В центре Блохина доказали на практике: рак излечим у 80 детей из 100. Процент был бы выше - не хватает площадей
Шесть лет назад наша газета опубликовала беседу с известным детским онкологом академиком РАМН Львом Дурновым. Он говорил о подлинной сенсации: медицина достигла рубежа, когда рак стал излечим у 80 из 100 заболевших детей. Как далеко мы продвинулись от этого рубежа? Об этом я беседую с заместителем директора НИИ детской онкологии и гематологии Российского онкологического научного центра имени Н.Н. Блохина РАМН, доктором медицинских наук, заслуженным врачом РФ Игорем БОНДАРЕМ.
- Игорь Витальевич! Какие проблемы тревожат вас именно сегодня?
- Сейчас со всей остротой на первый план вышли две проблемы: улучшить раннюю диагностику онкологических заболеваний и продолжить работу по развитию органосохранного лечения.
Раньше, положим, при злокачественном образовании в почке или в костях мы просто удаляли пораженный орган с последующей лучевой и химиотерапией. А сегодня оставляем почку в организме, более адресно удаляя лишь пораженную ее часть. Снижается инвалидность среди прооперированных детей, улучшается качество их жизни.
При злокачественных заболеваниях костей во многих случаях мы уже не удаляем пораженные опухолью конечности, а заменяем кость так называемым эндопротезом.
В современном арсенале детской онкологии - трансплантация костного мозга, стволовых клеток. Она, не являясь отдельным методом лечения, входит в комплексную комбинированную терапию злокачественных новообразований, помогает нам справиться с теми заболеваниями, которые еще недавно были неизлечимыми. Скажем, с костной саркомой Юинга. Или с запущенной опухолью глаза - она тоже лечится с помощью органосохранной терапии и трансплантации стволовых клеток.
- А как эти средства и методы связаны с традиционной троицей онкологии - химиотерапией, хирургией, облучением?
- Эти главные направления остаются в силе. Другое дело, что их содержательное наполнение серьезно изменилось по сравнению с недавним прошлым.
Общая ситуация в химиотерапии такова: врач получает в свое распоряжение все более и более действенные препараты, очищенные от нежелательных побочных эффектов. Но появляются также и новые, оригинальные методические приемы.
Да, 80 из 100 детей, больных раком, у нас излечиваются. Это, однако, общая статистика. Естественно, процент, если речь идет о запущенных, самых поздних стадиях болезни, падает, иногда доходя до нуля. В таких случаях мы начали применять высокодозную химиотерапию, чего совсем недавно вообще не было. Препараты, возможно, остаются те же, что и раньше. Но их доза увеличивается многократно, составляет 2-3 дозы, смертельные для здорового человека. Вывести ребенка из состояния, в которое мы при этом его вводим, можно лишь при помощи пересадки стволовых клеток, трансплантации костного мозга.
- Не опасно ли это?
- Опасно. Но речь ведь идет о ситуациях, в которых еще пять лет назад ребенок считался обреченным. Сейчас же в результате такой "атаки" мы спасаем до 30 процентов маленьких пациентов. Улучшилась и сопутствующая сопроводительная терапия. Появились новые препараты, помогающие скорее приводить ребенка в норму после высокодозного лечения.
Хирургия тоже становится иной, все более техничной, точной, получает возможность вмешиваться в жизнь организма на уровне микроскопических сосудов, тонких нервов. Вместо удаленной мышечной и костной ткани идет ее пересадка из других участков своего же организма. Делаем пластику. Например, при опухоли челюсти, когда удаляется практически ее половина, она замещается костной тканью и специальными титановыми пластинками.
Меняется и лучевая терапия. Появились современные аппараты - лучевые ускорители, гораздо более точные, чем старая облучающая техника. Созданы совершенно новые компьютеризированные системы планирования лучевой терапии, расчета поля облучения. Они позволяют с математической точностью подвести луч к опухоли, не поражая здоровые ткани.
А на горизонте - так называемые гамма-найф, лучевые ножи, применяемые при опухоли центральной нервной системы, головного мозга. Они подводят луч к раковой клетке уже с точностью хирургического скальпеля.
- Насколько я понял, детская онкология уже живет и действует в мире высоких технологий. Но это ведь требует и совершенно новых качеств от врача?
- Конечно! Но не только от онколога, который имеет дело с этой новой техникой и новыми методиками. Прежде всего - от общелечебной сети педиатров и детских хирургов. Само время требует от них гораздо большей онкологической настороженности. Ведь это их ошибки, невнимательность, некомпетентность приводят к тому, что к нам поступают около 76 процентов детей с онкологическими заболеваниями в запущенной, крайней стадии.
- Так что же делать?
- Учить. Доучивать врачей. Для этого, в частности, при нашем институте действует кафедра детской онкологии Российской медицинской академии последипломного образования.
- Раньше у нас было принято скрывать от онкологического больного его диагноз. Сейчас ударились в другую крайность: наоборот, он должен якобы все знать. Ведь в новой рыночной реальности он должен успеть составить завещание, распорядиться наследством и т. п. Ну а как звучит этот вопрос в реальности детской онкологии?
- Наш "отец-основатель" Лев Абрамович Дурнов мудро говорил, что это строго индивидуальный вопрос, зависящий от того, насколько глубоким и чутким психологом и педагогом является сам врач.
Если в принципе, то родителям и доктору надо быть предельно откровенными друг с другом. А дети? Ну младшим этого вообще не надо знать. Да и старшим знать не обязательно.
Но... детский коллектив, который складывается в больничной палате, - это круг товарищей по несчастью, в котором дети взрослеют гораздо быстрее и понимают все лучше, трезвее, чем в обычном школьном коллективе. И, кстати, ухитряются узнавать правду о своих диагнозах, даже когда мы ее от них утаиваем.
У меня был случай, когда к нам поступил сын моих друзей и родители очень просили не говорить ему о диагнозе. Через две недели они мне сообщают: "А Марик уже все знает". Оказывается, ребята объяснили. Он воспринял это от своих сверстников спокойно. И очень своим отношением помог лечению.
- Есть и еще одна большая проблема: детская онкология - и власть, общество. Каковы их отношения сегодня?
- Пример таких отношений - перед вашими глазами: строительство комплекса нашего института заморожено. И неизвестно, когда будет продолжено. Сорвано решение правительства, в программе которого стояло возведение этого комплекса за счет средств, вырученных от поставки газа в Турцию.
- Кем сорвано?
- Самим правительством. Стоит недостроенный институт. Закопаны в землю 60 млн долларов. И тут же от президента звучит вопрос о строительстве нового института. А может, лучше закончить то, что уже начато? Я так считаю.
Ситуация дикая. С одной стороны, лечение на мировом уровне. Благодаря усилиям РАМН и руководства Онкоцентра, Михаила Ивановича Давыдова в частности, у нас есть все необходимые препараты, великолепное оборудование. Но мы зажаты в старых стенах. И ни РАМН, ни мировой авторитет нашего руководителя не в силах пробить бюрократические баррикады.
Опускаются руки, когда министр, отвечающий за здоровье народа, заявляет, что надо делать ставку на врачей общей практики, и при этом ни слова не говорит о специалистах, тем более - о детской онкологии, которая сегодня у нас - одна из наиболее востребованных областей медицины
- И наиболее результативных!
- Конечно. Детская онкология вся нацелена на излечение больного. Мы лечим пятилетнего ребенка вовсе не для того, чтобы продлить его жизнь всего до 10-15 лет. Нет! Наша цель - здоровый человек, член общества к 20 годам.
