В прошлом номере "Вестника" была опубликована заключительная глава моей работы "Вместе или врозь? Заметки о книге Солженицына "Двести лет вместе""[1]. Читатели, следившие за моими публикациями, знают, что это не столько анализ первого тома книги Солженицына, сколько параллельное с ним прочтение политической истории России, с попыткой определить реальное место в ней евреев и так называемого еврейского вопроса. Если Солженицын привлекал в основном "еврейские" источники, преимущественно вторичные (материалы "Еврейских энциклопедий", публицистические работы и мемуары авторов, по большей части далеких от большой политики), то я в основном полагался на документы-первоисточники и свидетельства высших чинов царской администрации.
В момент, когда я завершал свои заметки, пришло известие о выходе в свет второго тома книги А.И.Солженицына. Я кратко коснулся его, основываясь на отрывках, помещенных в интернете. Отрывки показывали, что второй том, по-видимому, столь же тенденциозен, как и первый. Таков был мой предварительный вывод, в котором - по прочтении всей книги - я был бы рад ошибиться.
Теперь второй том получен и прочитан; к сожалению, я не ошибся. Великий писатель земли русской подарил нам еще пятьсот с лишним страниц предвзятого текста, написанного главным образом для того, чтобы вину за русскую беду возложить на евреев. Не стопроцентно, конечно, - Солженицын ведь придерживается средней линии, - но в значительной степени. Говоря его собственными словами, "разрушительность революции она [еврейская тема] не объясняет, только густо окрашивает" (т. II, стр. 210). Только! Но - густо! Причем, во втором томе краска положена еще щедрее, чем в первом.
Но чем ближе повествование подходит к нашему времени, тем тенденциозность автора становится очевиднее, ибо больше читателей помнит описываемые события или знает о них по судьбе своих близких и друзей. Потому нет надобности продолжать ту сопоставительную работу, какую я проводил "на полях" первого тома. Мне остается подтвердить, что свои заметки я считаю завершенными. Если я все-таки добавляю этот необязательный постскриптум, то для прояснения некоторых частностей, впрочем, довольно существенных.
А.И.Солженицын слывет автором, нетерпимым к критике, но справедлива ли такая репутация? Похоже, что не совсем. Израильский ученый и публицист Александр Воронель, посетивший А.И. Солженицына, сообщает, что высказал ему одно критическое замечание и не был выставлен за порог. Александр Исаевич выслушал его очень внимательно и сказал: "Вы знаете, это очень серьезное замечание, я сейчас запишу". И записал! "Для меня, - комментирует А. Воронель, - это было очень важно не для восстановления справедливости, а чтобы понять его отношение к критическому замечанию"[2].
Второй том "Двухсот лет вместе" подтверждает то, что А. Воронель вынес из личного общения. Так, мною было показано, что Солженицын недостаточно владеет материалом об антиеврейских ритуальных процессах; в качестве курьеза я упомянул, что руководитель черносотенной организации "Двуглавый орел" Владимир Голубев - один из инициаторов дела Бейлиса - в книге назван Галкиным[3]. Во втором томе сделано исправление, хотя и в своеобразной форме: в "Именном указателе" фамилия "Галкин" снабжена примечанием: "Фамилия указана ошибочно: нужно - Голубев В.С." (т. II, стр. 528). Что ж, хорошо! Одним "русско-еврейским" недоразумением меньше!
Учтено также замечание об освещении (вернее, неосвещении) "Протоколов сионских мудрецов". Я писал о том, что Солженицын едва упоминает "Протоколы", а Ричард Пайпс иронически обронил, что если они упоминаются, то при чтении книги он этого не заметил[4]. О втором томе такого не скажешь: здесь - пусть задним числом - история фальшивки изложена, причем, почти объективно. Солженицын сообщает, что "Протоколы" были сфабрикованы царской охранкой под руководством П.И.Рачковского, при участии журналиста и агента охранки Матвея Головинского (т. II, стр. 172-176). Этот "шаг в правильном направлении" радует. Но он же и огорчителен своей половинчатостью: не шаг, а шажок! В.Л.Бурцев, автор основополагающей работы о "Протоколах", у которого Солженицын (как почти все, кто о них писал) почерпнул эту информацию, утверждал: "Лица, на которых возложено было поручение, были: прежде всего "знаменитый" начальник русской тайной полиции в Париже Рачковский, затем Манасевич-Мануйлов и, наконец, Матвей Головинский"[5].
Почему же Солженицын назвал двух из вероятных создателей "главной лжи столетия", но не назвал третьего? Случайная ошибка, как в случае Галкина-Голубева? Непохоже. Манасевич-Мануйлов фигурирует в первом томе как еврей, вместе с другими евреями "облеплявший" Распутина на погибель России! Переквалифицировать его в антисемита, спасавшего Россию от еврейской скверны, значило бы распустить большую часть столь трудолюбиво сплетенных кружев. Из двух зол выбрано меньшее: Манасевич выскоблен из цитируемого источника! В книге "Двести лет вместе" это не первый и не последний случай.
В одном из отрывков из второго тома, с которым я предварительно познакомился в интернете, речь шла о поведении разных национальных групп в ГУЛАГе. Ссылаясь на свой лагерный опыт, Солженицын сообщал, что "зэки отбирались в спасительный корпус придурков" по национальному признаку и что "заметно сгущены евреи, грузины, армяне; с повышенной плотностью устраиваются и азербайджанцы, и отчасти кавказские горцы"[6] (II, стр. 330).
посмел усомниться в справедливости этого обобщения, указав на то, что в обширной лагерной литературе, включая и солженицынский "Архипелаг ГУЛАГ", подобных наблюдений не встречалось, а вот в книге и письме ко мне экибастузского солагерника Солженицына С.Ю.Бадаша сообщается, что как раз он (Солженицын), чье русское происхождение не подлежит сомнению, состоял на "придурочной" должности нормировщика, затем был выдвинут в бригадиры, а затем, в канун коллективной голодовки-забастовки зэков, он, при помощи врача Панченко, лег в больницу - якобы на операцию по поводу рака.
Цитируя С.Ю.Бадаша в то время, когда мне были известны лишь несколько небольших отрывков из второго тома, я не подозревал, что именно Бадаш выведен автором как типичный еврей, отобранный другими евреями в "спасительный корпус". Читаем во втором томе:
"Экибастузский мой солагерник Семен Бадаш в своих воспоминаниях рассказывает, как он устроился - позже, в норильском лагере - в санчасть: Макс Минц просил за него рентгенолога Ласло Нусбаума просить вольного начальника санчасти. Взяли. Но Бадаш, по крайней мере, кончил на воле три курса медицинского института. А рядом с ним остальной младший медперсонал: Генкин, Горелик, Гуревич (как и мой приятель Л. Копелев, Унжлаг) - и не касались той медицины никогда прежде". При этом дается ссылка на книгу Бадаша, стр. 65-66 (т. II, стр. 331).
Прочитав это, я не поверил своим глазам. Всё могут короли - это понятно, но зачем же так разоблачать себя! В книге Бадаша говорится вот что:
"Ткачуки связываются с хирургом Омельчуком, имеющим вес у начальника санчасти вольной Евгении Александровны Яровой, и просят повлиять на нее, чтобы меня взяли на работу в больницу как своего из казахстанских бунтовщиков. Одновременно и Макс Минц через рентгенолога Ласло Нусбаума просит поговорить обо мне с начальницей. Через месяц я получаю разрешение на работу в санчасть в 4-м лагпункте. Среди медперсонала, кроме Омельчука и Нусбаума, - Генкин, Раймасте, Горелик, Гуревич"[7].
Как видим, поступить в санчасть еврею Бадашу помогли украинцы Николай и Петр Ткачуки и Омельчук, а окончательно решила вопрос Яровая, скорее всего, тоже украинка. Помогло ли ходатайство еще и Минца-Нусбаума, неизвестно, хорошо, что не повредило.
Знаете, как старатели промывают песок, уносимый потоком воды, чтобы собрать выпавшие в осадок крупицы золота? Вот и Солженицын промывает текст своего солагерника, дабы избавиться от пустой нееврейской породы.
Прием работает не только по отношению к самому Бадашу, но и к остальному норильскому медперсоналу. Откуда Солженицыну известно, что перечисленные им придурки-евреи к медицине отношения не имели, а пристроились в санчасть исключительно по протекции других евреев? Ниоткуда. С потолка. В книге Бадаша ничего подобного не говорится, а другими источниками Александр Исаевич не располагает. Бадаш написал мне об этом "цитировании":
"Я перечислил в своих воспоминаниях и ряд работавших в больнице зэков. Омельчук - украинец, блестящий хирург, после освобождения начальство Норильского комбината просило его остаться на работе в Норильске. Реймастэ - эстонец, старый опытный фтизиатр, кончивший много лет назад Тартуский университет. Рентгенолог, пожилой Ласло Нусбаум - венгерский еврей, в Будапеште имел большую практику. Горелик - не еврей, а чех, из города Простеев. Саша Гуревич - еврей - киевлянин, специалист по рентгенотехнике (работал с Нусбаумом). Генкин - московский врач, еврей, по специальности - гинеколог, но за отсутствием женщин работал общим врачом на амбулаторных приемах"[8].
Солженицын не только вытравил из цитируемого текста все нееврейские фамилии и объевреил чеха, - он опозорил всех оставленных, хотя ничего об этих людях ему не известно. Откуда же такая злоба к людям, которых он никогда не встречал, не видел и не слышал? Они провинились только одним - своими еврейскими фамилиями. На поверку-то выходит, что все они имели медицинское образование и опыт работы и в тяжелейших условиях истребительно-трудовых лагерей, вероятно, многим зэкам спасли жизнь[9]!
Кстати, в книге Бадаша, именно в главе об Экибастузе, полностью обойденной Солженицыным, много говорится о медицине и медперсонале. Бадаш пишет, что мечтал работать по своей будущей специальности, но медперсонал встретил его в штыки как возможного конкурента. В результате он стал "санинструктором", то есть, работая в бригаде зэков киркой и лопатой, имел при себе чемоданчик с медицинским набором для оказания первой помощи. Так же и два врача, Корнфельд и Петров, вкалывали на общих работах и носили чемоданчики с красным крестом. А прием больных вел некто Шубартовский - "не медик, а ксендз", который, "зная латынь и будучи человеком грамотным, устроился в амбулаторию"[10].
У Солженицына все это обойдено. Такова цена "ревизии сносок", произведенной Натальей Дмитриевной, каторжно прочитавшей по несколько страниц до и после каждого цитируемого места!
Ну а если сопоставить текст Солженицына с тем, что ранее писал не его солагерник, а он сам?
"С первых же шагов по пересылке ты замечаешь, что тут тобой будут владеть не надзиратели, не погоны и мундиры, которые все-таки нет-нет, да держатся же какого-то писаного закона. Тут владеют вами - придурки пересылки. Тот хмурый банщик, который придет за вашим этапом: "Ну, пошли мыться, господа фашисты!"; и тот нарядчик с фанерной дощечкой, который глазами по нашему строю рыщет и подгоняет; и тот, выбритый, но с чубиком воспитатель, который газеткой скрученной себя по ноге постукивает, а сам косится на ваши мешки; и еще другие неизвестные вам пересылочные придурки, которые рентгеновскими глазищами так и простигают ваши чемоданы, - до чего ж они друг на друга похожи! и где вы уже всех их видели на вашем коротком этапном пути? - не таких чистеньких, не таких приумытых, но таких же скотин мордатых с безжалостным оскалом?
Ба-а-а! Да это же опять блатные! Это же опять воспетые утесовские УРКИ! Это же опять Женька Жоголь, Серега-Зверь и Димка-Кишкеня, только они уже не за решеткой, умылись, оделись в доверенных лиц государства и С ПОНТОМ наблюдают за дисциплиной - уже нашей. Если с воображением всматриваться в эти морды, то можно даже представить, что они - русского нашего корня, когда-то были деревенские ребята, и отцы их звались Климы, Прохоры, Гурии, (курсив мой. - С.Р.) и у них даже устройство на нас похожее: две ноздри, два радужных ободочка в глазах, розовый язык, чтобы заглатывать пищу и выговаривать некоторые русские звуки, только складываемые в совсем новые слова"[11].
Крепко написано! Густо окрашено! Но совсем другой краской, чем та, что разлита по страницам "Двухсот лет вместе". Может быть, такое характерно для специфического типа лагерей - пересыльных? Но вот истребительно-трудовые:
"Особенным образом подбираются те зонные придурки, от кого зависит питание и одежда. Чтоб добыть те посты, нужны пробойность, хитрость, подмазывание: чтоб удержаться на них, - бессердечие, глухость к совести (и чаще всего еще быть стукачом) Неслучайно именно сюда назначаются начальством все бывшие свои люди, то есть посаженные гебисты и эмведешники. Если уж посажен начальник МВД Шахтинского округа, то он не будет валить леса, а выплывет нарядчиком на комендантском ОЛПе УсольЛага. Если уж посажен эмведешник Борис Гуганава ("как снял я один раз крест с церкви, так с тех пор мне в жизни счастья не было") - он будет на станции Решеты заведующим лагерной кухней. Но к этой группе легко примыкает и совсем, казалось бы, другая масть. Русский следователь в Краснодоне, который при немцах вел дело молодогвардейцев, был почетным, уважаемым нарядчиком в одном из отделений Озерлага. Саша Сидоренко, в прошлом разведчик, попавший сразу к немцам, а у немцев сразу же ставший работать на них, теперь в Кенгире был завкаптеркой и очень любил на немцах отыгрываться за свою судьбу. Усталые от дня работы, едва они после проверки засыпали, он приходил к ним под пьянцой и поднимал истошным криком: "Немцы! Achtung! Я - ваш бог! Пойте мне!""[12]
Густо, я бы даже сказал, сгущено представлена придурковая тема в "Архипелаге". Но писана совсем другими красками! Что же произошло с глазом, с палитрой художника? Каким образом мордовороты "русского нашего корня" и прочие Саши Сидоренки преобразились в евреев? Или секрет в том, что "Архипелаг ГУЛАГ" - это художественное исследование, а "Двести лет вместе" - научное?
Присмотримся же еще к этой науке. С.Ю.Бадаш пишет:
"Прибыли мы в Норильск осенью 1952 года. Организованное нами восстание [в Норильске "придурок" Бадаш участвовал еще в одном бунте зэков!] было в мае 1953 года. Потом этап "норильских повстанцев" на Колыму. В Магадан в трюме парохода мы прибыли в августе 1953. Следовательно, в больнице в Норильске я работал всего не более 7-8 месяцев [из семи лет в ГУЛАГе]"[13].
А Солженицын?
"Архипелаг - это мир без дипломов, мир, где аттестуются саморассказом. Зэку не положено иметь никаких документов, в том числе и об образовании. Приезжая на новый лагпункт, ты изобретаешь: за кого бы себя на этот раз выдать? Я при перегоне меня в следующий лагерь, на Калужскую заставу, в саму Москву, - с порога же, прямо на вахте, соврал, что я нормировщик Младший лейтенант Невежин, высокого роста хмурый горбун. исподлобным взглядом оценилмое галифе, заправленное в сапоги, длиннополую шинель, лицо мое с прямодышащей готовностью тянуть службу, задал пару вопросов о нормировании (мне казалось - я ловко ответил, потом-то понял, что разоблачил меня Невежин с двух слов) - и уже с утра я за зону не вышел - значит, одержал победу. Прошло два дня и назначил он меня не нормировщиком, нет, хватай выше! - "заведующим производством", то есть старше нарядчика и начальником всех бригадиров!"[14]
Хватка у автора "Архипелага" была железная. Значительную часть своего тюремного срока он сумел продержаться в круге первом ГУЛАГовского ада, в шарашке, где практически все зэки выполняли относительно непыльную, то есть придурочную (на лагерном жаргоне) работу. Попал он туда, потому что развесил чернуху не хуже того ксендза: школьный учитель математики выдал себя за ученого физика-атомщика. Чтобы удержаться подольше в придурочном положении, он и в сексоты записался - кличкой Ветров (хотя ни на кого и не стучал, чему нет причин не верить). А когда все-таки не удержался, соскользнул в Экибастуз, то и там сумел недурно (придурно!) зацепиться: нормировщиком, бригадиром, даже раковым больным.
Об этих штрихах своей лагерной биографии Солженицын рассказал сам, я напоминаю о них здесь не для того, чтобы ставить ему лыко в строку. Переходить в полемике на "личности" - последнее дело: не этично и не профессионально. Да и кто я такой, чтобы попрекать каторжника тем, что он выжил в таких условиях, какие мне разве что снились в кошмарных снах - под впечатлением от его же книг!
Но он атакует личности, много личностей, своих бывших друзей, знакомых и незнакомых, живых и мертвых, нередко возводя заведомую напраслину на людей одной с ним судьбы, а часто более тяжкой, потому что многие из них отбывали более долгие сроки, в куда более трудных условиях, и вели себя куда менее придурно. У них он со страстью золотоискателя выискивает каждую соринку в глазу, не видя оглобли в собственном.
Правда, не всех зэков-евреев Солженицын гребет под придурочную гребенку! Бывали, оказывается, в лагерях и "хорошие" евреи. Без них ему никак нельзя: не выдержать "средней линии". Припасен для них не только кнут, но и пряник. Повезло "генетику Владимиру Эфроимсону, который из 36 месяцев своего заключения (одного из своих сроков, у него было два) провел 13 на общих, и тоже из принципа (он имел возможность устроиться). Полагаясь на посылки из дому (но в этом нет укора) [!], он взял тачку именно потому, что в Джезказгане было немало евреев-москвичей, и они хорошо устраивались, а Эфроимсон хотел развеять недоброжелательство к евреям, которое естественно возникало. И как же бригада оценила его поведение? - "Да он просто выродок еврейского народа; разве настоящий еврей будет тачку катать?" Смеялись над ним и евреи-придурки (да и досадовали, что "выставляется" в укор им)" (т. II, стр. 337).
Не разомлеешь от такой ласки! Невольно вспоминается классика: "Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь!"
Покойного В.П.Эфроимсона я хорошо знал: общался с ним с перерывами почти двадцать лет. Он принадлежал к той редкой породе людей, которые до старости сохраняют наивное, детское восприятие мира.
Мы ведь жили в искалеченном обществе, состоявшем сплошь из придурков, - они были не только в лагерях, но и в Большой Зоне. Все мы придуривались - кто больше, кто меньше; одни нехотя и с отвращением, другие с энтузиазмом, но все жили по лжи. "Сосед ученый Галилея был Галилея не глупее: он знал, что вертится Земля. Но у него была семья" (Е. Евтушенко). Была семья! Да и без семьи - многим ли была охота лезть на рожон! Тех, кому в какой-то момент придуриваться становилось невмоготу, ждали тюрьма, психушка или эмиграция.
Так вот, в этом обществе придурков Эфроимсон сохранял абсолютное нравственное и психологическое здоровье. С колоссальной энергией этот большой ребенок боролся за возрождение генетики, загубленной лысенковщиной. Казалось, что он не понимал, в каком обществе живет, и уж точно не принимал придурочных правил игры. Он наивно верил в то, что все беды происходят от незнания. Надо только объяснить, раскрыть людям глаза, просветить их, и все станет на место.
Впервые я его увидел, думаю, году в 1961-62-м, в Доме журналистов, на дискуссии о молекулярной биологии (эвфемизм, заменявший крамольное слово "генетика"). После первого или второго оратора на сцену выскочил и забегал по ней невысокий, очень энергичный очкарик с ярко выраженной еврейской внешностью и, сильно горячась, заговорил о колоссальном вреде, который лысенковщина наносит науке, медицине и сельскому хозяйству. Он говорил о мировом опыте, который игнорируется, об инициативе, которая подавляется, о подтасовках и фальсификациях, которые нельзя разоблачить.
Когда отведенные по регламенту десять минут истекли, председательствовавший М.В.Хвастунов (он возглавлял секцию научной журналистики в Союзе журналистов и организовывал такие вечера), поднялся во весь свой могучий рост, но Эфроимсон продолжал бегать по сцене, не замечая его. Постукивание по графину тоже не произвело никакого действия, и тогда МихВас остановил оратора.
Владимир Павлович от неожиданности опешил, прервался на полуслове и, с какой-то чисто детской просительной надеждой оглядывая зал, сказал, что он только начал говорить! МихВас развел руками: регламент есть регламент! Но тут раздался из зала голос сидевшего рядом со мной Ярослава Голованова:
- Дайте же человеку сказать, он двадцать лет молчал!
Зал грохнул. Хвастунов постоял еще пару секунд и сел, а Эфроимсон продолжал бегать по сцене и выкладывать свои разоблачения еще минут двадцать[15].
Вскоре в "Комсомолке" была подготовлена полоса о художествах Лысенко, она была одобрена и вот-вот должна была появиться. Голованов уже предвкушал, что когда это произойдет, он прямо ночью поедет в академический дом, где жил Лысенко, и самолично опустит свежий номер газеты в его почтовый ящик. Но Были приняты контрмеры, полоса не появилась, а в каком-то суперпартийном журнале, то ли "Коммунист", то ли "Партийная жизнь", появилась скулодробительная статья о поднявших голову "формальных генетиках", пытающихся подорвать единственно правильное мичуринское учение. Назывались имена Ж.Медведева, В.П.Эфроимсона и, кажется, еще Кирпичникова.
Владимир Павлович, с которым мы иногда пересекались в Ленинке (я уже собирал материалы для книги о Вавилове, а он, если не ошибаюсь, для своего - потом ставшего классическим труда "Медицинская генетика"), говорил:
- Понимаете, мы работаем по четырнадцать часов в сутки, а они все это время заняты интригами. Как же мы можем их победить!
Когда лысенковщина пала, он не стал закрепляться на отвоеванном плацдарме, как другие генетики, а снова пошел против официоза - своими еретическими, бросающими вызов марксизму публикациями о генетической обусловленности социального поведения, этики, эстетики и т.п. Помню бурное обсуждение одной из его статей на эти неудобные темы, кажется, в Малом зале ЦДЛ, и чисто эфроимсоновский ответ на вопрос из зала - вполне доброжелательный: являются ли его взгляды общепризнанными в науке, или это только гипотезы? Подумав несколько секунд, Владимир Павлович сверкнул сквозь очки своими выразительными глазами и, пристукнув рукой по трибуне, победным голосом сказал:
- Значит, так! Намордник на меня пока не надели!
Одна из наших последних встреч была года за два до моего отъезда из страны. Он позвонил и попросил приехать для важного разговора. Он жил у станции метро "Проспект Вернадского", в хорошей квартире, но в ней царил фантастический беспорядок. У него недавно умерла жена, он чувствовал себя одиноко и скверно. В этот вечер впервые в наших с ним разговорах всплыла на минуту еврейская тема - в своеобразном, чисто эфроимсоновском аспекте. Он сказал возмущенно:
- Представляете, обо мне распускают слухи, что я собираюсь уехать в Израиль! И мне известно, что это исходит не из лысенковских кругов! А что мне делать в Израиле? Там есть прекрасные генетики!
(Его травила группа академика Дубинина, крупного ученого, но ловкого политикана. После Лысенко он захватил монопольное положение в генетике, с чем Эфроимсон не мог мириться).
Не смотря на плохое самочувствие, во Владимире Павловиче, как всегда, клокотала энергия:
- Я двигаю пять проектов! Но главный - "Генетика и педагогика". Если такую книгу я напишу сам, ее прочтут десять тысяч. А если ее напишете вы, прочтут сто тысяч.
Он предлагал мне соавторство, полагая, что я смогу подать его идеи в более популярной и занимательной форме, чем он сам. Я уже отошел от проблем биологии, писал исторический роман о Кишиневском погроме ("Кровавая карусель"), но отказывать Владимиру Павловичу не хотелось. Договорились, что я прочту его черновую рукопись, и после этого дам ответ. Мы засиделись до половины третьего ночи. Не прерывая разговора, Владимир Павлович все это время энергично рылся в бумагах. Но нужную папку так и не нашел!..
Был бы это другой человек, я мог бы заподозрить, что он просто зазвал меня к себе для разговора под благовидным предлогом, страдая долгими вечерами от одиночества. Но от Эфроимсона даже такой невинной хитрости ожидать было невозможно. Он был наивен и беззащитен, как состарившийся ребенок.
Мне хотелось бы спросить Александра Исаевича - зачем же он его так - по глазам?..
Ах, нет, извините, я все напутал!.. Это все другие евреи придурки, а Эфроимсона он как перевел - из придурков в выродки! Это же не хлыст, а пряник! Это же такая средняя линия. Шаг вправо, шаг влево, считается побег, конвой стреляет без предупреждения
Двенадцать лет А.И.Солженицын потратил на эту тысячестраничную книгу, опирающуюся на тысячи односторонне подобранных, а часто и подтасованных источников, и не заметил, как по ходу этой доблестной работы из бывшего зэка сам превратился в конвойного!..
Я рассказал только о нескольких небольших эпизодах из второго тома книги Солженицына, но так же скособочено изложены в этом фолианте и большинство других аспектов русско-еврейской истории, начиная со вступительной главы, где автор "неизбежно останавливается перед вопросом: "кто есть еврей?", "кого считать евреем?""(т. II, стр. 5). Почему этот вопрос не возник в начале первого тома, а только в начале второго, - неясно, но не это важно. Вопрос этот может иметь практическое значение, например, юридическое - там, где существуют особые законы для евреев и неевреев, или религиозное, когда речь идет об обрядах: заключении брака, похорон и т.п. В нравственном же аспекте тут останавливаться не перед чем. "Поэты - жиды!" (М. Цветаева). Каждый порядочный человек, тем более - интеллигент, тем более - писатель-гуманист, отождествляет и будет отождествлять себя с еврейством до тех пор, "когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит" (Е. Евтушенко), да ведь не дождаться нам этого времени!
Солженицын вспоминает о евтушенковском "Бабьем яре" совершенно в ином аспекте. Он считает, что Евтушенко "своим "Бабьим яром" причислил и себя к евреям по духу" (т. II, стр. 430). Ну, что ж, каждый понимает в меру своего понимания. Я полагаю, что поэт, в свой поистине звездный час - отнюдь не как "еврей по духу", а как настоящий русский - создал произведение, конгениально продолжающее лучшие традиции великой русской литературы.
В свои звездные часы и Александр Солженицын создал ряд выдающихся произведений в русле тех же традиций, они навсегда останутся не только в литературе, но и в общественном сознании. Но не "Двести лет вместе". Эти два тома написаны не с добрым сердцем, а с камнем за пазухой. Если их и будут вспоминать будущие историки и литературоведы, то как пример творческого и общественного падения большого писателя.
"Повторяю, как лепил и большевикам: не тогда надо стыдиться мерзостей, когда о них пишут, а - когда их делают", - говорит Солженицын (т. II, стр. 335). Это хорошо залеплено! Но забыто главное: для писателя - писать неотделимо от делать.
"СЛОВО ПИСАТЕЛЯ ЕСТЬ ДЕЛО ЕГО!" (Пушкин)
--------------------------------------------------------------------------------
[*] См. "Вестник" N 8 (293), 2002 - N 2 (313), 2003.
[1] "Вестник", N 2 (313), 2003, стр. 13-20
[2] "Двести лет вместе" - этап в русском национальном сознании. "Еврейская газета", N 1 (5), январь 2003. Беседу записал Михаил Зараев. Почему восстановление справедливости для А. Воронеля менее важно, чем выяснение отношения А.И. Солженицына к критике, мне непонятно, но это вне нашей темы.
[3] См. "Вестник", N 13 (298), 2002, стр. 23.
[4] Richard Pipes. Alone together, "New Republic", November 25, 2002.
[5] В.Л. Бурцев. "Протоколы сионских мудрецов" - доказанный подлог. Oreste Zeluk, Paris, 1938, стр. 34.
[6] Ранее цитировалось по: "Комсомольская правда", 24 декабря 2002. Компьютерная распечатка, стр. 1. Текст, приведенный на сайте газеты, идентичен опубликованному в книге.
[7] С.Ю. Бадаш. Колыма ты моя, Колыма New York, Effect Publishing Inc., 1986, стр. 65-66.
[8] Письмо С.Ю. Бадаша от 15 января 2003 г.
[9] Показателен и выпад в адрес "приятеля" автора Л. З. Копелева. Слишком хорошо известно, что много лет Копелев и Солженицын были близкими друзьями. Именно благодаря Копелеву - больше, чему кому-либо другому, - был напечатан "Иван Денисович", и Солженицын вошел в литературу. Позднее они разошлись, разорвали отношения - бывает! Недавно появилось резкое письмо Копелева Солженицыну ("Синтаксис", N 37, Париж, 2001), написанное в 1986 году, но автором к печати не предназначавшееся. Оно опубликовано по решению близких друзей покойного. Право Солженицына - промолчать, право - публично ответить. Он пошел другим путем: ответил пинком в живот!
[10] Бадаш, Ук. соч., стр. 40-41.
[11] А.И. Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ, 1918-1956. Опыт художественного исследования, I-II, YMCA-PRESS, Paris, 1973, стр. 538.
[12] А.И. Солженицын. Архипелаг Гулаг, 1918-1956. Опыт художественного исследования, III-IV, YMCA-PRESS, Paris, 1974, стр. 255-256.
[13] С. Ю. Бадаш. Письмо от 15 января 2003 г. Архив автора.
[14] А.И. Солженицын. Архипелаг Гулаг, 1918-1956. Опыт художественного исследования, III-IV, YMCA-PRESS, Paris, 1974, стр. 259-260.
[15] Излагаю по памяти. Вероятно, в дневниках Я. Голованова этот эпизод изложен точнее.
http://www.vestnik.com/
viperson.ru
Док. 517074
Перв. публик.: 08.11.03
Последн. ред.: 05.03.11
Число обращений: 203
О нем...
|
