Олег Янковский `Сейчас безвременье. Вот и героя нет`Назад
Олег Янковский `Сейчас безвременье. Вот и героя нет`
Наша звезда все же поглавнее будет
- Меня всегда занимал такой простой вопрос: вот вы кинозвезда, но продолжаете играть в театре. А зачем? Голливудские звезды как исключение в нем играют, а наши - как правило. Это что, потребность такая?
- Да-а. Простенький вопрос. Тут много причин. Во-первых, у нас ситуации разные. В Америке система звезд была давно сформирована. А у нас другая история - у нас нужно было как растение через бетон прорастать. Вот мы и прорастали - кто выживет, тот выживет. Выживали в основном в театре. А потом если сейчас некоторых замечательных киноактеров - не буду их называть - выпустить на сцену и попросить сделать простейшие вещи, думаю, не каждый это сможет. Ведь в кино, особенно в американском, довольно легко существовать. Замечательный артист Джек Николсон, ничего не скажешь. Но я смотрю гениальную картину "Полет над гнездом кукушки" и вижу, как все продумано. Ему только отыграть историю нужно. Дали ему таблетку - помните эту сцену, - он идет парализованный якобы, а потом раз - подмигивает в камеру. Мол, со мной все в порядке. Отыграл. Я не умаляю достоинств Николсона, но как там все выверено - каждый кадр. Если уж оценивать артиста по гамбургскому счету, то наша звезда, прошедшая испытание театром, все же поглавнее будет.
- Хорошо. Театр нужен был, чтобы как-то состояться, но после того, как состоялся, зачем в него возвращаться?
- Это уже что-то генетическое. Где-то в подкорке сидит: без театра артист - не артист. Это ведь не просто слова, что выход на сцену подзаряжает. Зритель в театре обладает удивительной энергетикой. Люди сидят рядом - волнуются, заряжаются друг от друга, и все это переходит на сцену. Это любопытный механизм. Откуда что берется! Вчера был спектакль "Шут Балакирев". Сегодня утром руки поднять не хотелось. Роль Петра I довольно тяжелая. Она требует дополнительной какой-то - слово нехорошее - вздрюченности. Кроме психологической нагрузки, там ведь еще и физическая. А вот через час мне надо опять играть, и откуда силы возьмутся - черт его знает. Выходишь на сцену, и от зрительного зала тепло идет. Его ощущаешь прямо физически. Ну, если болезни проходят. Зубная боль проходит. Это какой-то выброс серьезный. Кинематограф - другое дело. Это просто использование твоей психофизики.
- И это говорит человек, который играл у Тарковского!
- Тарковский - особая статья. Ему вообще не нужен был высокохудожественный артист. Он мне как-то сказал про одного актера (кстати, замечательного): я его никогда не буду снимать, он меня все время про сверхзадачу спрашивает. Ему другое нужно было - человек, который чувствует и несет состояние. Его состояние. Сначала это был Солоницын. Потом Банионис. "Зеркало" вообще автобиографический фильм.
- Насколько я знаю, вы попали в "Зеркало", поскольку очень были похожи на Арсения Тарковского, его отца.
- Не то слово, как похож. Все произошло случайно. Моего творчества Андрей не знал. Просто Лариса Тарковская, тогда его ассистентка, а потом жена, увидела меня случайно в коридоре "Мосфильма". Иду, вдруг слышу сзади топот. Она довольно крупная женщина была. Тогда "Мосфильм" был замечателен тем, что, пройдя по коридору, можно было запросто роль схлопотать. Это, кстати, и в заокеанском комбинате грез Голливуде так же. Есть такая легенда о том, как Марлон Брандо попал на роль в "Крестного отца". Коппола же не хотел его сначала брать. А он внешность изменил. Что-то подложил - туда, сюда. Вошел в кабинет. Все - ой! ай! Утвердили, в общем. Не знаю, верить этому или нет. Но это очень возможно. В кино фактура едва ли не все решает. И вот, значит, топот. - "Можно вас?" Фамилию даже толком не помнила. Завела меня к Андрею. Тот посмотрел и говорит - конечно, это он (в смысле, отец). А потом они еще и сына моего заполучили - Филиппа. Семейное кино получилось.
- Мне всегда казалось, что ваша жизнь в кино и в театре - это параллельные прямые, тематически непересекающиеся. В кино понятно - там есть единая тема. Там вы выразитель целого поколения.
- Ну, это не моя заслуга. Просто так выпало. Не всякое время может сформировать героя. Бывает ведь и безвременье. Сейчас, по-моему, безвременье. Вот и героя нет. А мне посчастливилось жить тогда, когда время сформировало героя, и нужно было его воплотить. Просто выбор пал а меня. То, что я выразитель какого-то там поколения, я стал осознавать уже во второй половине жизни. Поначалу я вообще бессознательно все делал: приглашают, значит надо сниматься. Тем более что я поначалу в Саратове жил. Знаете, что такое судороги периферийного артиста - вдруг забудут? Это потом я вдруг почувствовал, что перст времени на меня указует. Нас несколько таких было, но Даль рано ушел. А я в каком-то смысле его эстафету подхватил. Есть хорошая книжка обо мне Зары Абдуллаевой. Не обо мне даже, а о герое и времени.
В Саратовском был князь Мышкин, а в "Ленкоме" - Ленина сыграл
- Я и говорю: в театре у вас этой темы нет. Скажем, у Миронова театральные и киноработы пересекались. Фигаро - Остап Бендер. Есть рифмовка. Или у Высоцкого, например. А у вас нет.
- Я думаю, что это даже хорошо. Я рад, что у меня в театре были самые разнообразные роли. В Саратовском был князь Мышкин. Какие-то попытки жанровых работ. В "Ленкоме" я вообще Ленина сыграл в пьесе Шатрова "Синие кони на красной траве". Можно, конечно, по-разному к этой работе относиться. Вы, наверное, этого и не помните уже, но в свое время это был шок. Люди уже знали, что есть такой артист Янковский, у меня было много ролей, и вдруг роль Ленина. Да еще без грима. Абракадабра какая-то. Мы всякий раз боролись со зрительным залом - убеждали, что и так можно. Потом Тригорин в "Чайке" - я очень люблю эту работу. Петр I в "Шуте Балакиреве" - совершенно другая роль. Я знаю, что у вас есть претензии к последнему нашему спектаклю "Все оплачено". А я вам так скажу: еще в советские годы, когда Захарова то и дело вызывали на ковер и призывали поставить что-то идеологически правильное, он, будучи мудрым человеком, предложил сыграть "Оптимистическую трагедию", что поначалу вызвало ужас у нас у всех. Марк тогда нас собрал и стал объяснять, что в этой действительно советской, тяжеловесной такой пьесе есть очень интересная тема - слабая женщина в жестокой враждебной среде. И вы знаете, это был один из самых замечательных спектаклей театра. Мы еще во "Все оплачено" не обрели нежной легкости. Спектакль в пути. Но возможности в этой вроде бы коммерческой пьесе - они огромны. Там все равно вопрос одиночества стоит, любви, их дефицита. Кончено, о любви лучше на материале "Анны Карениной" поговорить. Но в легкой форме коридоры для актерского существования как-то шире что ли.
- Когда я на вас смотрю на сцене, мне все время кажется, что вы были бы очень неплохим характерным артистом.
- Наверно. Я это дело люблю. Хотя в каждой работе возможность хорошего шутовства предполагается. Только плохой артист играет совсем всерьез. У хорошего всегда есть какое-то отстранение. И он в этом отстранении всегда позволяет себе немного подмигнуть зрителю.
- У вас необычная театральная биография. Редко кто не прыгает из театра в театр, а так и работает в одном и том же. У вас не возникало желания поработать на стороне - с Фоменко, Гинкасом, Додиным. Понятно, что это организовать сложно, но хотя бы помечтать.
- Знаете, у меня с Марком Захаровым отношения сложились как в хорошей семье. Много на свете красивых женщин, но разрушать семью все же не надо. Я как-то не очень верю в студийность. Это часто быстро разваливается. Это как первые годы брака. А у нас не студийность, а стабильность. Мы столько лет уже вместе, а не переругались. И это при том, что тут потрясающая команда. Думаю, ни в одном другом театре такого нет. И старшее поколение, и среднее, и молодежь. И все уживаемся как-то. Так что я не уходил из этических скорее соображений. Это была бы измена.
Помню, Захаров ко мне перепуганный пришел, когда узнал, что я у него на полгода прошусь в академический отпуск. Во Францию собирался. Есть такой режиссер Режи. Он хотел сделать сборную из представителей разных театральных школ. Меня он помнил по "Ностальгии" и был совершенно влюблен. Вот он и пригласил поучаствовать в этом проекте. Там артисты из Швейцарии были, негритянские артисты с французской театральной школой. Из Италии кто-то. Я ехал играть на французском языке, не зная его, и было немного страшно. Но, думаю, если судьба дает тебе такую возможность, нельзя ее упускать. Меня семья выталкивала, зная, что мужа и отца не будет полгода. Я текст учил где-то полгода: среди ночи разбуди, и я сразу выдавал что-нибудь по-французски. А это же был 90-й или 91-й год, когда все бежали. И Захаров пришел вот сюда в гримерку, сел и грустно так спрашивает: Олег, ты что насовсем, да? Но видите - поработал и вернулся. И сейчас предложений огромное количество. Но я стараюсь не размениваться.
- Вы очень порядочный человек.
- Вы думаете это порядочность. Нет, это вера, наверное, какая-то.
- Но бывают же ситуации, когда чувствуешь себя созревшим для того, чтобы сыграть - ну, не знаю, я не применительно к вам сейчас говорю - короля Лира, например. Талант Захарова не заточен ведь на постановку трагедий. У него иной талант
- Вот ведь с языка у меня сейчас сняли ведь. Мне сейчас один художник-сценограф, сын очень известных родителей действительно предложил Лира сыграть.
- Кажется, я догадываюсь, о ком речь.
- Это Крымов Дмитрий, сын Анатолия Эфроса и Натальи Крымовой. Он собирается "Лира" у Анатолий Васильева в новом театре на Сретенке ставить. Есть там такой зал - "Глобус". А Валера Гаркалин будет шута играть. Вот сижу, мучаюсь, соглашаться или нет.
- Мучайтесь, мучайтесь.
Я играл фашиста, а мне очень белогвардейца сыграть хотелось
- В "Двух товарищах" вы сыграли, еще работая в Саратове?
- Да конечно. Все опять же в коридорах случилось. Я был тогда покрашен в белый цвет. Играл фашиста в "Щите и мече". А мне очень белогвардейца сыграть хотелось. Где-нибудь в "Беге", например. У меня отец - офицер, дворянин потомственный. Не то чтобы я ночами из-за этого не спал, но если бы был хороший материал - то с радостью. Но меня увидели и решили: эти чистые глаза и честный взгляд надо отдать нашим людям. Это вторая картина у меня была. Я был совершенно счастлив. Просто совершенно. Знаете, как я себя берег. Помню, получил телеграмму: вы, мол, утверждены на роль, шел с ней в театр, и боялся, чтобы меня машина, не дай Бог, не сбила. Я улицы переходил, пять раз оглядываясь. Так свою ценность осознал.
- Леонид Броневой говорил мне: все время играю каких-то негодяев, устал уже, у меня ведь душа нежная. А вы наоборот в основном играете героев, в которых все влюбляются. Вы от них не устали?
- Я перед собой такой задачи не ставил. Господь Бог подбрасывает мне какие-то возможности, я ими и пользуюсь. А потом я разные роли играю. Вот граф Пален, например, за которого я получил "Орла", - очень противоречивый герой. Участвовал в заговоре, но человек все равно благородный. Или была такая ювелирная у меня работа в фильме "Мы, нижеподписавшиеся". Я убедил Татьяну Лиознову в тяжелой борьбе дать мне сыграть этого далеко не положительного персонажа.
- С Роланом Быковым на "Двух товарищах" у вас сразу же сложились какие-то человеческие отношения?
- Там вообще на съемках чудесная компания собралась. Но Быкова мне даже сложно с кем-то сравнить. В нем было заложено что-то такое наставническое. Он сразу меня опекать начал. Он был такой выпивающий и увлекающийся человек, водил меня в ресторан ВТО и все рассказывал, рассказывал. А я, как жадная губка, впитывал все, что он мне говорил. А с другой стороны - Высоцкий. У него как раз тогда было начало романа с Мариной Влади. Но она мне была не так интересна, как он сам. Хотя он тем Высоцким, какого мы сейчас знаем, еще не был. Вот это были настоящие университеты. Ни с какими учебными заведениями они не сравнятся. Разве можно актерству научить. И я стараюсь то, что я получил, узнал от них тоже отдавать. А не так знаете: у меня что-то есть, но я никому не покажу. Надо щедро дарить то, что ты умеешь.
- А это можно подарить?
- Можно.
- То есть научить нельзя, а подарить можно.
- Вот мы с вами и сформулировали.
Андрей спросил: "Сможешь сыграть жизнь и смерть?"
-Два главных режиссера вашей жизни - Тарковский и Захаров - диаметрально противоположные люди. Один такой интраверт, другой экстраверт.
- Да, они абсолютно разные.
- И это вас не смущало?
- Нет, наоборот бодрило. Это, наверное, удача моя актерская, что я с такими разными людьми работал.
- Вы Тарковского считаете своим учителем?
- Я еще раз говорю: Тарковский - совершенно особая история. Он не был наставником. У него скорее так было: сам во всем разберись и почувствуй. Он из картины в картину переносил то, что его сегодня мучает. Он был весьма закрытый человек, и не всякого подпускал к себе, но у меня с ним идеальные отношения сложились на "Ностальгии". Мы вдвоем с ним там были. Его семью не пускали тогда, мою тоже не пускали. И мы проводили с ним целые дни. Вот это и есть репетиции. Потом он сказал мне: Олег, я хочу главные кадры своей жизни снять. Ты пока текст плохо знаешь. Мы сцену без слов снимем - проход со свечой. Сможешь сыграть жизнь и смерть? Я говорю (с лукавым легкомыслием): Андрей, ну, конечно, могу. Этой сценой со свечой я, наверное, больше всего в жизни горжусь. А до этого были посиделки в кафе и о жизни разговор. И там он впустил в себя немного, приоткрылся.
- То есть для того, чтобы играть в его фильмах, надо было его разгадывать. Кто лучше разгадал, тот и сыграл лучше.
- Примерно так.
- Когда вы играли в фильмах Тарковского, вы играли его или себя?
- Не знаю, как это объяснить За день человек бывает в разных состояниях. Сейчас вы одна, пришли другая, а через час еще какая-то будете.
- То есть это разные вещи - можно играть характер, а можно играть состояния.
- Все-таки главное в искусстве - состояния. И сказал мне об этом Тарковский. Я это на всю жизнь запомнил. В институте учили - характер, характер. Все же нет. Вы сами подумайте, как бы мы ни разнились, но, например, состояние абсолютного счастья или горя или зависти, все равно переживаются всеми примерно одинаково.
- Можно сказать и так: кино в гораздо большей степени требует от актера умение играть состояния, а театр - характеры.
- Можно и так.
Шестеренки трутся, трутся
- В артисте что важно - пропорция между энергетикой и опытом. Чем старше становишься, тем больше опыта и тем меньше энергетики. Вы это уже ощущаете?
- Вообще есть такое дело. Чем больше живешь, тем более потертым что ли становишься. Шестеренки трутся, трутся. И вдруг погасло что-то в тебе. Посерел артист. И с этим ничего не поделаешь. Невозможно сунуть пальцы в розетку и подзарядить себя.
- Наверное, можно подзарядиться от режиссера. Или от партнеров.
- В таком случае мы с вами о разных вещах говорим. Я о той энергетике, которая дается природой. Ее не позаимствуешь.
- Мне один человек, который занимался спортом - он был вратарем - рассказывал, что после какого-то возраста, причем там это очень рано происходит, резкость пропадает. То есть ты уже интуитивно чувствуешь, куда полетит мяч, но реактивность исчезает, и ее ничем не вернешь.
- Так у артиста все еще сложнее. В спорте речь идет о движении, о реакции. А настоящий артист должен в покое уметь заставить замолчать зрительный зал. Даже заставить плакать людей. Вот что это такое, а? И это уходит. Конечно, можно прикрыть отсутствие энергетики мастерством, но опытному глазу это видно сразу.
- Так у вас она ушла или нет. Я имею в виду самоощущение. Вы считаете, что тот возраст, в котором вы находитесь, - это уже закат или еще вершина?
- Вам виднее. Вроде не закат пока.
- Вы чувствуете обратную связь между тем, что вы играли, и собой. Обычно же героя из себя самого делаешь. Из чего-то внутри себя. Но после того, как он сделан, он возвращается? Меняет как-то жизнь?
- Меняет, конечно. Даже книга прочитанная меняет, а роль уж тем более.
- Женя Миронов говорил, что он понял в какой-то момент, что его роли - Гамлет, Иван Карамазов, Мышкин - буквально перепахали его. Что он другим человеком стал. Когда у вас последний раз была такая роль, которая бы вас перепахала?
- Вот это уже точнее сформулировано. Моя особенность в том, что у меня всегда была очень разнообразная жизнь. Если бы я играл в театре князя Мышкина и ничего больше не делал, это одно, но жизнь наутро всякий раз выбрасывала меня в какие-то другие сферы. Вечером "Мышкин", а наутро я в самолете летел сниматься в "Гонщиках" с Евгением Леоновым. Так что влияли роли, конечно, но все же не перепахивали.
- Вы со стороны кажетесь удивительно благополучным человеком. Вы себя таким ощущаете?
- Я действительно благополучен. И вообще я думаю, что актерство - это очень праздничная профессия. А что?
- Есть расхожее мнение, а может оно и соответствует действительности: для того, чтобы художник осуществил настоящий прорыв, нужны тяжелые испытания. Без них ничего не выйдет.
- Я думаю это определяют не обстоятельства жизни, а устройство организма - тонко (или не тонко) чувствующая твоя механика. Если у артиста есть вот этот подаренный господом Богом аппарат..
- Чувствилище.
- Как, как вы сказали?
- Чувствилище.
- Вот замечательно. Если это самое чувствилище есть, то все обязательно получится.
