Субъективные заметки об объективной истине в гуманитарных науках
Владимир Фаворский.
"Боян". Из цикла гравюр к "Слову о полку Игореве"
Великую теорему Ферма безуспешно пытались доказать несколько столетий. Сделано это - далеко не простым способом - на финише ХХ века. И почти одновременно была доказана другая Великая теорема, уже из области гуманитарных наук, - поставлена точка в двухсотлетней дискуссии о подлинности Слова о полку Игореве. Сама история этой дискуссии достойна, наверное, увлекательного остросюжетного романа. Ну хотя бы такого, как каверинское Исполнение желаний - по поводу расшифровки 10-й главы Евгения Онегина. Впрочем, книга академика РАН Андрея Зализняка Слово о полку Игореве: взгляд лингвиста, вышедшая в прошлом году вторым изданием и ставящая эту точку, читается с не меньшим интересом, хотя, конечно, требует от читателя и определенного умственного напряжения.
В бытность мою зам. редактора Известий по отделу науки и техники наш отдел буквально захлестывали два равновеликих потока писем - с доказательствами Теоремы Ферма и с разгадкой тайны Слова о полку Игореве. Одно из писем я показал Дмитрию Сергеевичу Лихачеву: как быть с подобными первооткрывателями? И он с досадой сказал: Ну как эти люди не понимают, что подступать к Слову надо, имея за душой солидный запас лингвистических, литературоведческих, исторических знаний и хотя бы элементарно овладев старославянским языком, не говоря уже о знании современных русского, украинского, белорусского, других славянских языков в совершенстве!
Беда, правда, в том, что, овладев азами старославянского, дилетанты смело бросались на штурм вершины, требующий уже совсем иной горновосходительной оснастки. Речь - о том исследовательском багаже, которым в полной мере владеет А. Зализняк. По свидетельству нашего выдающегося математика Владимира Арнольда, когда они познакомились, Андрей Анатольевич уже знал языков сорок (а сейчас, наверное, знает больше).
Слово, как известно, имеет текстуальные совпадения и близкие сходства с другим, более поздним памятником - Задонщиной, описывающей Куликовскую битву и созданной в диапазоне 1380-1470 гг. (последней датой отмечен самый ранний из дошедших до нас шести ее списков). Да и на самом тексте Слова лежит печать переписчиков более близких к нам веков. Все это давало богатую почву для многочисленных предположений в пользу как его подлинности, так и версии об искусной подделке под древность. Кого только ни объявляли автором этой подделки! И обнаружившего текст А. Мусина-Пушкина, и Н. Бантыш-Каменского, и архимандрита Спасо-Ярославского мотастыря И. Быковского, и основателя сравнительной грамматики славянских языков чеха И. Добровского. И даже Н. Карамзина.
А. Зализняк подверг доводы обеих сторон серьезному испытанию на достоверность. Детектором лжи стал беспристрастный, сверхстрогий лингвистический анализ. Бесконечную пинг-понговую полемику с перелетающими с одной стороны на другую аргументами и контраргументами он предупредил на подходе, детально рассмотрев за и против во всей их полноте. Естественно, в разумных пределах математического принципа необходимо и достаточно. Более того, он поставил себя в позицию Анонима, гипотетически способного сымитировать текст Слова, дотошно перебрал все аргументы в его пользу, не оставляя при их рассмотрении ни одного белого пятна.
Иногда истина как бы сама выходила на поверхность. Вот, например, в Задонщине: Доне, Доне, быстрая река! Прорыла еси ты каменные горы и течеши в землю Половецкую.
В Слове же: О Днепре Словутицю! Ты пробилъ еси каменныя горы сквоз землю Половицкую.
Если первично Слово, все логично: создатель Задонищины переписал этот отрывок (что в древности не считалось плагиатом), заменив Днепр на Дон и проглядев возникшую при этом смысловую нелепость. Но если все наоборот, тогда неизбежен вопрос: откуда эта нелепость могла исходно появиться в первоисточнике? Ведь никаких каменных гор на пути у тихого Дона не было. К тому же Аноним XVIII века искусно поправил, ситуацию, ибо Днепр действительно пробивался к причерноморским степям через каменные пороги в том месте, где сейчас Днепрогэс.
Но в большинстве случаев ситуация требовала прослеживания того, как в совпадающих или сопоставимых отрывках из Слова и Задонщины изменения ряда языковых форм развиваются в историческом времени от первого ко второй. Что естественно, если вначале было Слово. Если же предположить обратное, придется признать: Аноним XVIII века, сымитировавший текст века XII, не только в совершенстве знал Задонщину, Ипатьевскую летопись, другие рукописные памятники, но и пользовался законами языковых изменений, о которых никто из его современников еще и не ведал.
Если был на самом деле человек, так искусно сочинивший древний шедевр, то придется признать: то был неизвестный гений, в одиночку совершивший невероятное - целый букет лингвистических открытий множества тонких правил разных уровней, которым подчинялся древне-русский текст. Открытий, заново совершенных после него несколькими поколениями известных ученых. Ведь Аноним должен был не только подделать определенный древний текст, но и учесть движение языка в его развитии от форм и закономерностей XII века к тем из них, что относятся уже к XV-XVI векам, в соответствии с которыми совершалось вмешательство в текст переписчиков другого, более позднего времени.
Инкогнито счастливо, например, избежал многих коварных ловушек, которые на каждом шагу расставлял ему исторически менявшийся смысл тех или иных слов и правильно употребляет полк в древнем значении поход, похитить - поддержать, щекотать - петь (о соловье) и т.д.
А ведь под рукой у этого неведомого миру гения в конце XVIII века не было еще того богатейшего инструментария, которым располагают исследователи (и имитаторы!) сегодня. Но действовал он с такой точностью, какая возможна лишь при совершенном владении современными словарями, каталогами рукописей, палеографическими руководствами, историческими грамматиками, огромным потенциалом, накопленным к нашим дням в изучении как славянских языков, так и исторических, литературоведческих, лингвистических ипостасей самого Слова.
Уровень, количество, сложность тех задач, которые должен был бы он при этом решить, далеко зашкаливают за предел возможностей даже сверхгениальной личности.
Лингвистический анализ, проведенный А. Зализняком, убедительно доказывает невозможность существования такого человека на земле в то время. Но он убедительно демонстрирует и другое. Потенциальную возможность точных доказательств, таящуюся в недрах самих гуманитарных знаний.
Признавая, что в лингвистике таких возможностей больше, чем, положим, в литературоведении или истории, он в то же время утверждает, что они есть и там.
Почему А. Зализняк, казалось бы, далекий от общественных и даже политических страстей, кипевших вот уже два века вокруг Слова, обратился к его загадке и с почти математической убедительностью доказал его Великую теорему? Сам ученый объясняет это так:
Действительным мотивом, побудившим меня ввязаться в это трудное и запутанное дело, был отнюдь не патриотизм. У меня нет чувства, что я был бы как-то особенно доволен от того, что Слово о полку Игореве написано в XII веке, или огорчен от того, что в XVIII. Если я и был чем-то недоволен и огорчен, то совсем другим - ощущением слабости и второсортности нашей лингвистической науки, если она за столько времени не может поставить обоснованный диагноз лежащему перед нами тексту.
У лингвистов, казалось мне, имеются гораздо большие возможности, чем у других гуманитариев, опираться на объективные факты - на строго измеренные и расклассифицированные характеристики текста <>.
Попытка раскопать истину из-под груды противоречивых суждений в вопросе о Слове о полку Игореве была также в значительной мере связана с более общими размышлениями о соотношении истины и предположений в гуманитарных науках - размышлениями, порожденными моим участием в критическом обсуждении так называемой новой хронологии Фоменко, провозглашающей поддельность едва ли не большинства источников, на которые опирается наше знание всемирной истории.
Это из выступления Зализняка при вручении ему Солженицынской премии 2007 года. Выступления, по-моему, достойного места в ряду самых ярких манифестов, отстаивающих, утверждающих истину в области гуманитарного знания. Таких, как лекция Александра Куницына при открытии Царскосельского лицея. Как пушкинские речи Федора Достоевского и Александра Блока. Как лекция математика, академика Павла Александрова О важнейших предметах воспитания, прочитанная в Актовом зале МГУ на Ленинских горах через 129 лет после одноименной лекции родоначальника неэвклидовой геометрии, ректора Казанского университета Николая Лобачевского. Как, наконец, обращение Сергея Аверинцева к первым лауреатам премий Европейской академии для молодых российских ученых - тоже в МГУ, но уже на Воробьевых горах, в когда-то секретном круглом голубом, с белыми колоннами, зале под самым шпилем, на той высоте, в той точке, откуда - по студенческой легенде - булгаковский Мастер, улетая с Маргаритой и компанией Воланда, в последний раз оглянулся на Москву.
Причисляю Андрея Зализняка к этому славному ряду потому, что и в солженицынской речи, и в книге о Слове, и в выдающемся труде (вместе с академиком РАН В. Яниным) по палеографии и внестратиграфическому датированию новгородских берестяных грамот, и вообще во всем его научном творчестве явственно прорисовываются некие общие, относящиеся не к одной лингвистике черты работы и жизни по гамбургскому счету истины. Некие нравственные принципы и ориентиры, кои могут приближать и к островам стабильности (терминология из области первооткрытия новых, запредельных элементов таблицы Менделеева), и к выходящему к нам из тумана неопределенностей желанному берегу спасения (а это уже - почти по Булату Окуджаве) для пребывающих в глубоком кризисе наших гуманитарных наук.
Конечно, не один он у нас такой, Андрей Зализняк (о чем говорит хотя бы приведенный личностный ряд). Но он такой - определенно.
Что имею в виду, говоря о кризисе? Слишком уж часто векторы гуманитарных наук в ХХ веке заданно определялись (да и в XXI-м определяется) сиюминутными ориентирами текущей политики. Хотя, казалось бы, наоборот, векторы политики должны определяться результатами, выводами гуманитарных исследований.
Влияние естественнонаучных открытий на облик мира очевидно: овладение атомной энергией, прорыв в космос, вторжение в генетические коды жизни, компьютеры и интернет, нанотехнологии. А может ли нечто подобное предъявить гуманитарное знание?
Конечно, и в естественных науках есть свои неопределенности, а в гуманитарных - возможности схватывать закономерности с математической точностью (чего стоит одно проникновение математических методов в лингвистику!). Но все же общая картина сегодня такова, что адресаты исследования в гуманитарных науках более неопределенны, неоднозначны, субъективны, более непреодолимы для объективной истины. И в мозгах многих далеко не глупых людей глубоко укоренилось убеждение: все, что не математика, - не наука. Хотя на самом деле мы уже живем во времени, когда всесильная математика серьезно нуждается в дополнении иным, как раз гуманитарного свойства, инструментарием.
В самих же гуманитарных науках, вроде бы, освобожденных наконец от необходимости сверять свои результаты с фарватером Краткого курса истории ВКП(б), и ныне по-прежнему остаются серьезные соблазны и возможности работать по понятиям, в добровольной зависимости теперь уже от другого краткого курса -- рыночного. По-прежнему ученые-гуманитарии (в разной степени в разных областях, конечно) не гарантированы от поражения тем вирусом, о котором когда-то так едко написал Карел Чапек: Вот передают -- в Африке бубонная чума. Наша партия за чуму или против?
Где вакцина, противоядие? Как это ни покажется, на первый взгляд, слабым утешением - в нравственном кредо самого учёного прежде всего.
В советские времена подлинность Слова априори возводилась в ранг непререкаемой, освященной свыше аксиомы. Тому, кто ее оспаривал, перекрывали кислород. Так случилось и с А. Зиминым, самым серьезным, может быть, защитником версии о подделке.
В книге А. Зализняка доводы А. Зимина подвергнуты убедительной критике. При этом рассматривались они по ранней, менее полной его работе 1963 года. Когда же в 2006 году, через четверть с лишним века после смерти автора, появился полный, фундаментальный труд Зимина, Зализняк счёл долгом во втором издании вернуться к его доказательствам. По существу он на них уже ответил. Дополнительные доводы оказались такими же неотразимыми - верность истине превыше всего!
Но тут важна моральная составляющая, уважение к личности, к убеждениям, пусть даже оборачивающимся заблуждениями, инакомыслящего оппонента. А. Зализняк пишет: В настоящее время книгу Зимина 2006 - плод многолетнего настойчивого труда - следует признать самым полным сводом аргументации в пользу позднего происхождения СПИ (Слова о полку Игореве. - Ред.), равно как самым подробным изложением изучения этого памятника.
И еще: К сожалению или к счастью, наука устроена так, что по прошествии времени от научного наследия ученого остается только сухой остаток, без всяких скидок на условия времени, в которое он жил. Но сейчас еще вполне живо воспоминание о недавно ушедшей эпохе идеологического диктата. И независимо от согласия или несогласия в собственно научном отношении, нужно отдать дань уважения смелой и искренней попытке А.А. Зимина вступить в борьбу с казенным единомыслием и со статусом священной коровы, который был придан в СССР Слову о полку Игореве.
Казалось бы, добросовестность, терпимость, порядочность в отношении к инакомыслию в науке - ситуация чисто субъективная. У одного ученого это есть, у другого - нет. Но вот вспоминаю мой давний разговор с Вениамином Кавериным. Я ему сказал: У вас в Исполнении желаний написано: Старик, о чем бы он ни говорил, слушал только самого себя, а собеседника уличал, хотя бы тот с ним и соглашался. А у Ломоносова есть такое утверждение: Чтобы быть в состоянии произносить искренние и справедливые суждения, нужно изгнать из своего ума всякое предубеждение, всякую предвзятость и не требовать, чтобы авторы, о которых мы беремся судить, рабски подчинялись мыслям, которые властвуют над нами. В науке, в искусстве, в жизни есть два начала. Одно - нетерпимое, фанатичное, все сжигающее и готовое само пойти на костер, отстаивая свою нетерпимость. И есть ломоносовское начало, выраженное в только что приведенных словах и нисколько не исключающее непреклонности убеждений.
Вениамин Александрович ответил: Вы привели характеристику профессора Бауэра из Исполнения желаний. Мне кажется, не надо сопоставлять литературного героя с живыми людьми. Такое сопоставление возможно, но оно бесплодно.
Что же касается двух начал, то я, например, восхищаюсь протопопом Аввакумом как гениальным писателем. Но и только. Его нетерпимость, стремление настоять на своем во что бы то ни стало мне глубоко чужды. Так что позиция Ломоносова мне не просто близка. Это моя позиция. Но речь-то не о личной позиции того или иного писателя или ученого, хотя мы с вами знаем, как часто в науке даже очень крупным ученым мешает то, что они, еще не выслушав точку зрения оппонента, сразу же начинают диктовать свою. И столько пропускают ростков нового! Мы знаем и то, что остракизму могут подвергаться даже целые науки. Поэтому небезразлично, какой нравственный климат утверждается в науке и в обществе в целом.
Меня давно мучит эта мысль о терпимости и нетерпимости к инакомыслию, так важная для науки вообще и для гуманитарных ее ветвей прежде всего. Еще со школьных времен, когда впервые встретил у Добролюбова пассаж о том, что судить о художественном произведении надо не по собственным понятиям, а по его внутренней стоимости. Потом, уже в студенчестве, прочел о том же у Ломоносова. Потом много раз встречал у разных отечественных и зарубежных ученых, писателей, философов суждения об этом непременном условии взаимопонимания в мире людей, не менее важном, чем знание чужого языка для жизни в стране, на нем говорящей.
Скороспелость априорных суждений без достаточного для того фактического основания - болезнь не только падких на сенсации СМИ Примерами нарушения требования полноты информации, игнорирования, замалчивания неудобных, не ложащихся в заданные идеологические схемы фактов и факторов богата история гуманитарных наук как в СССР, так и в современной РФ (разве что только теперь с обратным знаком). Важна, правда, оговорка: и тогда, и сейчас были и есть Ученые и ученые, независимо от их академических званий. Но гамбургский счет однако и в гуманитарных знаниях одинаково суров для всех. И далеко не все его выдерживают.
Если вы поверхностно, с высоты птичьего полета, просканировали даже гигантские объемы информации, но не прошли весь путь от а до я сами, пешком, по земле, не оставив без объяснения ни одного белого пятна, без ответа ни одного контраргумента, - осторожнее с выводами, особенно на резких исторических поворотах.
Есть старая-престарая притча: если бы математические аксиомы задевали интересы людей так же, как это происходит с некоторыми объективными истинами из общественной жизни и духовного бытия, они оспаривались бы так же страстно и яростно. Последнее мы можем наблюдать и по сей день в виде непримиримых дискуссий о том, каким должен быть учебник отечественной истории, или о том, что есть пресловутый единый государственный экзамен, извлеченный на свет божий чуть ли не из гоголевского Ревизора (ЕГЭ! - сказали мы с Петром Ивановичем), - просвещение или затмение, дебилизация юного народонаселения, обращение его из народа в послушный электорат. Чтобы действительно определить, за чуму наша правящая партия или против и в этих вопросах, и в других, таких, как поддержанные ею монетизация льгот, закон о ЖКХ и т. д., нужны рекомендации науки. Но ее услуги по существу не востребованы. Обходимся практичным умом чиновников-менеджеров.
Впрочем, и сами гуманитарные науки (о них прежде всего речь) могли бы более разумно распорядиться своими потенциальными возможностями. Что на практике демонстрируют исследования, подобные тем, которые проводит академик А. Зализняк. Пытаясь коротко определить для себя суть его метода, неожиданно наткнулся на слова, начертанные в одной из древних новгородских грамот на бересте: Суди, но сперва выслушай. Я бы только добавил: выслушай все за и против. И подвергни все сомнению - не ради отрицания или утверждения. Ради истины.
Мне говорят: такое невозможно, когда речь идет, положим, о всё той же истории. Сколько политических партий, столько будет и ее учебников. А я упрямо отвечаю: возможно. И в исторической науке тоже, если не растаскивать ее по узким идеологическим сусекам, не науськивать на обоснование очередной вертикали власти, а отстаивать истинное ее предназначение. То, о котором сказал в своей Работе историка Борис Слуцкий:
История - всегда разведка
В былом, но для грядущих лет.
Историк загибает ветку,
Чтоб не свернул идущий вслед.
Историк трудится сутуло,
Не разгибаясь по ночам,
Чтоб эта ветка не хлестнула
Вслед движущегося по очам.
Только ли к истории это относится?
P.S. Когда готовился этот выпуск Кентавра, пришло сообщение: академику РАН Андрею Анатольевичу Зализняку присуждена Государственная премия России. Поздравляем!
