Ким Смирнов: Академик Вячеслав Иванов: требуется не единомыслие, а здравомыслиеНазад
Ким Смирнов: Академик Вячеслав Иванов: требуется не единомыслие, а здравомыслие
Мы беседовали (начало диалога см. в "Новой" N 60) о будущем, которое ждет нас, людей, во взаимоотношениях и с природой, и друг с другом. О безграничности возможностей нашего мозга. О революции в системе образования. О меркантильности и бескорыстии в наше непростое, смутное время. Сегодня - окончание диалога.
Мой собеседник - академик Российской академии наук Вячеслав ИВАНОВ.
- Вячеслав Всеволодович! Вы говорили, что мир стоит на пороге образовательной революции, которая позволит человеку усваивать новые знания довольно рано, но в нужный момент, когда включаются предопределенные для того участки и связи нашего мозга (тысячелетиями сложившаяся в мире система обучения безнадежно запаздывает, пропускает это время). А как назвать с этой точки зрения предстоящее реформирование российской школы? Образовательной "контрреволюцией"? Чего стоит пресловутый ЕГЭ - Единый государственный экзамен, изгоняющий из школы умение, искусство размышлять, думать, оставляющий рулеточное натаскивание на угадывание, как в игре "Кто хочет стать миллионером?". Словом, почти по Гоголю: ЕГЭ, сказали мы с Петром Ивановичем (или как там звали бывшего образовательного министра?).
- Вот именно. Министры приходят и уходят (русская культура делается не ими, а теми, кому они напрасно пытаются помешать). А ЕГЭ, к сожалению, пока (кажется, не везде и не все согласились с этой глупостью чиновника) остается. Ну кто же нас наконец научит не единомыслию, а здравомыслию?
- Однажды, беседуя с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым, я услышал: человечество не должно потерять ни одного из утилитарно уже ненужных народных ремесел, навыков, умений, секретов мастерства, накопленных за историю; если не сохраним разнообразия, потеряем культуру. Но как сохранить разнообразие - и географическое, и историческое - в наш век всеобщей глобализации?
- Дмитрий Сергеевич был прав в своей тревоге. Это серьезная проблема, касающаяся и культуры, и даже анатомии человека. Французский антрополог Леруа Гуран издал два тома обзора развития всей мировой культуры. И там он высказывает опасение относительно постепенной утраты роли руки, которая так много значила в развитии наших предков, в становлении нашего мозга. В монографиях и учебниках по нейропсихологии приводятся картинки: какое большое место в коре головного мозга занимает правая рука и даже ее большой палец. Мозг прямо связан с рукой генетически. Поэтому так важно при переходе на автоматические средства сохранить многие ручные операции ради нормального не только физического, но и психического, и интеллектуального сохранения преемственности в формировании человека.
Вот врачи рекомендуют для поддержания физической формы различные физкультурные упражнения. А может быть, не менее важно учить воспроизводить трудовые операции, характерные для наших рук на протяжении веков, но сегодня исчезающие. Вполне может оказаться, что это тоже необходимо для нашего здоровья.
К примеру, сколько поколений в первом классе тщательно выводило так называемые прописи. А ведь не в такой уж далекой перспективе необходимость писать ручкой или карандашом утилитарно отпадет. Первоклашек можно будет сразу учить нажимать на клавиши компьютера. Но исключи эти самые прописи - и уйдет из жизни нечто очень важное для воспитания человека.
- Таким образом можно исключить и устный счет, и таблицу умножения. Зачем? А для чего калькуляторы!
- Ну с этим, работая в Америке, я сталкиваюсь на каждом шагу. В магазине, если что-либо случится с калькулятором или со счетным аппаратом, продавцы в полном отчаянии, так как давно забыли, что такое таблица умножения. И это страшно. Цивилизация передала машине функции, которые необходимы для развития человека.
- Последние 12 лет вы большую часть времени проводите в Лос-Анджелесе. Почему? Там жить легче?
- Не потому, что там жить легче. Условия для работы, которой я занимаюсь, там пока нормальнее, разумнее, чем у нас, есть все новые научные издания. И если бы осуществились некоторые мои планы, связанные с развитием науки в России, в частности с расширением двух научных институтов, которые я возглавляю - Мировой культуры в МГУ и Русской антропологической школы в Российском государственном гуманитарном университете, я бы предпочел большую часть времени работать на родине.
Я много пожил на белом свете. И не идеализирую ни советское прошлое, ни рыночное настоящее.
Но когда мне в лучших традициях сегодняшних политических стереотипов говорят: марксизм скомпрометирован в России - я это отрицаю. Не разделяя марксистских идей, я в то же время понимаю, что в брежневский застойный период очень много было сделано для разрушения общественной морали, обесценивания духовных ценностей. У власти стояли циники, у которых просто не было никакой сознательной идеологии, никаких убеждений - ни коммунистических, ни каких-либо иных. Была опора на тайную полицию как на единственный аргумент. Были политическое лицемерие, набор выхолощенных якобы коммунистических штампов, подавление инакомыслия. И это лицемерие, этот цинизм разрушили и существовавший в стране режим, и саму страну, какой она существовала в качестве СССР и в большой степени продолжает существовать и сейчас.
- То есть элита, которая была правящей в стране, жила скорее по капиталистическим, чем по коммунистическим принципам. Оставалось только ту собственность, те блага, те привилегии, которые она получала от государства во временное пользование, превратить в наследственные, освященные новыми законами и новым государственным устройством?
- Совершенно верно. И они, по существу, уже готовили все это.
Мне когда-то рассказывал Петр Леонидович Капица. Они с Канторовичем, замечательным математиком, серьезно исследовавшим модели экономики, поехали в Швейцарию, на симпозиум нобелевских лауреатов. И когда оказались за пределами наших звукозаписывающих устройств, Капица спросил: чем объяснить, что отечественная экономическая система все еще держится, хотя должна бы разрушиться по здравому смыслу? Канторович ответил: она держится на черном рынке, который частично компенсирует неравномерность в распределении богатств. Этот рынок - единственный реальный. А официальная экономическая система - только показуха.
С этой точки зрения можно представить так называемые реформы как легализацию нелегальной экономики со всеми присущими ей чертами, включая коррупцию, ненормальные отношения между органами правопорядка и преступностью. Неслучайно крупные преступления у нас, как правило, остаются нераскрытыми. Неслучайно создается привлекательный образ преуспевающего бандита, прокладывающего себе путь к богатству и власти насилием. И в массовом сознании такой образ отождествляется с вхождением России в рынок. Но ведь в обществе ничего нельзя утвердить насилием. Оно, как бумеранг, возвращается ответным насилием же.
При этом исключительно мало внимания средства массовой информации уделяют действительно лучшим традициям российского предпринимательства, поддержке им культуры и науки, именам Третьякова, Морозова, Мамонтова, тех, кто и в наше время начинал широкую образовательную филантропическую деятельность.
- И все же в новых рыночных условиях бессребреничество воспитывать в людях куда сложнее, чем, положим, еще лет 20-30 назад?
- Знаете, задача не в том, чтобы у нас воспитывался образ человека, вообще не думающего о деньгах. Это нереально. Вот возьмите Пастернака. С одной стороны, бессребреник чистейшей воды - никто не станет спорить. И, как ни удивительно, он всю жизнь о деньгах думал, но по очень интересной причине.
Еще во младенчестве, когда он с нянькой гулял по Тверским-Ямским, где они жили, его травмировало одно впечатление: он увидел проституток, женщин, страдающих от отсутствия денег. Нужно любой ценой достать деньги, чтобы раздать всем женщинам хотя бы в своем квартале! Эта мысль осталась у него на всю жизнь. Он даже вложил ее в автобиографическую "Повесть". Всю жизнь он помогал разным женщинам - иногда лично с ним связанным, иногда не связанным. Деньги ему нужно было зарабатывать только с этой целью. Но, поскольку круг его знакомств все время расширялся, денег нужно было много.
Мы должны быть благодарны женщинам, из-за которых он перевел Шекспира, Гете, Бараташвили. А сам Пастернак жил очень скромно, в Переделкине сажал и копал картошку. И когда Сталин запретил его печатать за то, что он отказался подписать письмо в поддержку смертной казни Тухачевского, Борис Леонидович своим независимым от власти трудом прожить вполне мог. Но мучительно для него было, что он не сможет помогать другим. Так что это был весьма парадоксальный тип активного бессребреника, которому деньги очень нужны, но для других людей.
- Последний вопрос - традиционный для нашей рубрики "Диалог с современником", навеяный повестью братьев Стругацких "Трудно быть богом": трудно быть человеком в нашем веке, в нашем мире, в нашей стране?
- У Пушкина: "в мой жестокий век". Но у нас куда более жестокое время на дворе. И все же мой ответ: если человек испытывает колоссальные внешние давления, но сохраняет в себе личность, живущую для других и ради других, ему жить внутренне легко.
