В Москве закончились гастроли спектакля "Квартет", где играли артисты БДТ имени Товстоногова Зинаида Шарко, Алиса Фрейндлих, Олег Басилашвили, Кирилл Лавров. С Зинаидой Шарко, легендарной актрисой Товстоногова, игравшей в его лучших спектаклях, встретился наш корреспондент.
"Нарком был умный и оставил мое письмо без внимания"
- Когда вы поняли, что будете актрисой?
- Мои родители были очень далеки от искусства. А папа за свою жизнь прочел только две книжки - "Поднятую целину" и воспоминания маршала Жукова. Но он был в высшей степени интеллигентным человеком, что еще раз доказывает, что образованность к интеллигентности никакого отношения не имеет. При пожарной охране была самодеятельность, и мое первое выступление состоялось, когда мне было пять лет. Пожарная охрана тогда принадлежала НКВД, наркомом был Ежов. И в газете "Правда" вышла поэма "Ежовые рукавицы". Я наизусть читала со сцены эту поэму - вот таким было мое первое выступление.
Вскоре мы переехали в Чебоксары. И я перед тем, как попасть на уроки в школе, попала на сцену. Поскольку я только что приехала, на утреннике текста мне не дали, и я ромашку изображала. Помню, как мы с мамой вырезали мне для этой роли лепестки, шапочку... Во втором классе я играла Золушку. Учительница решила, что Золушка была кудрявая, и мне волосы закрутили в газетные папильотки. И вот я уже артистка! Все дети как дети, а я - артистка! (смеется). Потом я играла Царевну Лебедь, а в четвертом классе пела главную партию козы в спектакле-опере "Волк и семеро козлят". Куда же деваться-то?
- Выбора нет. Только в театральный институт.
- Никакого выбора! Во время войны у нас в доме пионеров был ансамбль песни и пляски, и я в госпитале там читала стихи. У меня даже есть медаль "За доблестный труд", поскольку мы девяносто концертов дали во время войны. Так что у меня уже в школе были заслуги перед искусством (смеется). Правда, в 1943 году я написала наркому просвещения товарищу Макарову заявление: "От ученицы седьмого класса Зинаиды Шарко. Прошу направить меня на учебу в Кронштадтское торпедное училище". Тут учителя забили тревогу. Они вызвали папу, сказали: "У нее гуманитарные наклонности, она способная девочка, зачем ей торпедное училище?" На что папа ответил: "Если она хочет защищать Родину, я не могу ей препятствовать!"
- Вы хотели участвовать в военных действиях?
- А как же! А что я тут дурака валяю?
- В смысле - учусь?
- Ну да! Кстати, я в конце приписала: "В данный момент закончила седьмой класс на отлично". Нарком оказался умным человеком и оставил мое письмо без внимания. Так армия лишилась торпедистки (смеется). А потом, когда заканчивала десятый класс, я случайно подслушала разговор родителей. Мама спрашивала: "Ну спроси у нее, куда она пойдет учиться!" Папа отвечал: "Нет, лучше ты спроси". Они подошли ко мне вдвоем, и я не помню уж, кто задал мне этот крамольный вопрос. Я ответила: "Как куда? В театральный институт!" У мамы началась истерика. Она плакала: "Мы думали, из тебя человек получится, зачем тебе эта золотая медаль, она бы кому-то другому пригодилась"... Со скандалом я уехала поступать в Москву.
"Сидит секретарша и грызет соленый огурец"
- Вы мечтали именно о московском театральном вузе? Наверное, о Школе-студии МХАТ?
- Конечно. У нас в квартире во время войны жили эвакуированные москвичи - Татьяна Ивановна с двумя девочками. Мама, когда поняла, что положение безвыходное, что я все равно поеду поступать, написала им письмо. Они купили мне раскладушку, чтобы я у них жила. И я поехала в Москву. Моим кумиром была Алла Константиновна Тарасова. Я без конца смотрела фильм "Без вины виноватые". Он шел в кинотеатре три дня подряд, и я посещала по семь сеансов каждый день. Все в школе знали, где я, и никто из учителей этому не препятствовал. Я так обожала Тарасову! Я копировала все ее интонации.
- Наверное, сейчас вы смотрите на ее игру по-другому.
- Да, для меня некоторые ее фразы и жесты - символ штампа. Но тогда я все читала под нее. И мой учитель Борис Зон все силы положил, чтобы меня от этого подражания избавить. Он пытался ее опорочить, черт-те что про нее рассказывал, я плакала: моего кумира уничтожали... Но в Школе-студии МХАТ мне не суждено было учиться. Я приехала в Москву, окрыленная зашла в легендарную школу, трепеща, поднялась по ступеням, думая: "Неужели Алла Константиновна тут ходит?" Я вошла в кабинет. И увидела: сидит секретарша и грызет соленый огурец. Мне плюнули в душу. Она спросила: "Что вы хотите, девушка?" Я ответила: "Я ничего не хочу".
Я вышла на улицу: шел дождь, он путался с моими слезами. Я много стихов знала, но тогда я вдруг стала читать: "Ленинград, Ленинград, я тебе помогу. Прикажи мне, я сделаю все, что могу". И я поехала в Ленинград и попала к лучшему педагогу - Борису Зону.
А потом снова начались совпадения, игра случая. Организовался театр по типу театра Аркадия Райкина, руководила им Лидия Атманаки. Борис Львович устроил меня в областной театр, где я играла. Они увидели меня и пригласили к себе в театр. И надо же было такому случиться, что в их театре ставил спектакль Товстоногов, который таким образом "халтурил". Так я впервые с ним встретилась.
Когда Товстоногову нравилась игра актера, он хрюкал от удовольствия
- По первому впечатлению сразу можно было определить, что перед вами - личность выдающаяся?
- Конечно. Шквал какой-то, шквал! Я обезумела просто. И он мне сказал: "Зиночка, вы мне очень нравитесь, потому что сразу берете быка за рога. Я приглашаю вас в свой театр". Он руководил тогда Театром Ленинского комсомола. Но я должна была три года отыграть в театре Атманаки. Но потом, когда он получил БДТ, он почти сразу же пригласил меня, и я к нему пришла. Видите, какая цепочка замечательная получается?
- С Николаем Акимовым у вас такого тандема не сложилось. Насколько я знаю, он вас не замечал.
- Он меня обожал! Но играла я не у него. Я однажды задала ему прямой вопрос, почему он не занимает меня в своих спектаклях. И он ответил: "Зиночка, если я попрошу Короткевич встать на голову, она немедленно встанет, а вы непременно спросите: "Почему?"
- А у Товстоногова вы не спрашивали: "Почему?"
- Там было все понятно. Иногда я спрашивала, но с ним невозможно было спорить, он без паузы ответ находил. Когда я играла в спектакле "Жестокие игры" маму, которая искала сбежавшую девочку, на меня надели громадное пальто. Я говорю: "Георгий Александрович, в это пальто четыре таких, как я, войдет!" - "Зина, она высохла от горя!" - ответил он. Ну и что тут скажешь? (Смеется) Эти тридцать три года, которые я проработала с Товстоноговым, были просто счастьем. И когда его не стало, мы все растерялись. Почувствовали себя брошенными. Вот, например, когда был сотый спектакль "Мещане", первый тост, который Товстоногов поднял на банкете, - "За артистов, не занятых в этом спектакле". Он понимал, что чувствует актер, который не занят в великом спектакле. На моем пути уже не будет такого великого режиссера и великого человека.
Слава Богу и слава Георгию Александровичу, что он не допустил в нашем театре интриг и зависти. Вот был он жив - на работе были все цеха, завлит, секретарь. Сейчас я прихожу - там заперто, тут заперто. Где они? Говорят - плохо, когда в театре диктатура. А я считаю: как я хорошо училась, чтобы папа с мамой были довольны, так я хорошо играла, чтобы Георгий Александрович был доволен. Когда ему нравилась игра, он хрюкал от восторга. И если ты, играя, услышишь хрюканье - ты наверху блаженства! Хрюкнул - значит, все в порядке!
- Владимир Рецептер в книге "Жизнь и приключения артистов БДТ" очень вольно фантазирует о вашем романе с Товстоноговым.
- Да, он очень много фантазирует. Когда я ему об этом сказала, он ответил: "Ну это же не мемуары, а роман". Ну пусть тогда называет другие фамилии!
- Какое событие вы бы с удовольствием еще раз пережили, а какое бы никогда не захотели пережить вновь?
- Когда был День города, мне подарили песочные часы в виде шпиля Петропавловской крепости. И на них было написано - "Санкт-Петербург, 27.05.2003, 16 часов 10 минут". Именно эту минуту мне подарили и спросили: "Какая у вас самая счастливая минута была?" Я ответила: "Тридцать три года работы с Товстоноговым". Они как минута пролетели.
А чего бы не хотела пережить? Я меня два года назад была очень тяжелая онкологическая операция. Не хотелось бы, чтобы она повторилась. Меня оперировал Николай Николаевич Симонов, сын актера Николая Константиновича Симонова. И он, поговорив со мной, сказал моему сыну: "С вашей матушкой все в порядке, потому что, когда я сказал, что ей предстоит четвертого марта тяжелая онкологическая операция, первый вопрос, который она задала: а я могу 29-го на гастроли поехать?" (Смеется)
- Но все-таки, когда предстоит такое испытание, мрачные мысли неизбежно приходят в голову.
- Меня перевели из терапии в хирургию. В терапии я знала, как попасть в курительную. А здесь тыкаюсь в одну дверь, в другую - все закрыто. Я пришла в свою палату и позвонила медсестре: "Извините, это Шарко из такой-то палаты, я понимаю, что это ужасно, но очень хотелось бы покурить. Где я могу это сделать?" - "Курите у себя в палате". И я поняла: исполняют мое предсмертное желание. Я легла и задумалась: "Как же я пред Богом предстану? Что я такого совершила, как я прожила эти годы? Бедный маленький Ваня, правнук, ему только годик, он без меня останется". Даже представила свой некролог: "На 74-м году ушла из жизни..." И вдруг я слышу, как из-за двери доносится голос нянечки. Она порвала колготки и мрачно и громко материлась. И вот я, у которой уже от жалости к себе на подушку стали слезы капать, вдруг начала так хохотать! Вот это жизнь! Настоящая.
