются в первую очередь даже не храмы и монастыри, украсившие и одухотворившие почти все города и села земли красноярской, кемеровской и абаканской. Непросто за несколько лет воссоздать из пепла и тлена храмы, разрушавшиеся целых семь десятилетий. Но еще труднее – воскрешать души, пробуждать очерствевшие сердца. Ни нынешних воскресных школ, ни профессионального звучания хоров, ни православных книг (Библия еще была в 1990-м году подарком достаточно редким и дорогим), ни достаточного количества – даже и на действовавшие немногие храмы – пономарей, псаломщиков, диаконов. Ни традиций... Да и откуда им было в 1990-м взяться, традициям, если вчера еще только под забеленными фресками Кафедрального Собора Епархии проводился Управлением культуры очередной громкий художественный салон-вернисаж?.. Зато на всех главных стадионах края – шли массовые шоу повадившихся в богатый край ездить иноземных проповедников.

И другие испытания были впереди у сходящего с поезда на черно-белой фотографии черноволосого улыбающегося епископа. Август 1991-го, сентябрь 1993-го, крах и развал политической, экономической, идеологической системы, невыносимо больно ударивший по краю-донору, краю невиданных богатств, сразу привлекшему `предпринимателей` всех мастей. Губернаторские назначения и выборы. Губернатор-аграрий, губернатор-профессор, губернатор-генерал… Вплоть до недавно избранного, труды которого через несколько лет предстоит еще только начать оценивать всем нам, не было на посту этом – просто Губернатора… Рядом с властью – интеллигенция, талантливая и эмоциональная, но утратившая в череде катаклизмов и потрясений свое спокойствие, академические свои идеалы, да порой и – способность здраво и выверено оценивать происходящее, готовая поддаться то – очередной тщательно спровоцированной анти-епископской публикации, то – новому виссарионовскому `откровению`… А рядом с Епископом – народ, простые души, такие, как мы с тобой, мой читатель… От нового Епископа, от его Церкви (ибо нашей – она еще не стала в те начальные дни) ждущие ответа на свои вопросы. `Духовной жаждою томим` – это ведь не только – о Поэтах и Пророках, это и – о каждом из нас. Получив в кассе очередной `миллион рублей`, который в новых `рыночных условиях` через неделю уже заканчивался, пережив очередной дефолт, потеряв работу, накормив детей скудным ужином, – не денег и не хлеба насущного ждали мы от нового Владыки. Ибо – `не хлебом единым…` мы хотели жить – как и наши предшественники в катакомбах древнего мира после Рождества Христова…

Он собрал за эти пятнадцать лет вокруг себя православное братство, построившее и восстановившее около двухсот (это – только в пределах нынешней Епархии) храмов. Объездил, облетал все большие и малые города и села приенисейской земли, от истоков великой реки до устья ее, – найдя общий язык с властями предержащими в каждом из приходов своей Епархии. А Губернаторы и мэры… Каких бы убеждений и взглядов ни был очередной губернский начальник – за честь почитать начинал в конечном итоге публично встречаться с Владыкой (так, просто: Владыка, без имени, ибо – каждому было понятно, о ком идет речь…) Слова Архиерея и суждения священства окормляемой им Епархии по самым жгучим и актуальным вопросам нашей жизни постепенно становились более любых других востребованными на всех уровнях общества и во всех уголках края (самые тяжелые для пресс-службы Епархии дни – дни радостных и горьких для страны событий: с 9.00 начинаются звонки всех телевизионных каналов – `Мы хотели бы получить комментарий Владыки… Что Церковь думает о случившемся?`) И как пожухлые осенние листы сметаются и забываются былые `сомнения` и `вопросы`. 7 января 1991-го появление Владыки в новой передаче на единственном практически тогда телевидении, на краевом, вызвало бурю `протестов общественности` – `ущемлены права других конфессий, а особенно – атеистов`. В 2005-м – какая телекомпания 7 января выпустит в эфир информационный выпуск без его участия? Созданный его трудами юношеский хор собирает `урожай` наград на каждом престижном фестивале, об опыте духовного воспитания детей и юношества в крае рассказывают солидные академические издания в Москве, епархиальные делегации приглашаются на форумы и в гости за рубеж, епархиальную газету читают по всей России… Но не это, не это, все же, – главный итог. Главный итог – его вряд ли передашь цифрами, перечислениями, названиями.

…На одной из черно-белых фотографий 1990-го года – два человека выхвачены фотографом из немногочисленной группки людей на железнодорожном перроне. Старая женщина с цветами в натруженных руках (`Такие-то бабушки и вымолили своими молитвами в `советских` храмах нынешнюю Церковь`, – в сердцах как-то сказал епископ в ответ на чью-то усмешку над старухой, сиротливо прижавшейся к стене храма). Рядом с ней – подросток. Оба – не видя фотографа, не замечая его – смотрят, не отрываясь, на приближающийся к ним вагон поезда. И такая тоска, такая надежда, такое ожидание в их взглядах. Прошлое России – и будущее ее. Рядом. На одном перроне…

…Знает ли он о тяжести своего нового послушания, своего нового креста – спускающийся к ним из вагона человек в черной монашеской рясе с архиерейской панагией на ней? Позади – Вильнюс и Минск, Москва и Токио, Швейцария и Тюмень; знание языков, лучшая в стране духовная академия, степень кандидата богословия, аспирантура в Москве и стажировка в Боссэ; позади – труды по восстановлению одного из главных монастырей России, служение на ответственейших церковных постах. Позади – пять десятилетий (с первого, в холодном храме, церковного послушания), – пять десятилетий пути к этому перрону.

…Двух людей различает он среди ждущих его на платформе вокзала: старуху и юношу, которые смотрят ему прямо в глаза. Вот стоит она перед ним – сколько их, десять, двадцать человек? – вот стоит перед ним его новая и родная его Епархия.

Впереди – огромная, насильственно обезбоженная когда-то и ждущая своего Епископа земля…

Сегодня скажем: та надежда – оправдана.

Док. 521287
Перв. публик.: 17.11.04
Последн. ред.: 17.11.08
Число обращений: 192