- Родившись советской девочкой, вы так и не стали советской актрисой. Неужели режиссеры не пытались вовлечь вас в нормальный по тем временам кинопроцесс?
- В театре я сыграла много характерных ролей. А в кинематографе действительно было время, когда под нажимом снимались стандартные <идеологичные> советские фильмы по тематике. И мне нечего было играть. Огромный простой.
- Переживали?
- Не жалею ни об одной отвергнутой мною роли. Наоборот - только о тех, что, дав слабину, к сожалению, сыграла. Но вскоре поняла, что сниматься часто - не значит быть в обойме или стать более популярной и любимой.
- Обоймы писателей, художников и артистов создают критики для оправдания собственных трудов. Вы тем и хороши, что всегда были вне обоймы. В 15 лет завоевав всенародную любовь, вы не стали эксплуатировать, как сейчас принято говорить, имидж. В силу упрямого характера?
- Я благодарна своему упрямству. Ведь то, что дали Бог и твои родители, - всего лишь шанс для самовыражения. Я жутко комплексовала, когда говорили: она дочь Вертинского, или: она красивая. Внутри все сжималось от такой перспективы - перспективы несамостоятельной судьбы. И тогда я решила доказать, что я актриса. На этом пути было много всего. В <Современнике>, к примеру, я ходила два года в массовке, потом играла какие-то роли, удававшиеся, дай Бог, через раз.
- А в кино?
- Кино не давало необходимой уверенности. Надо признаться, я вызревала очень медленно. И только перейдя из <Современника> во МХАТ, оказалась на необходимом и адекватном себе уровне профессионализма.
- Сейчас не боялись сниматься у режиссера-дебютанта?
- Саша - всесторонне развитый человек и на площадке чувствовал себя на удивление уверенно. Он сделал из нашей любимой мультяшки живой человеческий фильм для взрослых и детей.
Абдулов-режиссер похож на актера, влюбленного в кино. Веселый, энергичный, знает, чего хочет.
- Как вы считаете, почему Абдулов решился на режиссерский дебют именно с римейка?
- Он уже давно ставит в "Ленкоме" "Бременских музыкантов". Хорошо знает материал.
- "В старых песнях о главном" - меньше риска? Тем более что в фильме много хорошей и всем знакомой музыки.
- Все наши любимые песни из мультика остались. Только с новыми аранжировками и голосами. Меня, к примеру, поет Лариса Долина.
- Разве она на вас похожа?
- Нет, мы с ней абсолютные противоположности.
- Зато она голосом похожа на Атаманшу.
- Она-то похожа, а вот я не была уверена, что смогу ее доиграть. Сначала были записаны все фонограммы. Когда я впервые услышала <себя>, то была близка к отказу, потому что на самом деле фонограмма оказалась экспрессивная и даже немного агрессивная. Я не была уверена, что совпаду с ней. Нужно было что-то придумывать, чтобы, как только я открою рот, сразу не узнали Долину - ее роскошный голос слишком узнаваем. Это достаточно сложная задача, когда 50% роли за тебя уже кто-то сделал.
- Кажется, слова в этих песнях остались прежними. А то ведь сейчас модно на старую музыку петь новый текст. Кстати, вы готовы вставать под гимн Александрова с новыми словами?
- А где я, собственно, должна под него встать?
- Ну уж - где поставят.
- Мы ведь не спортсмены. Да и для спортсменов гимн важен, только если ты выиграл. А для тех, кто проиграл...
- Значит, нам, как всегда проигравшим, вставать не придется... Вас не пугает то, что сейчас происходит?
- Я стараюсь об этом не думать и не говорить. Говоря или размышляя об этом, впадаешь в стереотип и напоминаешь себе брюзжащую бабку, которой все не нравится. Ведь сейчас действительно свобода высказывания. Не свобода слова, а именно высказывания. Пришли все эти... Ну и Бог с ними. Будем меньше смотреть ящик, все равно мало интересных передач. Самые яркие - футбол и политические кулачные бои. Футбол останется. Зато, может, опять хорошие книжки начнем читать?
- У вас есть режиссерский опыт. В 1999 году, к столетию со дня рождения вашего отца, вы написали пьесу по его воспоминаниям, поставили ее и сами же сыграли - Александра Вертинского.
- Да, пьеса "Мираж".
- Года два назад произошла странная история с тиражом проекта "Лучшие песни двадцатого века". Без вашего ведома на компакт-диск были записаны две песни Александра Вертинского, и вы обратились в суд. Вы аннулировали тираж?
- Нет, я не стала этого делать. Но я поставила условие, чтобы эти диски не продавались в Москве и Санкт-Петербурге.
... Когда мой отец вернулся в Россию в 43-м году, его концерты были аншлаговые. Тем не менее ему никогда не разрешали записываться в Доме звукозаписи. Это для певца того времени, когда не было частных студий, очень большой урон. Все, что мы имеем на сегодня, в лучшем случае записи с концертов, где слышно дыхание зала. Но ведь не все песни отец мог исполнять на широкой публике. Многие записи - из более узких залов, где собиралась свойская публика. И в результате - шлачные диски. Он очень переживал, что не напел свой репертуар на чистую пленку в профессиональной студии. Отреставрировать его голос очень трудно. И вот в то время, когда я сижу годами и реставрирую звук, убирая шип, который приятен только любителям-эстетам, выходит этот самый компакт-диск с шипящим Вертинским, как, впрочем, и с шипящим Шаляпиным.
Сейчас ведь такое самоуверенное время: я - мэтр, я - папа рока, я - отец джаза. Это как рекламная перхоть, которая наконец прошла, и теперь они неотразимы. Никто не желает быть скромнее. Будто не понимают, что только время решит, кто ты и где останешься.
Сегодня уже ясно, что Вертинский остался. И поэтому я не хочу, чтобы, купив компакт с громким названием "Лучшие песни ХХ века", молодой человек услышал нечто наподобие <По улице ходила большая крокодила>. Да и вообще я не хочу, чтобы Вертинский выходил в обоймах. Не потому, что я сноб. Просто считаю, что он не похож ни на кого. Поэт, композитор, артист, он однажды вышел на эстраду и сказал: "И здесь стоя, можно творить высокое искусство".
И исчерпал этот жанр.
- Три года назад вышло несколько передач вашей авторской телепрограммы с набоковским названием "Другие берега". Почему ее не стало?
- Константин Эрнст сказал, что такие передачи не нужны на первом канале.
- В одной из них вы говорили о грехопадении. Собеседником был бывший католический священник господин Гайо.
- Монсеньор Гайо - одиозная фигура во Франции. Он не просто католический священник, изгнанный из церкви. Гайо создал свой приход в интернете. Он вышел из церкви, чтобы защитить людей, чьи права ущемляются.
- Кажется, он борется с церковью за отмену определения некоторых грехов как смертных. Неужели для <аннулирования> смертного греха достаточно договориться с церковью? Не знаю, как во Франции, но в России с ней договориться можно: хоть по войне, хоть по гимну. А уж что касается гомосексуальных отношений...
- Там священник имеет огромный авторитет среди прихожан. И если он выходит из церкви с плакатом, за ним идут очень многие французы.
Монсеньор Гайо борется в основном за права обездоленных. Как известно, Франция лимитирует въезд в страну нефранцузов. Но они все равно приезжают и остаются. И живут. Нельзя сказать, что о них совсем не заботятся. Если, к примеру, завтра ожидается мороз, то для них специально объявляют, какие станции метрополитена будут работать для обездоленных. Чтобы они могли ночью греться. А у нас объявляют на следующий день после мороза (и то, слава Богу, по сравнению с прежними временами), сколько бездомных замерзло. Однажды я увидела в Париже небольшую очередь, что для Франции удивительно, если это не очередь в кинотеатр. Я остановилась, и кто-то из этой толпы вдруг сказал: <Здравствуй, Настя>. Я обернулась и увидела по нашим понятиям не очень плохо одетого человека. Москвич, давно в Париже, без визы. Оказывается, в этом месте раздавали горячую еду для бедных. Бездомным всегда известны и время, и место раздачи.
У нас нет никаких серьезных социальных программ для поддержания бедных людей.
Вот где может сплотиться интеллигенция. А не в письме против гимна или - за олигархов.
- Но ведь иногда гражданская совесть требует не только участия, но и вмешательства?
- А какого, собственно, вмешательства? Почти полгода все телевидение и вся страна выясняли, как погиб <Курск>. А - самое действенное - приехала английская актриса Ванесса Редгрейв и привезла деньги пострадавшим.
Почему же наша эстрада, так любящая "голосовать сердцем" на дорогих выборах, не удосужилась дать хотя бы один концерт в помощь семьям погибших? Это ведь нужно не столько вдовам и сиротам, сколько самим тем, кто дает.
- Мы все любим поговорить о сиротах, вдовах и милосердии вообще. А вы лично часто достаете свой кошелек?
- Вот видите, вы даже не знаете, что у меня уже десятый год существует благотворительный фонд актеров.
- "Имеющий в кармане мускус не кричит об этом на улицах..." А кто помогает вашему фонду?
- Государство не дает ни копейки. Я хожу, разговариваю с людьми, они помогают. Мне почему-то верят, может быть, потому что мой фонд маленький.
- Или это кредит доверия доброму имени Вертинских?
- Вот я сейчас пытаюсь помочь вдовам двух знаменитейших и любимейших наших актеров. Я не стану всуе называть их имена, потому что мне стыдно за ту нищету, в которой они пребывают. И никому нет дела. Я понимаю, время сейчас нелегкое... Хочется верить, что люди снова научатся переживать за ближних своих. Ведь если мы все окончательно привыкнем не замечать, не помогать, то очень скоро рухнем как нация. И никакой гимн не поможет нам встать на ноги.
Этот век начинался протяжным грассированием вечно печального Пьеро, заканчивается отчаянной экспрессией Атаманши. Хотя это отнюдь не те маски, за которыми не разглядеть лица. Просто каждое время настаивает на своих персонажах и своих песнях.
...Давным-давно, четверть века назад, мы были с Настей на <ты>. С тех пор ни разу не виделись. Когда я шла в знакомый дом на углу Садового кольца и улицы Чехова, ужасно волновалась. Не столько от того, узнает ли меня она, сколько от того, узнаю ли я ее, навсегда врезавшуюся в мою молодую память своими "Алыми парусами", прелестными толстовскими Китти и княжной Марьей Болконской.
Я узнала ее мгновенно: все то же чувство собственного достоинства, лишенное какой-либо заносчивости. Все те же элегантная скромность, ненавязчивая красота и... молодость. И сразу вспомнилась песня Александра Вертинского, написанная полвека назад: "Доченьки, доченьки, доченьки мои, будут у вас ноченьки, будут соловьи". Слова эти и сегодня звучат на удивление уместно.
